Фонд Александра Н. Яковлева

Архив Александра Н. Яковлева

 
СТАЛИН И КОСМОПОЛИТИЗМ
Документ №112

Записка заведующего сектором искусств агитпропа ЦК Б.С. Рюрикова Д.Т. Шепилову по вопросу о состоянии драматургии и театров

14.02.1949
ЗАВ. ОТДЕЛОМ ПРОПАГАНДЫ И АГИТАЦИИ ЦК ВКП(б)

тов. ШЕПИЛОВУ Д.Т.

В связи с письмом тов. Варшавского на имя тов. Сурова1 докладываю:

В ноябре п[рошлого] г[ода] сектор искусств решил привлечь группу критиков для подготовки материала о состоянии драматургии и театров в связи с предлагавшимся представлением докладной записки о состоянии репертуара драматических театров после постановления ЦК ВКП(б) от 26 августа 1946 г. и предполагавшимся выступлением на 12 пленуме Правления Союза советских писателей2. 27 ноября в Отдел пропаганды и агитации были вызваны Залесский, Калашников, Рудницкий, Борщаговский, Бояджиев, Крон, Юзовский, Гурвич и др., которым т. Прокофьев должен был дать поручение — продумать и представить сектору соображения по отдельным вопросам. Критики были разбиты по группам для работы над разделами: о репертуаре — Калашников, Крон, Гурвич, Малюгин, Борщаговский; о театрах — Залесский, Варшавский, Бояджиев; о критике — Альтман, Юзовский, Ростоцкий, Мацкин.

В совещании 28 ноября я не участвовал в связи с болезнью. Тов. Прокофьев мне сообщил по телефону, что созыв совещания санкционирован вами, а порядок работы и список участников согласован с т. Кузнецовым А.Н. Как явствует из стенограммы, Прокофьев допустил ошибку, сообщив критикам, что они привлекаются для подготовки материалов для ЦК ВКП(б), и не дал отпора отдельным участникам совещания, выступившим с позиций, чуждых советскому искусству.

4 декабря 1948 г. перечисленные критики явились в сектор с подготовленными ими материалами. В этот день указанную группу принимал я вместе с т. Прокофьевым и Писаревским. В. Залесский зачитал раздел о работе театров, раздел был обсужден, собравшиеся выступили со своими замечаниями, затем И. Альтман зачитал раздел о критике, который также обсуждался участниками совещания. 6 декабря таким же образом обсуждался раздел Калашникова по драматургии.

Тов. Варшавский прав, указывая, что на совещании допускались отдельными участниками ложные, ошибочные выступления, как с оценками отдельных пьес и спектаклей, так и с замечаниями общего порядка. Так, критик Бояджиев при обсуждении раздела о театрах бросил реплику, что раньше в театрах была борьба за своеобразие. Критик Залесский справедливо ответил, что нам нельзя ставить задачей возврат к 20-м годам. Я сказал, что советское искусство стремится к многообразию творческих приемов, но при том условии, что творческие искания ведутся в рамках единого стиля — социалистического реализма. Думаю, что такой ответ был правильным. По поводу брюзжания одного из участников, что очень широко награждают артистов, что, например, актрисе театра Драмы т. Карповой за роль в «Молодой гвардии» присвоили звание Заслуженной артистки, я тут же заметил, что это сделано правильно, роль сыграна хорошо и надо поощрять молодых.

Материалы, представленные Калашниковым, Залесским, Альтманом, были подвергнуты мною критике. По материалам о драматургии я указал, что здесь обойдено главное, — как влияет драматургия на идейный мир наших людей, как помогает она делу воспитания советского человека. По материалу о критике я отметил, что в нем нет критики критиков, что представленные Альтманом замечания обходят недостатки критики. По разделу о театре я говорил, что замечания Залесского носят отпечаток замкнутости, дурного профессионализма, работу театров оценивают с узкой точки зрения.

После второго обсуждения материалов я вызвал т. Прокофьева и Писаревского и сказал им, что эти встречи оставили у меня тяжелое ощущение, что их участники не понимают и не знают вопроса и что следует, не полагаясь ни на каких критиков, самим взяться за анализ данных и по драматургии, по работе театров, и по критике. После этого т. Прокофьев, Писаревский с привлечением некоторых работников сектора литературы подготовили свою редакцию материалов. Вами она признана неудовлетворительной. Тогда я заново, на основе Ваших указаний, составил материал о положении в драматургии. Вы нашли его в основном приемлемым. В основе материалов лежала мысль о положительных задачах, стоящих перед драматургами: показ новых людей, новых общественных отношений, роли большевистской партии в строительстве коммунизма.

И созыв первого совещания критиков с ненужными общими разговорами, и дальнейшее обсуждение представляемых материалов были глубокой ошибкой сектора. Тов. Прокофьев, готовивший совещание, не смог подняться выше своих прежних отношений с критиками типа Бояджиева и Борщаговского и в ряде случаев выразил сочувствие им. Я считал, что участники совещания люди отсталые, обывательски настроенные, и сказал это работникам сектора, но не проявил должной остроты и проницательности и подлинного лица этих критиков не смог понять и разоблачить. В этом моя большая принципиальная ошибка, большая вина. Вина эта усугубляется тем, что мне пришлось первому еще два года назад выступить в «Культуре и жизнь» с критикой Гурвича; мне пришлось устно и в печати критиковать пороки ВТО — это обязывало докопаться до конца, понять Юзовского, Гурвича и др. как идейных противников. Однако этого не было сделано.

Из этого вытекало и то, что некоторые высказывания мною делались без учета того, как воспримут и используют их люди, враждебно настроенные к советской драматургии и театру. Говоря об образе советского человека, я указывал, что неверно лакировать, «засахаривать» героя, как неверно и натуралистически принижать его. Это положение я и сейчас считаю правильным, но из письма Варшавского видно, как некоторые из осужденной группы критиков пытаются ухватиться за слово о «засахаривании» и использовать его в своих целях. Слова о том, что советская драматургия еще в долгу у народа, замечания об отдельных недостатках наших театров также истолковывались этими критиками в своих интересах. Разумеется, я не говорил о «бедственном» положении нашего театра.

Что касается якобы отрицательного отношения к пленуму Союза советских писателей, то я должен заявить, что, как только закончилась речь Фадеева, я на его вопрос ответил, что считаю выступление правильным. То же самое я говорил т. Софронову. Редактору газеты «Советское искусство» Вдовиченко сразу после пленума я заявил, что линию, взятую на пленуме, следует поддержать, развивая конкретную критику эстетов и формалистов. Это легко проверить у т. Вдовиченко, поэтому ссылка Варшавского, что кто-то виноват в том, что первая передовица газеты «Советское искусство» была половинчата, — неверна.

Мне ясны допущенные мною ошибки, однако считаю неверной попытку приписать чуть ли не сектору искусств в целом взгляды, близкие взглядам Юзовского и ему подобных. Когда через несколько дней после пленума т. Прокофьев употребил термин «махаевщина» для оценки работы пленума, я тут же сказал, что считаю неверным эту точку зрения, а критику критиков на пленуме расцениваю как правильную. На заседании партбюро Отдела пропаганды и агитации в конце декабря, еще до указаний о разоблачении антипатриотической группы критиков, я говорил, что считаю ошибкой вызов перечисленной группы критиков в Отдел пропаганды и агитации, признал также ошибкой, что, критикуя за обывательщину и отсталость этих критиков, не дал им должной политической квалификации.

Постараюсь из тяжелых событий последнего времени сделать все выводы для себя.

Б. РЮРИКОВ3

4.II.49 г.

На первом листе документа справа ниже текста штамп: «Тех. С-т ОБ ЦК ВКП(б). Приложение к вх. № 06692».

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 132. Д. 229. Л. 9—12. Машинопись с печатной правкой. Подпись-автограф.

1 В письме заведующего театральным отделом газеты «Советское искусство» Я.Л. Варшавского драматургу А.А. Сурову отрицалась какая-либо связь редакции газеты «Советское искусство» с объединением театральных критиков при ВТО. Работники газеты, говорилось в письме, «не только не принимали участия в этом объединении, но, наоборот, — весной прошлого года я и Рудницкий выступали со статьей, в которой критиковали это объединение. Правда, недостаточно резко, но и за эту статью Л. Малюгин обрушился на меня с гневной речью на редакционном совещании».

И далее: «Г. Бояджиев, как лидер объединения, конфиденциально предложил критикам собираться ежемесячно, по первым числам, в кабинете ресторана “Арагви” для разговора “по душам”. Смысл этих сборищ — только “маститых”, по строгому отбору, без “молодежи”, безусловно заключался в том, чтобы сколотить касту театральных критиков — подальше от взоров общественности, для консолидации критиков, не желающих подчиниться “господствующим” мнениям. Это должна была быть своего рода фронда, противопоставляющая себя “официальной” точке зрения на события театральной жизни. Я был на первом таком сборище, где председательствовал И. Альтман. Не знаю, продолжались ли они в дальнейшем. <...>

Затем группа возникла на совещаниях, которые созывали товарищи Рюриков и Прокофьев... Я спрашивал у Прокофьева, какова цель этих совещаний? Точного ответа я не получил, но его приблизительные объяснения сводились к следующему: театры оказались в трудном положении из-за слабости советской драматургии, и необходимо написать письмо секретарю ЦК, в котором объяснялось бы положение на театральном фронте. <...> Председательствующий Рюриков указывал на слабость советской драматургии как на главную причину бедственного положения театров. Прокофьев произнес целую речь о нивелировке театров, о равнодушии зрителя к тем пьесам, которые считаются передовыми. Бояджиев говорил о том, что необходимо возродить “театральную жизнь 20-х годов”. Юзовский, Гурвич и др. говорили о том, что наши драматурги, считающиеся передовыми, не владеют художественным мастерством и поэтому зритель равнодушен к их пьесам. Кстати, и Рюриков говорит о “засахаренных героях”, имея в виду положительных героев советских пьес, о том, что драматурги напрасно ограничивают свои пьесы “производственной” и “профессиональной” тематикой, не показывая людей в сфере их личной, частной жизни.

Письмо составлялось на 3—4 совещаниях, причем каждая новая его редакция отличалась от предыдущей тем, что была более резко направлена против советской драматургии. Однажды я сделал замечание о том, что, по-моему, в письме слишком сгущены отрицательные факты, что положение дела представлено в черном цвете. Руководитель совещания довольно резко оборвал меня, заявив, что здесь не место для лакировки, что письмо должно быть еще более резким, т.к. драматурги не выполняют решение ЦК ВКП(б) от 1946 г. Разносу была подвергнута деятельность Малого и Художественного театра, пьесы “Великая сила”, “Хлеб наш насущный”, “В одном городе”, “Зеленая улица” и другие. <...>

Первая передовая “Советского искусства” о пленуме была половинчатой не случайно. Прокофьев говорил мне о том, что Отдел пропаганды недоволен пленумом, его линией, что, нападая на критиков, Фадеев и Софронов замазывают недостатки драматургии и бездеятельность ССП, что нападение на критиков является попыткой замазать недостатки советской драматургии. Этим же объяснялось отсутствие на пленуме заведующего Отделом пропаганды. <...>

Я полностью сознаю свои ошибки, допущенные за время работы в газете. Но ни одну мою статью назвать антипатриотической нельзя. После пленума я пытался убедить А. Борщаговского в том, что он допустил грубейшие ошибки в своем докладе и эти ошибки надо признать. А. Борщаговский упрекал меня в капитулянтстве и говорил о том, что нужно было обращаться с письмом не в СПП, а к секретарям ЦК. В. Прокофьев и К. Симонов, по его словам, советовали ему написать товарищу Сталину о том, что руководство ССП обманывает партию. При этом К. Симонов, редактируя его письмо, усиливал формулировки, чтобы дать решительный бой руководству ССП. Может быть, Борщаговский и послушал бы моего совета, если бы не влиятельное вмешательство ответственного редактора “Нового мира”. <...> На мой взгляд, К. Симонов тем самым противопоставляет себя партийной точке зрения. Вместо того, чтобы по партийному объяснить А. Борщаговскому его принципиальные заблуждения.

Антипатриотическое направление в критике имело своих покровителей. Я считаю, что они не вправе уйти от ответственности: и А. Борщаговскому, и Альтману, и другим членам партии следует полно и откровенно раскрыть все обстоятельства, которые им хорошо известны. Это касается и деятельности ВТО, и той кампании, которая предшествовала пленуму и сопровождала его. <...>» (Там же. Л. 13—16).

2 См. документ № 98, примечание 7.

3 Постановлением Секретариата ЦК ВКП(б) за 14 марта 1949 г. Б.С. Рюриков был освобожден от работы в аппарате ЦК ВКП(б) (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 116. Д. 422. Л. 29, пункт решения 137).


Назад
© 2001-2016 АРХИВ АЛЕКСАНДРА Н. ЯКОВЛЕВА Правовая информация