Фонд Александра Н. Яковлева

Архив Александра Н. Яковлева

 
ФИЛИПП МИРОНОВ
Раздел IV. Суд [Док. №№ 257–306]
Документ № 289

Обращение Ф.К. Миронова «Донским казакам и всем, кто на фронте Деникина»1

11.10.1919

Балашовская тюрьма


 

Донские казаки и все, кто на фронте Деникина!

7 октября 1919 г. в г. Балашове по делу мятежа Миронова постановлен Чрезвычайным революционным трибуналом такой приговор:

«В 3 часа 7 октября Чрезвычайный трибунал, рассмотрев дело Миронова и других, постановил: Миронова, Булаткина, Матвеенко, Фомина, Праздникова, Данилова, Изварина, Федосова, Дронова, Корнеева и Григорьева — расстрелять; Иголкина, Шишова, Хорошенкова, Дородникова — к 10 годам тюремного заключения; Объедкова и красноармейцев команд: комендантской и технического эскадрона из 23-й дивизии — к 5 годам тюремного заключения; красноармейцев 1-го кавалерийского полка — отправить в рабочий дисциплинарный батальон на 3 года; остальных красноармейцев — отправить на архангельский участок Северного фронта для службы в строю».

После суда нам, приговоренным к расстрелу, было разрешено из одиночных камер собраться в одной, чтобы последние часы жизни провести вместе.

Вот здесь-то сказывается весь человек, помимо своей воли. Смерть жадно смотрит тебе в глаза; леденит душу и сердце; парализует волю и ум. Она уже обняла тебя своими костлявыми руками, но не душит сразу, а медленно, медленно сжимает в своих холодных объятиях, наслаждаясь твоими душевными страданиями; выматывает остатки борющейся воли.

И все-таки, несмотря на холодное дыхание ее, несмотря на то, что осталось жить всего несколько часов, некоторые из смертников и при такой обстановке умели гордо смотреть в ее глаза.

Другие пытались это показать, напрягая остатки своих духовных сил, ибо никто не хотел показаться малодушным и не приходил в безнадежное отчаяние перед неизбежным Роком: и себя, и всех нас старается обмануть, например, срывающийся с места наш товарищ в бурном отчаянном танце, отделывая «чечетку», дробно выстукивая каблуками по цементному полу камеры, — а лицо его неподвижно, глаза тусклы, и страшно заглянуть в них живому человеку. Такого товарища ненадолго хватает: настолько, насколько он успел свои глаза отвернуть от глаз обнимающей его Старухи... Ее злой хохот над его усилиями самообмана вернул его к действительности, он, низко опустив голову, побрел в угол, подавленный неизбежным.

На полу лежит смертник. Он весь во власти ужаса. Сил нет у него бороться, и нет сил без глубокой, полной отчаяния жалости, смотреть на него.

В его глазах стоит один недоуменный вопрос: «За что же, за что? Когда товарищ мой за то же самое преступление осужден сроком на пять лет тюремного заключения». Мы все знали, что это один из смертников лишь жертва капризного случая, рожденного злым роком, понимаем его страдания, видим неправду его судьбы, но, бессильные помочь, отворачиваемся, усугубляя свои страдания.

Больше всего мы старались найти забвение в пении революционных и казачьих песен. Словами из песен: «Ах ты, Батюшка, Славный Тихий Дон» мы прощались с тем, кого больше жизни все мы любили и за кого гибли... Но слышал ли нас наш родной Дон, понял ли он нашу любовь, наши страдания — мы не знаем. Песни сменялись новым упадком сил. Постепенно в камере смертников затихал шум, и сквозь наступившую тишину слышалось постукивание костей откуда-то снова выползавшей жадной Старухи, всегда отходящей в сторону лишь только кто-либо собирался ей, усилиями своей воли, плюнуть в ее глазные впадины. Старуха — Смерть зло смеялась над нашими усилиями освободиться от ее могильных объятий, и лишь только смертника покидала энергия, она снова шла к каждому из нас со своим страшным шепотом: «Жить тебе осталось — десять часов». Упадок духа, неимоверным усилием воли, снова, хотя и медленно, опять поднимается — и опять оживает комната обреченных... То у одной стены, то у другой стоит кто-либо из смертников и что-то пишет — это желание готовящегося к смерти выразить свои последние мысли в назидание живым. Как характерны эти надписи, последний голос человека, отходящего в юдоль, где «нет ни печали, ни воздыхания... но жизнь бесконечная». Каждый выражает свою мысль соответственно со степенью своего умственного кругозора, политической зрелостью и самосознанием.

Я не стану останавливаться на всех надписях, а скажу только то, что я написал за восемь часов до расстрела: Сейчас я кончил беседу с Богом. — «Человек, приготовься к смерти: через несколько часов ты должен умереть. Очисти свою душу и совесть и приди ко Мне, чтобы я мог тебя спросить — исполнил ли ты назначение, которое я дал тебе, посылая на землю». 7 октября 1919 г. восемь часов до расстрела.

Вот что перенесли мы, находясь в камере смертников. Это не тот страх смерти, когда в пылу сражения, среди треска пулеметов, свиста пуль и скрежета снарядов человек играет опасностью, так как знает, что смерть его — дело случая. Он предполагает свою смерть. Смерть в бою не страшна: один момент — и все кончено. Но ужасно для человеческой души сознание близкой, неотвратимой смерти, когда нет надежды на случай, когда знаешь, что ничто в мире не может остановить приближающейся могилы, когда до страшного момента остается времени все меньше и меньше и когда наконец тебе говорят: «Яма для тебя готова».

Такую страшную сказку пережил я и мои товарищи, и вот, как бы воскресший по какому-то чуду для новой жизни, я хочу начать опять-таки с исполнения того назначения человека, для которого он посылается на землю, а именно — в наше страшное время облегчить страдания ближнего. Я хочу напомнить вам, Донские казаки, братья мои, о прошлом.

Не стремился ли я удержать вас от того, чтобы генералам, помещикам, капиталистам и вообще буржуазии не удалось втянуть вас в гражданскую войну за их интересы. Я говорил вам на митингах и в воззваниях:

«Братья станичники, давайте сами закончим с контрреволюцией, помещиками и генералами, давайте сами прогоним их с родного Дона, где они свили себе гнездо, — на горе казачества. Не допускайте до того, чтобы для борьбы с контрреволюцией Российская Советская Республика послала свои войска из Саратовской, Воронежской, Пензенской и друг[их] губерний, ибо тогда пропали ваши хозяйства, ваши хаты, ваши жизни, потому что придут люди озлобленные и будут глядеть на вас, как на контрреволюционеров, приедут люди, не знающие нашего быта, нашего жизненного уклада, наших исторических условий, наших обычаев. Горе будет тогда на Дону великое».

И кто меня слышал в 1918 г., тот вспоминал не раз в 1919-м, когда мое предчувствие оправдалось. Вспоминал и охал, жалел, что не послушался.

Страшные ужасы пережил наш старый, седой Дон Иванович.

В пустыню он обращается по темноте и невежеству сынов своих.

Братья станичники! Убитых, расстрелянных и замученных людей не воскресить как с той, так и с другой стороны. Не в силах это человеческих, но остановить дальнейшие убийства и расстрелы — в руках человеческих, в наших руках. Это мы должны сделать во что бы то ни стало. Это в наших руках, это вполне зависит от нас.

Я обращаюсь к вам, Донские казаки, как бы пришедший с того света.

Я говорю вам голосом из-за могилы, которая пустою только что засыпана за мною:

«Остановитесь, остановитесь. Опомнитесь, задумайтесь, пока не поздно, пока не все еще потеряно, пока можно еще найти путь к миру с трудящимися массами русского народа. Не для нынешнего дня, не для себя вы должны найти мир, а для будущих далеких дней, для своего потомства, для своих детей и внуков. Не готовьте им таких ужасов, какие пережили сами.

Если вы не остановитесь и не найдете мира с Советской Россией, Бог отвернется от вас и проклянет навсегда родные берега Дона».

Я говорю это пророчески. И вот что будет с вами, вашими детьми и внуками.

Помните, что я пришел с того света. То, за что борется трудящийся народ — неизбежно. Этого не остановить никакому генералу, ни помещику, ни капиталисту. Эти враги трудящихся народных масс, а следовательно, и ваши, отлично это сознают, но стараются хоть на десять лет оттянуть конец своей праздной буржуазной жизни, хоть на десять лет вернуть свои участки земли, громадные имения, свои капиталы, свои дворцы, свое господство. Я допускаю и этого не боюсь, что вы поможете генералу Деникину задушить революцию, одолеть Красную Армию, а следовательно, и Советскую власть — власть бедноты, власть пролетариата. Но надолго ли? Только на несколько лет, да и эти несколько лет вам не придется жить дома, а придется окарауливать генерала Деникина, капиталиста Рябушинского, помещика Родзянко, потому что:

«Сколько бы нас красных казаков, рабочих и крестьян ни осталось, мы оружия не сложим и будем биться до последнего издыхания, а там придет новая, Третья Русская Революция и в последний раз крикнет Деникину, Рябушинскому и Родзянко: “Долой народных вампиров!” И этот приказ Третьей Русской Революции будет и последним, и беспощадным. Она придет не одна, а придет в союзе с Венгерской, Австрийской, Немецкой, Французской, Английской, Американской и другими революциями. Придет в союзе с революцией Мировой. Придет и спросит: “А кто убил Первую и Вторую Русскую Революцию?” — “Генералы, помещики и капиталисты”, — скажет в ответ история. “Нет, не верю, — эта шантропа слишком слаба, чтобы справиться одной с моими предшественницами. Кто еще помогал?” — Грозно, страшно окликая, спросит Третья Революция. “Казаки”, — ответит Старая история. “Иди, старуха, на покой, — скажет ей третья грозная революция, — а я буду писать новые страницы Новой истории, в которой не будет места палачам и тунеядцам ни с той, ни с другой стороны”. И первые страницы Новой истории будут кровавы, страшно кровавы. Она сметет с лица земли тех, кто не хочет понять неизбежного. Она в голову сметет казачество, как контрреволюционный элемент».

Так не обрекайте же, Донские казаки, своего потомства, своих детей на это проклятье, на это истребление. Это сейчас в вашей воле.

Остановитесь. Советская Россия готова принять вас, своих братьев, простить вас, чтобы вы в ее рядах скорее помогли покончить с проклятым старым миром рабства и угнетения трудящихся масс, чтобы начали строить новую светлую жизнь, в которую войдут и ваши дети, не боясь за свою судьбу. Повторяю, что погибших нам не воскресить, но остановить дальнейшую гибель в наших и ваших руках.

Бросайте ваших генералов и идите к трудовому народу, чтобы с ним рука об руку закончить борьбу труда с капиталом.

Я торжественно заявляю, что те ужасы, которые были на Дону, больше не повторятся.

Председатель Реввоенсовета Республики т. Троцкий в заседании 16 сентября 1919 г. объявил об изменении политики в строительстве Советской власти на Дону, о забвении всего, что было на Дону, о терпеливом и любовном отношении к оставшимся на Дону казакам и их семействам, о строгом контроле над политическими работниками и об очищении коммунистической партии от негодных, провокационных и контрреволюционных элементов. «Дон должен быть Советским», — закончил т. Троцкий свой доклад.

И вы, станичники, должны это помнить. Это значит: Дон должен быть в союзе с трудящимися массами русского народа, но не в союзе с генералами, помещиками и капиталистами. Коммунистическая партия жестоко расправляется только с врагами трудящихся масс, с врагами пролетариата. Не щадит она и своих членов, если видит, что они своим поведением и поступками не пользу Советской власти, а вред приносят. Десятки и сотни таких коммунистов уже расстреляны за те безобразия, что творили на Дону. (Например, морозовский случай.) И будут расстреляны все, кто так или иначе подрывает авторитет Советской власти и строительство социальной жизни.

В пункте 5-м, раздела 2-го утвержденных «Тезисов о работе на Дону» говорится: «Столь же демонстративный характер нужно придавать расправе над теми лжекоммунистическими элементами, которые проникнут на Дон при его освобождении и попадутся в каких-либо злоупотреблениях против казачества». Здесь уместно сказать, что в № 6 «Известий» ЦК РКП(большевиков) от 30 сентября объявлены основные положения партийной работы на Дону (т.е. тезисы о работе на Дону). С этими тезисами каждому казаку необходимо ознакомиться, чтобы спросить себя: «Нужно ли ему дольше бороться с оружием в руках против Советской власти, против рабочего класса и не пора ли опомниться и остановиться».

Братья станичники! Я кончил. Я только прошу вас еще раз вспомнить о душевных страданиях одиннадцати смертников, перенесенных за вас. Вспомните: одиннадцать человек через несколько часов должны были быть расстреляны, и вы поверите, что обманывать и лгать такие люди не могут.

Я вместе с моими товарищами смертниками зову вас еще раз призадуматься над судьбой ваших детей, вашего потомства. Над своей судьбой, когда я звал, вы задуматься не хотели. Так задумайтесь над судьбой ваших детей: что готовите вы им? Бог отдалил мой расстрел, чтобы исполнить перед вами последнее мое назначение на земле. И я это делаю, но горе вам, если вы ослушаетесь. Я выступаю после семи с половиной месячного прозябания на фронте и глубоко верю, что голос наболевшей души моей о ваших страданиях вы слышите, поймете и, покинув генерала Деникина, уйдете в ряды Красной Армии, где вы будете охотно приняты.

Я не могу умолчать и перед офицерским составом деникинской армии, особенно перед тем из них, который вышел из рядов того же трудового казачества.

Опомнитесь, остановитесь и вы. Вами уже достаточно пролито крови, вам бы с ужасом отвернуться от ее луж. Вы виновники этой крови и всех ужасов, пережитых Доном. Это обвинение бросаю я вам устами известного среди вас писателя Крюкова Федора Дмитриевича, уроженца Глазуновской станицы: «Начинали дело офицеры, раздували кадило старики», — пишет Крюков в своей статье «В гостях у т. Миронова»2.

Граждане офицеры, кровавое дело начали вы. Вам же, если есть еще остатки чести и совести, может принадлежать более великий начин — начин союза с пролетариатом, который никогда не был и не может быть твоим врагом; начин, на который одинаково благословят вас казаки, рабочие и крестьяне.

Искренно раскаявшихся офицеров, пришедших со взводами, полусотнями, сотнями и полками, Советская Россия примет, как братьев, и предаст забвению их прошлое против нее.

 

Казак Усть-Медведицкой станицы Ф. Миронов

 

Дарованная мне Президиумом Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета жизнь будет мною отдана до последней капли крови делу коммунистического строительства, а в дальнейшем, если Президиум вернет мне и свое доверие, я стану в ряды коммунистической партии, чтобы отдать все свои силы на укрепление ее позиции в трудящихся народных массах, особенно среди казачества.

Идея коммунизма — свята.

 

Ф. Миронов

 

ЦА ФСБ РФ. С/д Н-217. Т. 2. Л. 145–150. Машинописный экземпляр; ГАРФ. Ф. 1235. Оп. 84. Д. 31. Л. 34. Машинописный экземпляр.


Назад
© 2001-2016 АРХИВ АЛЕКСАНДРА Н. ЯКОВЛЕВА Правовая информация