Фонд Александра Н. Яковлева

Архив Александра Н. Яковлева

 
ГЕОРГИЙ ЖУКОВ
ПРИЛОЖЕНИЯ
Документ №11

После смерти Сталина1 Запись воспоминаний Г.К. Жукова2




Шел март месяц 1953 года. Я только что вернулся в Свердловск с тактических учений войск округа. Начальник секретариата доложил мне: только что звонил по «ВЧ» Министр Обороны БУЛГАНИН3 и приказал ему позвонить.

Я сейчас же соединился с БУЛГАНИНЫМ. Он сказал мне: «Завтра утром Вам нужно быть в Москве». Я попытался выяснить цель вызова, БУЛГАНИН ответил: «Прилетишь — узнаешь».

В связи с тем, что за последние годы меня редко вызывала Москва, чтобы порадовать чем-либо приятным, естественно, я долго думал над вызовом, но так и не пришел к чему-либо определенному.

От Свердловска до Москвы летели четыре часа. Погода была ясная и я с интересом рассматривал зимний ландшафт с высоты полета. Приземлились, как всегда, на городском центральном аэродроме. Меня встретили офицеры из секретариата БУЛГАНИНА, которые передали, чтобы я прямо с аэродрома ехал к Министру Обороны.

Что за спешка, думалось мне.

БУЛГАНИНА я застал в его кабинете. Он был одет в шинель и разговаривал по Кремлевскому телефону.

Я представился, как положено военному человеку. БУЛГАНИН сказал: «Сегодня состоится Пленум ЦК. Вам нужно быть сегодня на Пленуме. Я тороплюсь в Кремль». Протянув руку, он быстро вышел из кабинета на машину.

Перекусив на скорую руку, я пошел к А.М. ВАСИЛЕВСКОМУ— начальнику Генерального штаба4.

Поговорив о текущих делах, я спросил Александра Михайловича не знает ли он вопросы, которые будут обсуждаться сегодня на Пленуме ЦК. А.М. ответил: «Ей богу не знаю. Мне самому только что звонил Министр Обороны и сказал, что сегодня состоится Пленум. Час открытия будет сообщен дополнительно.

Собравшись на Пленум, мы узнали в кулуарах, что СТАЛИН серьезно болен.

В назначенный час участники Пленума ЦК заняли места в Свердловском зале.

Минут через пятнадцать-двадцать появился Президиум ЦК. Открывая Пленум, Н.С. ХРУЩЕВ5 сказал:

«Настоящий Пленум созван в связи с тяжелой болезнью товарища СТАЛИНА. По состоянию здоровья он, видимо, не сможет скоро вернуться к руководству партией и государством».

«Обсудив создавшееся положение, Президиум ЦК вносит на Ваше рассмотрение ряд неотложных вопросов по улучшению структуры министерств, центральных государственных учреждений и персональных назначений».

Первым секретарем ЦК была предложена кандидатура ХРУЩЕВА6. Председателем Совета Министров названа кандидатура МАЛЕНКОВА. Министерство Внутренних дел объединится с Министерством Государственной Безопасности. В связи с этим Министром Внутренних дел названа кандидатура БЕРИЯ. Министром Обороны оставался БУЛГАНИН7. Первым заместителем Министра Обороны была рассмотрена и утверждена моя кандидатура.

Надо сказать, что назначение меня на должность первого заместителя Министра Обороны для меня было полной неожиданностью, т.к. БУЛГАНИН, как Министр Обороны для меня не был авторитетом и он это хорошо знал. Как потом мне рассказывали, БУЛГАНИН был против моего назначения. Он говорил, что ему трудно будет работать с ЖУКОВЫМ. ЖУКОВ не признает меня, как военного деятеля. Ему сказали, что интересы государства требуют назначения ЖУКОВА в качестве первого заместителя Министра Обороны, что касается взаимоотношений с ЖУКОВЫМ, то это должно быть отрегулировано самим БУЛГАНИНЫМ.

Так или иначе, но я уже не вернулся в Свердловск и немедля вступил в исполнение новых обязанностей.

Перед вступлением на должность первого заместителя министра у меня состоялся большой разговор с БУЛГАНИНЫМ. Он начал с того, что «в прошлом между нами не все было гладко», но в этом лично он якобы не был виноват. Над прошлым надо поставить крест и начать работу на здоровых дружеских началах, этого, мол, требуют интересы обороны страны, что якобы он первый предложил мою кандидатуру.

Я сказал БУЛГАНИНУ, что «Вы, Николай Александрович, сделали много неприятностей для меня, подставляя под удары СТАЛИНА, но я в интересах дела все это хочу предать забвению и, если Вы искренне хотите дружной работы, давайте забудем о прошлых неприятностях».

Когда ХРУЩЕВ докладывал Пленуму предложения Президиума ЦК о мерах упрощения управления государством и о кандидатах на руководящие государственные посты, создавалось вполне определенное впечатление, что СТАЛИНА уже как будто не существует в живых, что он никогда больше не встанет во главе партии и государства.

В конце заседания Пленума был объявлен бюллетень о состоянии здоровья СТАЛИНА, из которого было видно, что СТАЛИН доживает последние дни своей жизни, он все еще не приходил в сознание.

Всматриваясь в лица членов Президиума ЦК, я делал следующие выводы о их теперешнем отношении к СТАЛИНУ:

МОЛОТОВ — был серьезно задумчив и видимо тревожно переживал события;

ВОРОШИЛОВ — выглядел явно растерянным. По его внешнему виду было трудно понять был ли он в тревоге, опечален или вообще не имел своего определенного мнения. Таким его можно было и раньше наблюдать в процессе работы при СТАЛИНЕ, а может быть он еще и не верил в неизбежную смерть СТАЛИНА, а потому, на всякий случай, решил пока подождать и выждать;

МАЛЕНКОВ, ХРУЩЕВ, БЕРИЯ и БУЛГАНИН были в приподнятом настроении и видимо лучше других знали о скорой кончине СТАЛИНА. Их суждения и критика государственных порядков, существовавших при СТАЛИНЕ говорили о том, что они на 100% уверены в скорой смерти СТАЛИНА, а потому уже не боялись высказать своего мнения, как это бывало при СТАЛИНЕ.

БЕРИЯ сидел рядом с БУЛГАНИНЫМ и заметно старался придать своему лицу доброжелательное выражение. При внимательном наблюдении, хотя его глаза и были прикрыты очками, все же в них можно было рассмотреть хищность и холодную жестокость. Всем своим видом и развязанностью он, видимо, старался подчеркнуть и дать понять: хватит, мол, сталинских порядков, натерпелись при СТАЛИНЕ, теперь у нас все будет по-иному».

Я хорошо знал БЕРИЯ, видел его хитрое угодничество СТАЛИНУ и готовность в любую минуту убрать с дороги СТАЛИНА всех тех, кто был неугоден СТАЛИНУ, а теперь он корчил из себя настоящего большевика-ленинца. Противно было смотреть на этот маскарад.

БУЛГАНИН, как всегда, был на высоте подхалимства и приспособленчества. То он подойдет к одному, то к другому. Одному слащаво улыбается, другому крепко руку пожмет. ХРУЩЕВУ он то и дело бросал реплику: «Правильно, Никита Сергеевич, правильно. Это давно следовало провести в жизнь».

Остальные члена Президиума ЦК всем своим видом не выражали ничего. Сидели и молчали, как это было при СТАЛИНЕ. Среди большинства членов ОК и кандидатов в члены ЦК было скорбное настроение.

Большинство искренне было опечалено его предсмертным состоянием. Иного тогда и быть не могло.

СТАЛИН был общепризнанным авторитетом и вождем. Партия ценила заслуги СТАЛИНА и верила ему. Тогда еще не знали о размерах того зла, которое причинил СТАЛИН в 1937-38 годах советскому народу.

Несмотря на то, что СТАЛИН поступал со мной недобросовестно после Великой Отечественной войны, лично я искренне жалел и ценил его за ту гигантскую работу, которую он провел после ЛЕНИНА и в годы Отечественной войны.

Во время похорон СТАЛИНА, БУЛГАНИН мне рассказывал о той ночи, во время которой со СТАЛИНЫМ случилось несчастье. Вечером у СТАЛИНА на даче собрались ХРУЩЕВ, БЕРИЯ, МАЛЕНКОВ и БУЛГАНИН - три неразлучных друга, как об этом всегда хвастался БУЛГАНИН. После разговора о делах, все сели за стол ужинать. СТАЛИН был в хорошем настроении и много шутил. Ужин, как это часто бывало у СТАЛИНА, затянулся до 2-х часов ночи.

В 2 часа ночи первыми от СТАЛИНА уехали он — БУЛГАНИН и МАЛЕНКОВ. Около 3-х часов ночи, якобы, уехали БЕРИЯ и ХРУЩЕВ.

После отъезда БЕРИЯ и ХРУЩЕВА, минут через 15—20 в столовую к СТАЛИНУ зашел генерал ВЛАСИК8, чтобы помочь СТАЛИНУ лечь в постель, и он увидел СТАЛИНА в обморочном состоянии лежащим на полу.

ВЛАСИК немедля позвал БЕРИЯ и вызвал врачей. ВЛАСИК и охрана, якобы, осторожно перенесли СТАЛИНА на кровать. Прибывшие врачи, в присутствии БЕРИЯ, МАЛЕНКОВА и ХРУЩЕВА пытались оказать помощь СТАЛИНУ, но все было тщетно, СТАЛИН был без сознания и у него был установлен паралич. Несколько позже прибыл БУЛГАНИН и другие члены Президиума. Было решено установить около СТАЛИНА постоянное дежурство членов Президиума и профессуры поликлиники Кремля.

Через непродолжительное время СТАЛИН, не приходя в сознание, умер.

После похорон СТАЛИНА советский народ искренне скорбел о его смерти, возлагая все свои надежды на партию, которая все минувшие годы уверенно вела советский народ по пути к коммунизму.

Вскоре меня ввели в состав Президиума ЦК и я имел полную возможность ближе узнать метод и стиль работы верховного органа партии после СТАЛИНА.

При СТАЛИНЕ Президиум ЦК, как правило, рассматривал только особо важные вопросы. Прения были очень короткие. Вносились по существу только предложения по существу вопроса. Менее важные вопросы обычно рассматривались и решались на Секретариате ЦК или в образованных Президиумом ЦК комиссиях.

После смерти СТАЛИНА на рассмотрение Президиума ЦК ставилось по 25— 50 вопросов, добрая половина которых не имела особо принципиального значения и свободно могла быть решена министерствами.

Вследствие чрезвычайной перегрузки повестки дня, не представлялась возможность глубоко обсудить даже те вопросы, которые имели особо важное государственное значение.

Получался парадокс. Не вникнув глубоко в суть вопроса, он отклонялся или принимался членами Президиума, которые по существу штамповали рекомендации своего аппарата, своих помощников, своих консультантов, т.к. сами они, будучи перегруженными текущими делами, не имели никакой возможности вникнуть в существо 25—30 вопросов и подготовить по ним свое личное мнение.

Через некоторое время пришли к выводу о необходимости разгрузить Президиум ЦК от многих второстепенных вопросов, обязав Министерства и Госплан самим их решать. Но Министерства неохотно самостоятельно решали вопросы и, опасаясь как-бы чего не вышло, продолжали осаждать Президиум ЦК вопросами.

Тут сказалась сила привычки, привитой при СТАЛИНЕ: ничего не решать без санкции ЦК.

Первое время после смерти СТАЛИНА между ХРУЩЕВЫМ, БЕРИЯ и МАЛЕНКОВЫМ была особенно крепкая дружба. В Президиуме ЦК и во всей жизни государства эти три человека играли решающую роль.

БУЛГАНИН пресмыкался перед ними. Он мне не раз говорил: «Прежде чем поставить тот или иной вопрос Министерства Обороны на Президиуме ЦК, нужно предварительно заручиться мнением и согласием МАЛЕНКОВА, ХРУЩЕВА и БЕРИЯ, а остальные члены Президиума проголосуют безоговорочно».

Чтобы выслужиться перед БЕРИЯ, — БУЛГАНИН по его рекомендации расформировал футбольную команду ЦСКА, а лучших игроков команды, по указанию БЕРИЯ, он передал в команду «Динамо», т.е. МВД. Советская Армия на длительное время осталась без футбольной команды.

МОЛОТОВ по-прежнему держался как-то особняком.

ВОРОШИЛОВ, можно сказать, не играл почти никакой роли. Я не помню ни одного случая, чтобы ВОРОШИЛОВ внес какое-либо деловое предложение. Рассылаемых материалов он не читал и к заседаниям почти не готовился.

Главную и ведущую роль в Президиуме играл Н.С. ХРУЩЕВ. Его всемерно поддерживали БЕРИЯ и МАЛЕНКОВ, в бытность его председателем Совета Министров, не говоря уже о БУЛГАНИНЕ.

Вскоре произошли очень важные события. Был арестован БЕРИЯ.

И вот как это произошло:

Мне позвонил БУЛГАНИН и сказал: «Зайди скорее, пожалуйста, ко мне на одну минутку, а то я тороплюсь в Кремль».

Я быстро спустился с 4-го этажа на 2-й и зашел в кабинет БУЛГАНИНА. Он мне сказал: «Вызови МОСКАЛЕНКО, НЕДЕЛИНА, БАТИЦКОГО и еще пару человек кого ты сочтешь необходимым и немедля приезжай с ними в приемную МАЛЕНКОВА».

Через 30 минут с группой генералов я был в приемной МАЛЕНКОВА. Меня тут же вызвали в кабинет МАЛЕНКОВА, где кроме МАЛЕНКОВА был МОЛОТОВ, ХРУЩЕВ, БУЛГАНИН.

Поздоровавшись, МАЛЕНКОВ сказал: «Мы тебя вызвали для того, чтобы поручить одно важное дело. За последнее время БЕРИЯ проводит подозрительную работу среди своих людей, направленную против группы членов Президиума ЦК. Мы считаем, что БЕРИЯ стал опасным человеком для партии и государства. Мы решили его арестовать и обезвредить всю систему НКВД. Арест БЕРИЯ мы решили поручить лично Вам». ХРУЩЕВ добавил: «Мы не сомневаемся, что Вы сумеете хорошо это выполнить, тем более, что БЕРИЯ Вам лично много сделал неприятностей. Как у Вас нет сомнений на этот счет?»

Я ответил: «Какие же могут быть сомнения. Поручение будет выполнено».

ХРУЩЕВ: «Имейте в виду, что БЕРИЯ ловкий и довольно физически сильный человек, к тому же он, видимо, вооружен».

Я сказал: «Я, конечно, не спец по арестам и этим не довелось заниматься, но у меня не дрогнет рука. Скажите только где и когда его надо арестовать».

МАЛЕНКОВ: «Мы вызвали БЕРИЯ на заседание Совета Министров. Вместо Совмина здесь будет заседание Президиума ЦК, где БЕРИЯ будет предъявлено обвинение в игнорировании ЦК и нелойяльном отношении к членам Президиума, в расстановке руководящих кадров НКВД без согласования ЦК и рад других вопросов.

В процессе заседания Вам нужно быть в комнате отдыха и ждать двух звонков. После двух звонков Вам нужно войти в кабинет, где и арестовать БЕРИЯ. Все ли ясно?»

Я ответил: «Вполне».

Пришел БЕРИЯ. Началось заседание. Идет заседание час, другой, а условленных звонков все нет и нет. Я уже начал беспокоиться, уж не арестовал ли БЕРИЯ тех, кто хотел арестовать его. Но в это время раздался условленный звонок.

Оставив двух вооруженных офицеров у наружной двери кабинета МАЛЕНКОВА, мы вошли в кабинет. Как было условлено, генералы взялись за пистолеты, а я быстро подошел к БЕРИЯ и громко ему сказал: «БЕРИЯ, встать, Вы арестованы», одновременно взяв его за обе руки, приподнял со стула, быстро ощупав все его карманы. Оружия не оказалось. Его портфель был тут же отброшен на середину стола.

БЕРИЯ страшно побледнел и что-то начал лепетать. Два генерала взяли его за руки и вывели в заднюю комнату кабинета МАЛЕНКОВА, где был произведен тщательный обыск и изъятие неположенных вещей.

В 11 часов ночи БЕРИЯ был скрытно перевезен из Кремля в военную тюрьму, а через сутки переведен в помещение командного пункта МВО и поручен охране — той же группе, которая его арестовывала. В дальнейшем я не принимал участия ни в охране, ни в следствии на судебном процессе.

После суда БЕРИЯ был расстрелян теми же, кто его охранял до суда.

При расстреле БЕРИЯ держал себя очень плохо, как самый последний трус. Истерично плакал, становился на колени и, наконец, весь обмарался. Словом — гадко жил и более гадко умер.

После расстрела БЕРИЯ некоторое время Президиум ЦК работал дружно, а затем постепенно начались серьезные размолвки, споры, доходившие до личных оскорблений. Особенно между ХРУЩЕВЫМ, КАГАНОВИЧЕМ и МОЛОТОВЫМ. Надо сказать, что между КАГАНОВИЧЕМ и ХРУЩЕВЫМ шли старые счеты и давали себя знать старые неприязненные взаимоотношения, возникшие еще по совместной работе в Московском Комитете партии и на Украине, где КАГАНОВИЧ был партийным руководителем, а ХРУЩЕВ им руководимым. КАГАНОВИЧ считал себя более грамотным марксистом-ленинцем, а ХРУЩЕВ не признавал за ним этого качества и считал КАГАНОВИЧА неисправимым догматистом-сталинцем.

Готовился XX-й съезд партии. ХРУЩЕВ поставил вопрос о необходимости выступить на съезде по вопросу о культе личности СТАЛИНА. Против постановки вопроса о культе личности СТАЛИНА выступили МОЛОТОВ, ВОРОШИЛОВ, КАГАНОВИЧ, МАЛЕНКОВ. Остальные, и прежде всего молодые члены Президиума, поддержали ХРУЩЕВА.

Особенно ожесточенно спорили и были ярыми противниками постановки вопроса о культе СТАЛИНА - МОЛОТОВ, КАГАНОВИЧ, ВОРОШИЛОВ - те, кто вместе со СТАЛИНЫМ без разбора уничтожали партийных, советских, военных работников в мрачные 1937—38 годы.

Они были против потому, что боялись того, что вместе со СТАЛИНЫМ будут разоблачены и их имена и чего другого, съезд может потребовать привлечения их к суровой ответственности.

После XX-го съезда партии и освобождения МАЛЕНКОВА от должности Председателя Совета Министров9, взаимоотношения в Президиуме еще больше обострились.

МАЛЕНКОВ отошел от ХРУЩЕВА и стал ближе к КАГАНОВИЧУ и МОЛОТОВУ. Здесь сказалась, конечно, личная обида МАЛЕНКОВА, а не какая-либо принципиальная точка зрения.

БУЛГАНИН был назначен вместо МАЛЕНКОВА Председателем Совета Министров, а я Министром Обороны.

Я не помню ни одного заседания Президиума ЦК, на котором не было бы схватки и ругани между ХРУЩЕВЫМ и КАГАНОВИЧЕМ, между ХРУЩЕВЫМ и МОЛОТОВЫМ.

Нам, молодым членам Президиума, казалось странным такое недружелюбное взаимоотношение между старыми членами Президиума, часть которых долгое время работала вместе со СТАЛИНЫМ и даже с ЛЕНИНЫМ.

Такое нелойяльное их отношение друг к другу не могло не сказаться на деле. Шли беспринципные споры, а вопросы вокруг которых шли эти споры, оставались нерешенными.

Мы пытались было посоветовать им прекратить ругань, но где там, разве наш голос был для них авторитетным.

Лично я считал линию ХРУЩЕВА более правильной, чем линию КАГАНОВИЧА и МОЛОТОВА, которые цепко держались за старые догмы и не хотели перестраиваться в духе веления времени.

Мне казалось, что ХРУЩЕВ все время думает и ищет более прогрессивные методы, способы и формы в деле строительства социализма, в области развития экономики и всей жизни страны.

ХРУЩЕВА я хорошо узнал на Украине в 1940 году, в годы Великой Отечественной войны и в послевоенный период. Я его считал хорошим человеком, постоянно доброжелательным и, безусловно, оптимистом.

СТАЛИН хорошо относился к ХРУЩЕВУ, но я видел, что он иногда был несправедлив к нему, отдавая во всем пальму первенства МОЛОТОВУ, БЕРИЯ, МАЛЕНКОВУ и КАГАНОВИЧУ.

Учитывая все это, я твердо поддерживал ХРУЩЕВА в спорах между им, КАГАНОВИЧЕМ и МОЛОТОВЫМ.

В 1955 году ХРУЩЕВ был в отъезде. В Президиуме ЦК кем-то не то ФУРЦЕВОЙ, не то КИРИЧЕНКО был поднят вопрос о награждении ХРУЩЕВА второй медалью Героя Социалистического труда за крупные достижения в сельском хозяйстве. Разгорелись серьезные споры. Тут я окончательно понял, какая глубокая и непреодолимая пропасть существует между МОЛОТОВЫМ, КАГАНОВИЧЕМ и ХРУЩЕВЫМ.

МОЛОТОВ и КАГАНОВИЧ считали, что достижений у нас в области сельского хозяйства пока особых нет, а личных заслуг ХРУЩЕВА в этом деле тем более нет.

К ним присоединился МАЛЕНКОВ. Все они считали, что ХРУЩЕВ проводит неправильную линию в области сельского хозяйства, игнорирует Президиум ЦК и без согласования выдвигает на зональных совещаниях по сельскому хозяйству пока что неосуществимый лозунг «догнать и перегнать Америку в 2–3 года».

МОЛОТОВ сказал, что это авантюра, надо ХРУЩЕВА призвать к порядку. Однако, большинство решило наградить ХРУЩЕВА 2-й золотой медалью Героя социалистического труда.

Будучи в Горьком, ХРУЩЕВ выступил с заявлением о целесообразности сдачи в государство облигаций всех займов, общей суммой 260 миллиардов рублей (в старых деньгах).

ХРУЩЕВУ вновь поставили в вину, что он выступил с таким важным заявлением, предварительно не посоветовавшись с Президиумом ЦК.

По возвращении ХРУЩЕВА в Москву состоялся вновь неприятный разговор.

Тогда же было принято решение не сдавать облигации, а отсрочить на 25 лет выплату по ним.

Учитывая необходимость децентрализации управления промышленностью и представления Союзным Республикам больше прав, ХРУЩЕВ внес предложение на Президиуме ЦК о ликвидации многих промышленных Министерств.

Это предложение КАГАНОВИЧ отверг, как преждевременное и плохо продуманное.

МОЛОТОВ поддержал КАГАНОВИЧА и сказал, что в Москве для общего руководства все же придется что-то иметь, возможно вместо Министерств — отраслевые комитеты.

В последующем большинство членов Президиума ЦК поддержало идею ХРУЩЕВА.

БУЛГАНИН вначале безропотно и во всех начинаниях поддерживал ХРУЩЕВА, но постепенно он стал все больше и больше склоняться на сторону МОЛОТОВА и КАГАНОВИЧА.

Плохо зная народное хозяйство страны, особенно сельское хозяйство, БУЛГАНИН ни одного раза по линии Совета Министров не поставил какого-либо вопроса на Президиуме ЦК.

БУЛГАНИН, понимая, что он плохо выполняет роль Председателя Совета Министров, что везде и во всем его опережает ХРУЩЕВ, он видимо внутренне вполне созрел для присоединения к антихрущевской группировке и как только пронюхал, что против ХРУЩЕВА сколотилась группировка большинства членов Президиума ЦК, он немедля присоединился к ней.

Весной 1957 года сын ХРУЩЕВА Сергей женился. По этому случаю на даче ХРУЩЕВА была устроена свадьба. На свадьбе, как полагается, крепко выпили, а выпив произносили речи.

С речью выступил ХРУЩЕВ. Говорил он, как всегда, хорошо. Рассказал о своей родословной биографии. Тепло вспомнил свою маму, которая, по его словам, очень любила много говорить, а затем как-то вскользь уколол БУЛГАНИНА. В другое время БУЛГАНИН промолчал бы, а тут он неузнаваемо вскипел и попросил ХРУЩЕВА подбирать выражения.

Мы все поняли, что БУЛГАНИН тоже озлоблен против ХРУЩЕВА. Догадки подтвердились.

Как только кончился обед, МОЛОТОВ, МАЛЕНКОВ, КАГАНОВИЧ, БУЛГАНИН демонстративно покинули свадьбу и уехали к МАЛЕНКОВУ на дачу.

ХРУЩЕВ понял, что отныне БУЛГАНИН переметнулся в стан его противников и он был явно озабочен усилением группы его противников.

После того, как с дачи ХРУЩЕВА демонстративно ушли БУЛГАНИН МАЛЕНКОВ, МОЛОТОВ и КАГАНОВИЧ, ко мне подошел КИРИЧЕНКО и завел такой разговор: «Георгий Константинович! Ты понимаешь куда дело клонится, а? Эта компания неслучайно демонстративно ушла со свадьбы. Я думаю, что нам нужно держать ухо востро, а в случае чего, надо ко всему быть готовым. Мы на тебя надеемся. Ты в Армии пользуешься громадным авторитетом, одно твое слово и армия сделает все, что нужно».

Я видел, что КИРИЧЕНКО пьян, но сразу же насторожился. «О чем ты Алексей Илларионович, болтаешь? Я тебя не понимаю. Куда ты клонишь свою речь? Почему ты заговорил о моем авторитете в Армии и о том, что стоит только мне сказать свое слово и она сделает все, что нужно».

КИРИЧЕНКО: «А ты что не видишь как злобно они сегодня разговаривали с ХРУЩЕВЫМ. БУЛГАНИН, МОЛОТОВ, КАГАНОВИЧ и МАЛЕНКОВ решительные и озлобленные люди. Я думаю, что дело может дойти до серьезного».

Мне показалось, что КИРИЧЕНКО завел такой разговор не случайно, не от своего ума.

И это предположение тут же подтвердилось следующими его словами: «В случае чего — мы не дадим в обиду Никиту Сергеевича».

О КИРИЧЕНКО А.И. у меня всегда было плохое мнение. Я считал его «одесситом» в худшем смысле этого слова. Вот один из штрихов, характеризующих его далеко не принципиальным коммунистом:

В 1946 году я прибыл в Одессу командовать войсками округа, где КИРИЧЕНКО был первым секретарем Обкома ВКП(б).

Прошло пару недель, мне позвонил в штаб Одесского округа КИРИЧЕНКО: «Слушай, Георгий Константинович, у меня лично плохо обстоит дело с легковой машиной, а в округе имеется много хороших трофейных машин. Я прошу, дай, пожалуйста, мне одну-две машины».

Я ответил, что машина в округе есть, но передачу надо оформить документально через ОФИ Министерства Обороны.

«Ты давай машины, сказал КИРИЧЕНКО, а насчет документов не беспокойся, у нас в Одессе любые документы сделают и не только на машину, а если нужно и на звезды Героя».

Откровенно говоря, меня поразила подобная психология КИРИЧЕНКО, который стоял во главе партийной организации области. Ну, конечно, машину я ему не дал, хотя он неоднократно об этом мне напоминал.

С точки зрения общей культуры КИРИЧЕНКО был примитивным. Я поражался и недоумевал, чем он мог заслужить у ХРУЩЕВА столь дружеское к себе отношение.

После ухода ХРУЩЕВА с Украины в Москву, он и рекомендовал его первым секретарем ЦК Украины, а после смерти СТАЛИНА КИРИЧЕНКО был переведен в ЦК КПСС секретарем ЦК, а вскоре он стал членом Президиума ЦК, где и показал себя с самой худшей стороны.

В тот день, когда группа МАЛЕНКОВА — МОЛОТОВА решила поставить на Президиуме ЦК вопрос о снятии ХРУЩЕВА с поста 1-го Секретаря ЦК, утром мне позвонил МАЛЕНКОВ и просил заехать к нему по неотложному делу.

Считая, что МАЛЕНКОВ выполняет какую-то работу по заданию Президиума, я немедля поехал к МАЛЕНКОВУ.

МАЛЕНКОВ встретил меня очень любезно и сказал, что давно собирался поговорить со мной по душам о ХРУЩЕВЕ.

Он коротко изложил свое мнение о якобы неправильной практике руководства со стороны первого секретаря ЦК ХРУЩЕВА, указав при этом, что ХРУЩЕВ перестал считаться с Президиумом ЦК, выступает на местах без предварительного рассмотрения вопросов на Президиуме. ХРУЩЕВ стал крайне груб в обращении со старейшими членами Президиума, в частности с МОЛОТОВЫМ, КАГАНОВИЧЕМ, ВОРОШИЛОВЫМ, БУЛГАНИНЫМ и другими.

В заключение он спросил, как лично я расцениваю создавшееся положение в Президиуме ЦК

Я спросил МАЛЕНКОВА: «МАЛЕНКОВ, Вы от своего имени со мной говорите или Вам кем-то поручено со мной переговорить?»

МАЛЕНКОВ сказал: «Я говорю с тобой, как со старым членом партии, которого я ценю и уважаю Твое мнение для меня очень ценно».

Я понял, что за спиной МАЛЕНКОВА действуют более опытные и сильные личности. МАЛЕНКОВ явно фальшивит и не раскрывает настоящей цели разговора со мной.

Я сказал МАЛЕНКОВУ: «Поскольку у Вас возникли претензии к ХРУЩЕВУ, я советую Вам пойти к ХРУЩЕВУ и переговорить с ним по-товарищески. Я уверен он Вас поймет».

МАЛЕНКОВ: «Ты ошибаешься. Не таков ХРУЩЕВ, чтобы признать свои действия неправильными и, тем более, исправить их».

Я ему ответил, что думаю, что вопрос постепенно утрясется На этом мы и распрощались.

Через несколько часов меня срочно вызвали на заседание Президиума ЦК.10

В коридоре Президиума я встретил А.И. МИКОЯНА и Е.А. ФУРЦЕВУ. Они были в возбужденном состоянии. МИКОЯН: сказал «В Президиуме образовалась группа недовольных ХРУЩЕВЫМ и она потребовала сегодня же рассмотреть вопрос о ХРУЩЕВЕ на Президиуме. В эту группу входят МОЛОТОВ, КАГАНОВИЧ, ВОРОШИЛОВ, БУЛГАНИН, МАЛЕНКОВ и ПЕРВУХИН.

Я ему сказал о состоявшемся 2 часа тому назад разговоре с МАЛЕНКОВЫМ.

МИКОЯН сказал, что они час тому назад и с ним разговаривали.

ХРУЩЕВ в этот день с утра был занят приемом венгерских товарищей и только что освободился. Но он уже знал, что большая группа членов Президиума потребовала немедленного созыва Президиума ЦК.

Когда началось заседание Президиума ЦК, ХРУЩЕВ спросил «О чем будем говорить?»

Слово взял МАЛЕНКОВ: «Я выступаю по поручению группы товарищей членов Президиума Мы хотим обсудить вопрос о ХРУЩЕВЕ, но поскольку речь будет идти лично о ХРУЩЕВЕ, я предлагаю, чтобы на этом заседании Президиума председательствовал не ХРУЩЕВ, а БУЛГАНИН».

МОЛОТОВ, КАГАНОВИЧ, БУЛГАНИН, ВОРОШИЛОВ, ПЕРВУХИН громко заявили «правильно». Так как группа оказалась в большинстве, ХРУЩЕВ молча освободил место председателя и на его место сел БУЛГАНИН.

БУЛГАНИН: «Слово имеет МАЛЕНКОВ».

МАЛЕНКОВ подробно изложил все претензии к ХРУЩЕВУ и внес предложение освободить ХРУЩЕВА от обязанностей первого секретаря ЦК.

После МАЛЕНКОВА слово взял КАГАНОВИЧ.

Речь его была явно злобная. Он сказал: «Ну, какой это первый секретарь ЦК. В прошлом он троцкист, боролся против ЛЕНИНА. Политически он мало грамотен, запутал дело сельского хозяйства и не знает дело промышленности, вносит путаницу в его организацию».

Обвинив ХРУЩЕВА в тщеславии, КАГАНОВИЧ предложил принять предложение МАЛЕНКОВА об освобождении ХРУЩЕВА от обязанностей Первого Секретаря и назначить его на другую работу.

МОЛОТОВ присоединился к тому, что было сказано МАЛЕНКОВЫМ и КАГАНОВИЧЕМ и внес предложение, чтобы вообще у нас в ЦК не было первых секретарей, чтобы вместо первых секретарей были секретари по общим вопросам для того, чтобы не возрождать нового культа личности. К этим всем предложениям присоединился БУЛГАНИН, ВОРОШИЛОВ, ПЕРВУХИН и ШЕПИЛОВ.

Дело приняло серьезный оборот. Группа МОЛОТОВА — МАЛЕНКОВА была в большинстве и она могла сегодня же освободить ХРУЩЕВА от обязанностей первого секретаря.

Против принятия решения об освобождении ХРУЩЕВА выступила группа в составе МИКОЯНА, СУСЛОВА, ЖУКОВА, ФУРЦЕВОЙ, ШВЕРНИКА, но мы были в меньшинстве. Товарищей АРИСТОВА, КИРИЧЕНКО, САБУРОВА в Москве не было. Чтобы оттянуть время для вызова отсутствовавших членов Президиума и других мероприятий, мы внесли предложение: ввиду важности вопроса сделать до завтра перерыв и срочно вызвать всех членов Президиума ЦК. Мы надеялись на то, что с прибытием отсутствующих соотношение сил будет в пользу нашей группы. Но САБУРОВ оказался на другой стороне и по прибытии в Москву выступил против ХРУЩЕВА.

Видя, что дело приняло серьезный оборот, ХРУЩЕВ внес предложение срочно созвать Пленум ЦК. Группа отклонила это предложение, указав на то, что вначале снимем ХРУЩЕВА, а потом можно будет собирать Пленум ЦК.

Я видел выход из создавшегося положения только в решительных действиях.

Я заявил: «Я категорически настаиваю на срочном созыве Пленума ЦК. Вопрос стоит гораздо шире, чем предполагает группа. Я хочу на Пленуме поставить вопрос о МОЛОТОВЕ, КАГАНОВИЧЕ, ВОРОШИЛОВЕ, МАЛЕНКОВЕ. Я имею в руках материалы о их кровавых злодеяниях вместе со СТАЛИНЫМ в 1937-38 годах и им не место в Президиуме ЦК и даже в ЦК КПСС. Если же сегодня антипартийной группой будет принято решение о смещении ХРУЩЕВА с должности первого секретаря, я не подчинюсь этому решению и обращусь немедля к партии через парторганизации вооруженных сил».

Это, конечно, было необычное и вынужденное заявление.

Откровенно говоря, я хотел произвести решительную психологическую атаку на антипартийную группу и оттянуть время до прибытия членов ЦК, которые уже перебрасывались в Москву военными самолетами.

После этого моего заявления было принято решение перенести заседание Президиума на третий день и этим самым группа МАЛЕНКОВА — МОЛОТОВА проиграла затеянное ими дело против ХРУЩЕВА.

Но должен оговориться, если мне говорили тогда спасибо за столь решительное выступление против антипартийной группы, то через четыре месяца я очень сожалел об этом своем решительном заявлении, так как мое заявление в защиту ХРУЩЕВА обернули в октябре 1957 года лично против меня, о чем будет сказано особо.

Заседание Президиума шло трое суток с утра до вечера. Во время перерывов между заседаниями стороны готовились к схваткам следующего дня и об этом стоит тоже коротко сказать.

Группа МАЛЕНКОВА — МОЛОТОВА чаще всего вела между собою разговоры подгруппами по два-три человека и один только раз собирались у БУЛГАНИНА почти всей группой.

Начиная с конца второго дня заседания был заметен некоторый упадок боевитости их членов, так как активность сторонников ХРУЩЕВА все больше и больше возрастала, да и контробвинения стали для них более угрожающими.

В середине второго дня в Президиум пришла группа членов ЦК в количестве 10 человек и потребовала, чтобы их принял Президиум ЦК в связи с их обеспокоенностью за судьбу единства Президиума. Эта группа заранее была проинформирована о сложившейся ситуации в Президиуме ЦК. Группа МАЛЕНКОВА — МОЛОТОВА до конца заседания не хотела принимать в Президиуме группу членов ЦК, но а затем под давлением сторонников ХРУЩЕВА было решено послать ВОРОШИЛОВА, БУЛГАНИНА, ХРУЩЕВА и ШВЕРНИКА на переговоры. Встреча состоялась в приемной Президиума ЦК.

Группа членов от имени ЦК потребовала созыва Пленума ЦК.

Группа членов Президиума ЦК — сторонников ХРУЩЕВА с первого же дня заседания энергично взялась за то, чтобы организационно и идейно держать всю инициативу в своих руках.

Для выработки единства действий, мы собирались вечерами в ЦК для того, чтобы договориться о завтрашнем дне.

В первый день было решено: срочно собрать членов ЦК в Москву для того, чтобы провести Пленум ЦК. Мы считали, что Пленум осудит действия группы МАЛЕНКОВА - МОЛОТОВА и поддержит ХРУЩЕВА.

Для быстрейшего сбора членов Пленума ЦК было решено переброску их с периферии в Москву осуществить самолетами военно-воздушных сил. Организация этого дела была возложена на Министерство Обороны. Кроме всего я взял на себя ответственность лично переговорить с ВОРОШИЛОВЫМ, чтобы отколоть его от группы МАЛЕНКОВА — МОЛОТОВА. Взялся я за этот переговор по той причине, что мы с ним все же в какой-то степени были родственники и никогда по-родственному не встречались (его внук был тогда женат на моей дочери). Но из переговоров ничего не получилось. ВОРОШИЛОВ был на стороне МОЛОТОВА - МАЛЕНКОВА и против ХРУЩЕВА.

Первый и второй день Н.С. ХРУЩЕВ был как-то деморализован и держался растерянно. Видя, что я решительно встал на его защиту и то, что многие члены Президиума ЦК и члены ЦК сразу же потянулись ко мне, сделав этим меня как бы центральной фигурой событий, ХРУЩЕВ растроганно сказал мне: «Георгий, спасай положение, ты это можешь сделать. Я тебя никогда не забуду».

Я его успокоил и сказал: «Никита, будь тверд и спокоен. Нас поддержит Пленум ЦК, а если группа МАЛЕНКОВА — МОЛОТОВА рискнет прибегнуть к насилию — мы и к этому будем готовы.»

ХРУЩЕВ: «Делай всё, что считаешь нужным в интересах партии, ЦК и Президиума.»

В ходе заседания Президиума ЦК, на второй день резко выступая против ХРУЩЕВА, САБУРОВ (видимо что-то пронюхав) сказал: «Вы что же ХРУЩЕВ делаете, уж не решили ли вы арестовать нас за то, что мы выступаем против Вашей персоны?» ХРУЩЕВ спросил: «Из чего это вы видете?»

САБУРОВ: «Из того, что под Москвой появились танки».

Я сказал: «Какие танки? Что Вы, товарищ САБУРОВ, болтаете. Танки не могут подойти к Москве без приказа Министра, а такого приказа с моей стороны не было.»

Эта моя «контратака» тогда очень понравилась всей группе ХРУЩЕВА и ХРУЩЕВ неоднократно ее приводил на Пленумах и других речах.

Но прошло некоторое время и эта контратака была истолкована совсем по-иному, ей дали иную политическую окраску, возводя в ранг бонапартского курса.

Для ХРУЩЕВА и других членов Президиума образование такой большой группы противников ХРУЩЕВА было неожиданностью. КАГАНОВИЧА, МОЛОТОВА и ВОРОШИЛОВА мы, конечно, считали противниками ХРУЩЕВА, но чтобы САБУРОВ, ШЕПИЛОВ и ПЕРВУХИН восстали против ХРУЩЕВА, это было полной неожиданностью для всех нас.

БРЕЖНЕВ на второй же день заседания Президиума ЦК оказался больным и явился только на Пленум ЦК, когда уже обстановка вполне выяснилась и определилась.

МИКОЯН, СУСЛОВ, ШВЕРНИК, ФУРЦЕВА, АРИСТОВ, я и КИРИЧЕНКО твердо стояли на стороне ХРУЩЕВА.

В процессе третьего дня нами было решено на вечернее заседание Президиума не ходить, а идти прямо на Пленум ЦК, который уже был собран в Свердловском зале.

Я не знаю на что надеялась группа МАЛЕНКОВА — МОЛОТОВА, но они считали, что Пленум ЦК их поддержит. Видимо их сторонники были в числе членов ЦК, но они на Пленуме ничем себя не проявили.

У всех нас — сторонников ХРУЩЕВА были опасения, что группа МОЛОТОВА — МАЛЕНКОВА может пойти на авантюру и всех нас арестовать, а к этому были и некоторые основания. Так, например, количество офицеров охраны у БУЛГАНИНА, МОЛОТОВА, МАЛЕНКОВА и КАГАНОВИЧА в первый же день резко увеличилось. Возникали вопросы: а для чего это делалось?

У БУЛГАНИНА и МАЛЕНКОВА было много друзей в КГБ, МВД и войсках МВД, в случае необходимости группа могла прибегнуть к их помощи.

Н.С. ХРУЩЕВ, получив крепкую поддержку и заверения некоторых членов ЦК, прибывших в Москву о желании серьезно расправиться с группой МОЛОТОВА — МАЛЕНКОВА, вновь почувствовал прилив энергии и стал прежним ХРУЩЕВЫМ — оптимистом. И он не ошибся. Пленум единодушно его поддержал.

Состоявшийся июньский пленум ЦК резко обвинил группу МАЛЕНКОВА — МОЛОТОВА в антипартийных действиях.

Я не буду излагать постановление Пленума ЦК, оно общеизвестно. Но, надо сказать, что если на Президиуме ЦК шла речь только вокруг деятельности ХРУЩЕВА с тем, чтобы снять его с поста Первого Секретаря ЦК, то на Пленуме вопросы были значительно расширены и группе МАЛЕНКОВА — МОЛОТОВА были предъявлены тяжелые обвинения по ряду принципиальных вопросов, в том числе было предъявлено документальное обвинение МОЛОТОВУ, КАГАНОВИЧУ, ВОРОШИЛОВУ в истреблении, вместе со СТАЛИНЫМ, многих и многих честных партийных, военных и советских деятелей.

Как же вела себя группа противников ХРУЩЕВА?

С первых же часов заседания Пленума ЦК в антипартийной группе начался разброд и шатания.

ПЕРВУХИН, САБУРОВ и ШЕПИЛОВ начали каяться в своих заблуждениях и просили учесть их раскаяние. БУЛГАНИН растерялся, петляя как трусливый заяц, плел всякие невразумительные оправдания. Выглядел он крайне неавторитетно. МОЛОТОВ и МАЛЕНКОВ с начала и до конца держали себя твердо и отстаивали свои убеждения. КАГАНОВИЧ, как всегда, был очень многословен, но его многословие плохо воспринималось членами ЦК КПСС.

ВОРОШИЛОВ вначале пытался солидаризироваться с МОЛОТОВЫМ, а затем растерялся, стал оправдываться тем, что он не понял истинных целей и намерений группы МАЛЕНКОВА - МОЛОТОВА. В этом сказался весь ВОРОШИЛОВ, каким он был при СТАЛИНЕ.

После Пленума ЦК был избран новый состав Президиума ЦК КПСС. Я был избран членом Президиума ЦК. Работа постепенно вошла в нормальную колею.

В сентябре месяце 1957 г. ХРУЩЕВ, МИКОЯН, БРЕЖНВ, КИРИЧЕНКО и я уехали отдыхать в Крым. Черноморская теплая погода благоприятствовала хорошему отдыху. Мы очень часто встречались у ХРУЩЕВА, приятно и полезно проводили время, часто обсуждали общеполитические вопросы и практические дела нашей Родины.

Я готовился к поездке с визитом в Югославию и Албанию, куда был приглашен БРОЗ ТИТО и ЭНВЕР ХОДЖА.

Время моего пребывания в Крыму подходило к концу, и тут произошли для меня неприятные обстоятельства.

Прогуливаясь как-то с ХРУЩЕВЫМ и БРЕЖНЕВЫМ по территории дачи ХРУЩЕВА, между нами состоялся такой разговор:

БРЕЖНЕВ: «Никита Сергеевич, мне звонил из Будапешта КАДАР и просил оставить в Венгрии во главе советских войск генерала КАЗАКОВА, которого товарищ ЖУКОВ намерен перевести на Дальний Восток. К КАЗАКОВУ венгерские товарищи привыкли и я считаю, что надо считаться с мнением КАДАРА. Для Дальнего Востока маршал ЖУКОВ найдет другого командующего».

Я сказал: «В интересах обороны страны генерала КАЗАКОВА надо направить на должность командующего Дальневосточным округом, а для Венгрии мы найдем другого хорошего командующего».

БРЕЖНЕВ (нервно): «Надо же считаться с мнением товарища КАДАРА.»

Я ответил: «Надо считаться и с моим мнением. И Вы не горячитесь, я такой же член Президиума ЦК, как и Вы, товарищ БРЕЖНЕВ.»

ХРУЩЕВ молчал, но я понял, что он недоволен моим резким ответом.

Через пару минут БРЕЖНЕВ, взяв под руку ХРУЩЕВА, отошел с ним в сторону и стал что-то ему горячо доказывать. Я догадался, что между ними идет речь обо мне.

После разговора с ХРУЩЕВЫМ, БРЕЖНЕВ ушел к себе на дачу, даже не простившись со мной.

Вслед за этой первой размолвкой состоялась вторая, более значительная.

Через пару дней всех нас пригласил к себе на дачу т. КИРИЛЕНКО по случаю дня рождения его жены.

Во время ужина состоялись выступления, тосты и опять выступления. Во всех выступлениях преобладало всемерное восхваление ХРУЩЕВА. Все восхваления он принимал как должное и, будучи в ударе, прерывал выступавших и произносил внеочередные речи.

Мне это не понравилось и я, по простоте своей, сказал: «Никита Сергеевич, следующее слово в порядке заявки имеет Аверкий Борисович АРИСТОВ.»

ХРУЩЕВ обиженно: «Ну, что ж, я могу совсем ничего не говорить, если Вам нежелательно меня слушать.»

После чего у ХРУЩЕВА испортилось настроение и он молчал. Я пытался отшутиться, но из этого ничего не получилось. Этим тут же воспользовались подхалимы и шептуны, и мы с ХРУЩЕВЫМ расстались в этот вечер весьма холодно.

Откровенно говоря, я потом ругал себя за свой язык, зная, что ХРУЩЕВ, будучи злопамятным, такие выпады против его персоны никому не прощает.

До отъезда из Крыма в Югославию мне не удалось встретиться с ХРУЩЕВЫМ. Переговорив в Крыму с ним по телефону, я вылетел в Москву, откуда собирался через пару дней вылететь в Белград.

Накануне вылета я позвонил в Крым, чтобы доложить о том, что завтра вылетаю в Югославию, но мне сказали, что ХРУЩЕВ с группой членов Президиума вылетели в Киев, где Главком сухопутных войск МАЛИНОВСКИЙ по моему заданию проводил сбор высшего командного состава сухопутных войск.

На этом сборе командующий Киевским округом ЧУЙКОВ В.И. демонстрировал преодоление танками водной преграды.

Вместе с ХРУЩЕВЫМ, как мне было доложено, на сбор в Киев прибыли БРЕЖНЕВ, КИРИЧЕНКО, КИРИЛЕНКО, АРИСТОВ и МУХИТДИНОВ.

Я позвонил по «ВЧ» в Киев. К телефону подошел В.И. ЧУЙКОВ. Доложив о ходе сбора, он мне сказал: «Вам бы надо самому быть на нашем сборе. Дела-то здесь у нас очень важные».

Я сказал ЧУЙКОВУ: «По решению руководства я завтра утром должен вылететь в Югославию, а у Вас, Василий Иванович, я надеюсь будет все хорошо».

ЧУЙКОВ продолжал: «Так-то оно так, товарищ Маршал, но все же Вам лучше было бы быть здесь самому».

Интуитивно я почувствовал, что ЧУЙКОВ неспроста так мне сказал. Я попросил к телефону ХРУЩЕВА.

С Н.С. ХРУЩЕВЫМ у меня состоялся хороший разговор. Я сказал ХРУЩЕВУ: «не следует ли мне дня на три отложить свою поездку в Югославию и прибыть в Киев на сбор, говорят, что там на сборе возникло много интересных вопросов».

ХРУЩЕВ: «Откладывать Вашу поездку в Югославию не следует. Я думаю, что мы здесь сообща как-либо справимся, а когда вернетесь из Югославии, я расскажу все, что было здесь интересного».

Успокоенный таким дружеским разговором, в утро следующего дня я с группой генералов и офицеров вылетел в Севастополь, откуда на крейсере «Кутузов»11 отбыл через Босфорский пролив в Югославию.

К Босфорскому проливу мы подплыли на утро следующего дня. Здесь мне не приходилось бывать и я с интересом рассматривал такой важный, с оперативной точки зрения, пролив соединяющий Черное и Средиземное моря.

Ранним утром к крейсеру демонстративно подошел катер, на котором находились американские офицеры, которые со всех сторон сфотографировали наш крейсер «Кутузов». На берегах пролива, за исключением американских военнослужащих, не было видно ни одной турецкой души. Так было на всем протяжении Босфорского пролива. Греческие острова, которых в Средиземном море было масса, а также прибрежная полоса греческой территории выглядели голо, мрачно и бедно.

Обогнув греческие и албанские берега, мы вошли в воды Адриатического моря. Вдали виднелась Италия.

Югославские товарищи нас встретили на своих кораблях в море на подходах к порту.

В порту нас встретили торжественно почетным караулом и было много югославского народа.

В Белграде мы имели встречу с Маршалом ТИТО, РАНКОВИЧЕМ, КАРДЕЛЕМ, ПОПОВИЧЕМ, государственным секретарем по делам обороны и многими другими.

Через пару дней товарищ ТИТО пригласил нас в горы на охоту на горных козлов. Для меня охота была очень удачной. Я убил четырех козлов. ТИТО убил только одного и мне показалось, что он не особенно доволен своими результатами, а стрелял он не менее шести раз.

После охоты нам была предоставлена возможность поездки в Хорватию, Сербию, Долматию и другие места. Везде и всюду мы встречали бурные восторги и радость в адрес советских людей, которые так много сделали для освобождения югославского народа от немецкой фашистской оккупации.

Нам приходилось вести многочисленные беседы с военными, партийными и государственными работниками, с рабочими, с интеллигенцией. Я был тронут той любовью и симпатией, которую все они выражали в адрес Советского Союза.

Перед отлетом в Албанию я послал ХРУЩЕВУ шифртелеграмму, в которой сказал, что югославский народ и его руководство с большой симпатией относятся к Советскому Союзу, что наши люди, которые здесь побывали, видимо, тенденциозно освещали недружелюбие югославских руководителей. Я предлагал пересмотреть наши взаимоотношения в сторону их улучшения.

Оказывается в Президиуме ЦК мое предложение было истолковано так, как будто я пытаюсь диктовать свою линию Президиуму, и как будто не отвечающую марксистско-ленинской линии ЦК по югославскому вопросу.

Однако, несколько лет спустя, после поездки ХРУЩЕВ А в Югославию, Югославия была признана действительно социалистической страной и, безусловно, дружественной нашему народу, а тогда в 1957 г. меня за такую точку зрения выругали по возвращении в Москву из Югославии, хотя за эти минувшие годы ничего в Югославии и не изменилось.

Из Югославии мы вылетели на ТУ-104 в Албанию, где нас очень гостеприимно встретил албанский народ, его армия и руководство партии.

Находясь в Албании, я получил сведения о том, что Президиумом ЦК созван партактив военных работников и что до моего возвращения в Москву мне из Москвы не могут передать по каким вопросам проходит партактив, на котором присутствует весь руководящий состав Армии и флота и в полном составе Президиум ЦК партии.

Вполне естественно, меня не могло не насторожить и не взволновать то обстоятельство, что актив собран почему-то в моем отсутствии. Я запросил своего первого заместителя КОНЕВА. Он ответил через мой секретариат в том же духе. Настроение было испорчено. Через пару дней мы вылетели из Албании в Москву.

Приземлились мы в аэропорту Внуково.

В окно самолета я увидел встречающих меня всех маршалов Советского Союза и главнокомандующих всеми видами вооруженных сил, среди которых был ЧЕРНУХА — технический работник при Президиуме ЦК.

После того, как мы все перездоровались, ко мне подошел ЧЕРНУХА и сказал, что меня сейчас же приглашают на Президиум ЦК. Там, говорит ЧЕРНУХА, все в сборе.

Я сказал, что заеду домой, переоденусь и сейчас же приеду.

Явившись в Президиум12, я увидел за общим столом всех членов и кандидатов Президиума, а также всех тех маршалов, кто встречал меня на аэродроме. Мне предложили коротко доложить о поездке в Югославию и Албанию. Я доложил основное.

ХРУЩЕВ предложил утвердить отчет, за исключением моего мнения о Югославии, руководство которой, якобы, проводит явно не коммунистическую линию в строительстве Югославии и во взаимоотношении с Советским Союзом. Затем ХРУЩЕВ сказал: За время Вашего отсутствия Президиум ЦК провел партполитактив Министерства Обороны. По этому вопросу доложит СУСЛОВ.

СУСЛОВ начал с того, что «на партактиве установлено, что Министр Обороны Маршал ЖУКОВ в своей деятельности проводит неправильную политическую линию, игнорируя политических работников, игнорируя Главное Политическое Управление, а политработников считает бездельниками. Маршал ЖУКОВ груб во взаимоотношениях с подчиненными и поощряет тех, кто прославляет его, как выдающегося полководца».

Взял слово МИКОЯН: «Мне непонятна и до сих пор волнует одна фраза, сказанная ЖУКОВЫМ на Президиуме ЦК во время борьбы с антипартийной группой МАЛЕНКОВА—МОЛОТОВА. ЖУКОВ сказал: «Если будет принято решение, предложенное МАЛЕНКОВЫМ, то он — ЖУКОВ не подчинится этому решению и обратится к армии. Как это понимать?»

Я тут же ответил, что: «Да, это было сказано, но я говорил, что обращусь через парторганизации Армии к партии, а не к армии».

«Значит Вы сознательно об этом говорили? — сказал МИКОЯН. — А я думал, что Вы тогда оговорились».

«Вы что забыли ту обстановку, которая тогда сложилась» — ответил я МИКОЯНУ.

Затем выступил БРЕЖНЕВ. Он наговорил что было и чего никогда не было. Что я зазнался, что я игнорирую ХРУЩЕВА и Президиум, что я пытаюсь навязывать свою линию ЦК, что я недооцениваю роль Военных Советов и пр.

Затем выступил ХРУЩЕВ. Он сказал: «Есть мнение освободить товарища ЖУКОВА от должности Министра Обороны и вместо него назначить маршала МАЛИНОВСКОГО.

Есть также предложение после завтра провести Пленум ЦК, где рассмотреть деятельность товарища ЖУКОВА».

Предложение было, конечно, принято единогласно.

Вся эта история против меня, подготовленная как-то по-воровски, для меня была полной неожиданностью. Обстановка осложнилась тем, что в это время я болел гриппом. Я не мог быстро собраться с мыслями, хотя и не в первый раз мне пришлось столкнуться с подобными подвохами. Однако, я почувствовал, что ХРУЩЕВ, БРЕЖНЕВ, МИКОЯН, СУСЛОВ и КИРИЧЕНКО решили удалить меня из Президиума, как слишком непокорного и опасного политического конкурента, освободиться от того, у кого ХРУЩЕВ остался в долгу в период борьбы с антипартийной группой МАЛЕНКОВА — МОЛОТОВА.

Эта мысль была подтверждена речью МИКОЯНА на Пленуме. Он сказал: «Откровенно говоря, мы боимся ЖУКОВА».

Вот, оказалось, где зарыта собака. Вот почему надо было меня отослать в Югославию и организовать против меня людей на то, что было трудно сделать при мне.

Возвратясь на квартиру с Президиума ЦК, я решил позвонить ХРУЩЕВУ, чтобы выяснить лично у него истинные причины, вызвавшие столь срочное освобождение меня от должности и постановку обо мне вопроса на созванном Пленуме ЦК КПСС. Я спросил: «Никита Сергеевич! Я не понимаю, что произошло за мое отсутствие, если так срочно меня освободили от должности Министра и тут же ставится вопрос обо мне на специально созванном Пленуме ЦК?» ХРУЩЕВ молчал. Я продолжал: «Перед моим отъездом в Югославию и Албанию со стороны Президиума ЦК ко мне не было никаких претензий и вдруг целая куча претензий. В чем дело? Я не понимаю, почему так со мною решено поступить?»

ХРУЩЕВ ответил сухо: «Ну, вот будешь на Пленуме, там все и узнаешь».

Я сказал: «Я считаю, что наши прежние дружеские отношения дают мне право спросить лично у Вас о причинах столь недружелюбного ко мне отношения».

ХРУЩЕВ: «Не волнуйся, мы еще с тобой поработаем».

На этом, собственно говоря, и закончился наш разговор.

Я ничего не узнал от ХРУЩЕВА, но понял, что ХРУЩЕВ лично держит в своих руках вопросы о моей дальнейшей судьбе, перспективы которой были в тумане.

На Пленуме первыми выступили СУСЛОВ, БРЕЖНЕВ, КИРИЧЕНКО, ФУРЦЕВА и МИКОЯН. В их речах сквозила какая-то недоговоренность, но я понимал, что все дело клонится к тому, чтобы избавиться от меня, удалить меня из ЦК.

БРЕЖНЕВ и МИКОЯН сказали, что я игнорирую ХРУЩЕВА, как первого секретаря ЦК.

В качестве примера они ссылались на два факта.

Первый факт. Лето 1957 г. ХРУЩЕВ по приглашению ЦК СЕПГ посетил ГДР.

Накануне прибытия ХРУЩЕВА в Берлин, мне позвонил К.К. РОКОССОВСКИЙ, который проверял боевую готовность советских войск в ГДР. РОКОССОВСКИЙ сказал: «Завтра в Берлин прилетает ХРУЩЕВ, а мы вывели войска в поле, учение закончится не раньше как через пару дней. Что нам делать с А.А. ГРЕЧКО?»

Я ответил: «ХРУЩЕВ прилетает в Берлин по приглашению ЦК СЕПГ. Вам надлежит проводить начатое учение. Когда оно будет закончено, тогда Вы и ГРЕЧКО представитесь товарищу ХРУЩЕВУ».

Когда ХРУЩЕВ прилетел в Берлин, среди встречающих не оказалось командования группой советских войск и Маршала РОКОССОВСКОГО, не оказалось и почетного караула от наших войск.

Второй факт. В то же лето ХРУЩЕВ был в Эстонии и собирался проехать на машине в город Ленинград.

Из Ленинграда мне позвонил командующий Ленинградским округом генерал ЗАХАРОВ и сказал, что ленинградцы собираются ехать встречать ХРУЩЕВА на границе Эстонии и Ленинградской области, ехать ли и ему с областными руководителями.

Я дал указание ЗАХАРОВУ встретить ХРУЩЕВА в Ленинграде. Генерал ЗАХАРОВ доложил ХРУЩЕВУ, что я, якобы, запретил ему встречать его вместе с областным руководством на границе области.

Эти два факта, видимо, серьезно задели самолюбие и все возрастающее тщеславие ХРУЩЕВА. Мне он тогда ничего не сказал, но, видимо, излил свою обиду на меня перед БРЕЖНЕВЫМ и МИКОЯНОМ.

Я считал и считаю, что я тогда правильно поступал, так как Уставами Советской Армии не предусмотрена особая встреча Секретаря ЦК КПСС, а перед законом у нас должны быть все равны.

Я считал, что возрождать культ личности никто не имеет права и, тем более, культивировать идолопоклонство.

Из партийных и советских работников на Пленуме почти никто не выступал, но зато выступили единым фронтом большинство маршалов, которые при мне занимали должности заместителей Министра Обороны, и начальник Главного Политического Управления ЖЕЛТОВ.

Чувствовалось, что они были заранее подготовлены к тому, чтобы всячески принизить и очернить мою деятельность. Особенно в этом направлении старались МАЛИНОВСКИЙ, СОКОЛОВСКИЙ, ЕРЕМЕНКО, БИРЮЗОВ, КОНЕВ и ГОРШКОВ. После их выступления сговор был налицо.

Выступавшие сводили дело к тому, что я, якобы, игнорирую партполитработу а армии, пытаюсь оторвать армию от ЦК и прочее...

Но это, собственно говоря, была дымовая завеса, а истинная цель состояла в том, чтобы немедля избавиться от меня, чтобы я не стоял на дороге тех, кто всеми способами рвался к славе и не хотел делить ее с кем-либо другим.

Было ясно и то, что по мне решили ударить главным образом руками военных, которые были заранее подготовлены и в своих выступлениях старались наперебой дискредитировать мою деятельность, всячески принижая мои заслуги в годы Великой Отечественной войны, договариваясь при этом до явного абсурда и фальсификации.

Даже ХРУЩЕВ и тот вынужден был одернуть маршала А.И. ЕРЕМЕНКО, который в пылу своей крикливой подхалимской речи сказал: «А что ЖУКОВ, говорят он осуществлял личное руководство Сталинградской битвой, а его там и не было».

ХРУЩЕВ: «Ну, Андрей Иванович, ты это зря. ЖУКОВА, как полководца, мы знаем хорошо. У кого не выходило на фронте, у ЖУКОВА всегда выходило и выходило хорошо».

На Пленуме ЦК была выставлена картина художника ЯКОВЛЕВА, который задолго до Пленума умер.

О существовании этой картины я узнал только за два месяца до Пленума ЦК. Как-то ко мне пришел начальник Главного Политического управления ЖЕЛТОВ и сказал, что у него есть картина ЯКОВЛЕВА, где художник очень хорошо написал меня на фоне поверженного Берлина.

Я попросил показать эту картину. Картина мне лично понравилась и, конечно, не потому, что на ней изображен я на вздыбленном коне, а потому, что в ней я почувствовал любовь художника к Советской Армии, разгромившей самый черный оплот империализма — фашистскую Германию.

ЖЕЛТОВ спросил меня, что делать с этой картиной. Я ответил ему: «Сдай в музей Советской Армии, может быть когда нибудь пригодится». Мне казалось, что на этом дело с картиной было покончено.

Когда же фабриковалось дело против меня, ЖЕЛТОВ доложил в ЦК об этой картине в извращенном виде, представив вопрос так, как будто я приказал ему вывесить картину в доме офицеров Советской Армии.

Чтобы ошельмовать и осмеять меня, картина была выставлена на Пленуме ЦК для обозрения, а затем ее возили на проходившие партактивы по Москве. Демонстрация картины сопровождалась соответствующими компрометирующими меня комментариями. «Смотрите, мол, как ЖУКОВ изобразил себя в подобии Георгия Победоносца».

Особенно в этом направлении старались те, кто не сумел прославиться в делах Великой Отечественной войны.

ХРУЩЕВ выступил на Пленуме последний. Он сказал: «Когда мы были с БУЛГАНИНЫМ на Дальнем Востоке, после посещения войск нас пригласил к себе на обед командующий дальневосточными войсками маршал МАЛИНОВСКИЙ. За обедом МАЛИНОВСКИЙ сказал: «Остерегайтесь ЖУКОВА, это растущий Наполеон. Если надо — он не остановится ни перед чем». Я тогда не обратил внимания на слова МАЛИНОВСКОГО, но мне потом об этих словах и их смысле много раз напоминал Н.А. БУЛГАНИН».

Вот оказывается с каких пор МАЛИНОВСКИЙ занялся провокацией и подкопом против меня, а я и не подозревал этого за МАЛИНОВСКИМ.

Между прочим, мне показалось странным такое заявление МАЛИНОВСКОГО, сделанное ХРУЩЕВУ в 1955 году, так как так буквально таким же заявлением обо мне БЕРИЯ пугал СТАЛИНА, начиная с 1945 года. Возникал вопрос — уж не из одного ли источника исходили подобные провокационные заявления?

Ничего нет удивительного, если МАЛИНОВСКИЙ в 1955 году сделал такое провокационное заявление, то почему он не мог сделать тоже самое в 1945 г.

В ходе Пленума ЦК я понял, что вопрос обо мне уже решен в Президиуме окончательно, а потому я не счел нужным как-то оправдываться, зная, что из этого ничего не выйдет.

Я доложил Пленуму о том, что Вооруженные силы находятся в полной боевой готовности.

Проводя некоторое сокращение штатных политработников, я преследовал, прежде всего, цель повысить роль и активность партийных организаций, повысить роль единоначальников и сократить расходы на платные политорганы. Мне непонятно, почему вдруг так остро поставлен обо мне вопрос. Если я допустил ошибки — их я могу поправить. Для чего же принимать крайние меры?

То, что здесь говорилось, в основном в какой то степени имело место, но здесь всем фактам дана иная тенденциозная политическая окраска.

На Пленуме меня вывели из состава Президиума и членов ЦК партии.

Постановление Пленума обо мне объявили через неделю, приурочив к сообщению о запуске ракеты на орбиту вокруг земли.

В отличие от существующего порядка, в моем присутствии Пленумом ЦК было принято решение только по организационному вопросу, т.е. о выводе меня из членов ЦК. Что же касается политического постановления, то оно при мне не обсуждалось, не принималось и я был лишен возможности защищаться в обвинениях, которые были в нем изложены.

Я, безусловно, не могу согласиться с принятым постановлением, ибо оно в своей основе не соответствует действительности и изложено явно тенденциозно, с целью очернить меня перед народом и партией.

Хуже всего то, что, как и прежде, в период господства культа личности мне бездоказательно приклеивали всевозможные антипартийные ярлыки, обвиняя бездоказательно в том, что я пытался оторвать вооруженные силы от партии, от народа.

Я считаю, что подобное постановление не выдерживает никакой критики.

Возникает вопрос: как это можно в наших условиях оторвать многомиллионную армию от народа и партии при нахождении в ней более 90% коммунистов и комсомольцев, ежегодного миллионного призыва молодняка в ряды армии, увольнения из ее рядов отслуживших срок своей службы, а также повседневного общения армии с многогранной жизнью партии и народа?

Я уверен, что ни народ, ни партия не поверили в столь странное в наших условиях обвинение.

Одновременно с сообщением постановления Пленума ЦК в печати была помещена обо мне статья Маршала КОНЕВА, полна досужих выдумок и клеветнических выпадов.

КОНЕВ поразил меня своей беспринципностью.

Как известно, КОНЕВ был моим первым заместителем. Ему минимум три месяца в году приходилось замещать меня по должности Министра обороны, следовательно, очень часто приходилось проводить в жизнь все основные задачи, которые стояли перед Министерством обороны, повседневно контактируя их с ЦК и Правительством. И я не знаю случая, когда он имел бы особую от меня точку зрения по всем принципиальным вопросам. Он часто хвалился тем, что у нас в течении долгих лет совместной работы выработалась общая точка зрения по всем основным вопросам строительства и подготовки вооруженных сил.

Как старого политработника, я ценил КОНЕВА и прислушивался к его советам по вопросам воспитания личного состава и практическим вопросам партийно-политической работы.

КОНЕВ часто уверял меня в своей неизменной дружбе.

И каково же было мое удивление, когда он на Пленуме заявил, что он — КОНЕВ никогда не был мне другом, что он всегда считал, что я явно недооценивал его работу, что я его игнорировал и что он — КОНЕВ по ряду вопросов не был согласен со мной, но, что он опасался ставить вопросы о разногласии перед Президиумом ЦК, считая, что ЖУКОВ проводит вопросы согласовав с Президиумом.

Примерно через полгода после Пленума я случайно встретил КОНЕВА на Грановской улице. Я не хотел встречи и разговора с КОНЕВЫМ, но он, заметив меня, остановился около своей машины и ждал меня. Между нами состоялся такой разговор.

КОНЕВ: «Добрый день! Ты, что же не заходишь? Совсем от нас оторвался, забыл старых друзей»

Ответив на приветствие, я сказал «Иван Степанович! О каких ты друзьях говоришь? Если говоришь о себе, так ты же заявил на Пленуме ЦК, что никогда не был другом ЖУКОВА».

КОНЕВ: «Ты, конечно, всего того не знаешь, что предшествовало Пленуму ЦК, тогда вопрос стоял очень серьезно. Заходи, поговорим».

Я ему ответил: «Ты, что же, Иван Степанович, перепугался и стал открещиваться от дружбы со мной? А вообще-то я тебя не понимаю. Ты же Маршал Советского Союза, член ЦК, знал хорошо все то, что говорилось обо мне, является фальшью, сфабрикованной против меня с определенной целью. Как же ты не возражал против всей этой затеи? Что касается твоего приглашения заходить в Министерство обороны, думаю, что мне там делать нечего».

Ввиду того, что прохожие, узнавая нас, стали останавливаться, мы распрощались.

КОНЕВ сел в машину, я пошел пешком проветриться после такого неприятного разговора.

После исключения из Президиума всей группы МОЛОТОВА — МАЛЕНКОВА, из Президиума ЦК были выведены КИРИЧЕНКО, АРИСТОВ, ИГНАТОВ, ФУРЦЕВА, ПОСПЕЛОВ.

Из старой гвардии в Президиуме остался один МИКОЯН. Ну, он старый дипломат. Никто так не умеет ориентироваться в обстановке и приспосабливаться к ней, как А.И. МИКОЯН.

В постановлении Пленума ЦК было сказано о предоставлении мне другой работы, но это постановление не было выполнено и я, вполне работоспособный, был уволен в отставку.

После увольнения в отставку, длительное время на страницах печати, в выступлениях, лекциях и пр. мою деятельность стараются изобразить в искаженном виде, приписывая ряд несуществовавших в жизни отрицательных моментов.

Но я могу сказать большое спасибо партии и народу за то, что ко мне по-прежнему, с должным уважением, относится большинство советских людей и коммунистов.

 

РГВА Ф. 41107. Оп. 2. Д. 1. Л. 1–26. Копия. Машинопись.

Опубликовано: Исторический архив. 1999. № 3.




Назад
© 2001-2016 АРХИВ АЛЕКСАНДРА Н. ЯКОВЛЕВА Правовая информация