Фонд Александра Н. Яковлева

Архив Александра Н. Яковлева

 
АЛЕКСАНДР ЯКОВЛЕВ. ПЕРЕСТРОЙКА: 1985–1991. Неизданное, малоизвестное, забытое.
1991 год [Док. №№ 121–152]
Документ № 133

Тезисы А.Н. Яковлева к выступлению на учредительном съезде Движения демократических реформ1

20.06.1991


К СОЗДАНИЮ НОВОЙ ПАРТИИ — ДВИЖЕНИЯ

 

Товарищи, коллеги, друзья!

Мы собрались сегодня в трагическое время покаяния и расплаты.

Реакция мобилизуется, причем не только идейно, но и организационно. Этот процесс носит ползучий характер. Восстанавливается власть бюрократического аппарата, усиливается нажим на демократические институты, они обвиняются во всех кризисных явлениях жизни, как если бы все предыдущие 70 лет правили демократы, а нынешнее правительство состояло из представителей демократического блока. Продолжаются попытки ограничить свободу средств массовой информации. Усиливается «охота на ведьм», поиск «виновников», как это и делалось в течение всех последних 70 лет. Вот уже в течение многих десятилетий страну нашу, государство наше пожирает отчуждение — духовное, национальное, психологическое, политическое. Судьба в своей дьявольской игре пропахала межи между людьми, делая их одинокими, несчастными, теряющими веру в себя. Нагнетаемые искусственно надежды на будущее угасли, ибо жизнь не прощает лжи, она беспощадна в своей правде и справедливости.

Надежды и кошмары слились в один трагический клубок. Переплетенность судеб, искренняя вера в достижение лучшей жизни, самопожертвование, самые честные помыслы людей, — все швырялось в топку всепожирающей власти, идеология и политика которой была пропитана кровью и ложью. Фантасмагория, театр абсурда, идолопоклонство, религия рабства — все вместе.

Мы отстали на две эпохи — постиндустриальную и информационную. И как результат — глубоко больное общество. Жизненный уровень в шестом десятке стран мира. Перманентное опустошение душ. Укоренившаяся презумпция виновности человека — эта мать-кормилица сотен тысяч надсмотрщиков над нашей нравственностью, совестью, чистотой мировоззрения, послушностью властям. Правда, приравненная к уголовщине. Ограбленная до предлетального исхода природа. Преступность, очереди, хамство, казнокрадство — от магазинного грузчика до министра. Остракизм интеллекта и власть невежд.

Русь, по Троцкому, была «гнусью, которую, как охапку хвороста, нужно бросить в костер мировой революции». И ради этого люмпен-революционеры сотворили люмпен-социализм. Государственный феодализм с колхозным крепостным правом, внеэкономическим принуждением для рабочих, перманентными расправами с интеллигенцией. Моновласть захватывала монособственность под люто антибуржуазными знаменами, не понимая, что новое общество может быть только постбуржуазным, а не антибуржуазным. А посему — долой буржуазную демократию, рынок, частную собственность, оплату по труду; вперед к мономыслию и монодержавию. Увы, все это не всхлипы растерявшихся, перепуганных, рефлексирующих интеллигентов, над которыми столь часто любил потешаться Ленин, а жестокая реальность.

И сегодня мы живем как бы в двух мирах. Старый, сталинистский мир не хочет уходить со сцены, цепляется за все, что еще может служить для него опорой. А новый барахтается в старых структурах, а нередко начинает действовать по их же правилам игры.

Почему все это происходит? Да потому, что в последние годы была сделана попытка сорвать покров тайны, который опутывает наше общество по сей день. Это сталинский и постсталинский механизм бюрократической диктатуры со всеми его составными частями, видимыми, скрытыми, его истоками и последствиями. Не раз говорилось, что без коренной ломки социально-экономической системы, кардинальной политической реформы, без прощания с монополией тотально-государственной формы собственности, собственности нечестной, антинародной, самопожирающей и саморазлагающейся, без равноправия всех форм собственности и хозяйствования никакого движения вперед не будет, а процветания общества не достичь.

Повторяю, говорили и продолжаем говорить. Но дело двигается медленно, усилия тратятся нередко впустую, в амбициях тонет разум, открываются все новые фронты борьбы и сопротивления. Противники перемен мобилизуются, а демократы никак не могут решить, кто из них демократичнее. Люди устали. Они не хотят жить дальше в нищете, в атмосфере лжи и бесправия, растущего раздражения и конфликтов.

Все или почти все делается наполовину, реформы спотыкаются, у перестройки заметна одышка, а руководство страны никак не может решиться сделать выбор между решительным движением и между страхом перед ним.

Что тут — субъективное, объективное или что-то еще. Главное, на мой взгляд, в том, что, пытаясь строить новое, наша Реформация все время вязнет в иллюзиях, догматах неорелигии.

Первое. Механический перенос выводов марксизма, сделанных на основе специфической практики и сознания середины XIX столетия, на условия России XX века обернулся трагической ошибкой. Многие конкретные принципы теории оказались несостоятельными, а практика, поднятая до концептуальных обобщений, не выдержала испытание временем. И до сих пор преобразовательные процессы находятся в антогонистическом противоречии с господствующей идеологией, что активно тормозит общественное развитие. Мертвые догмы продолжают слепить будущее страны, всего народа. Пора набраться мужества признать это, иначе преобразования задохнутся, им не хватит кислорода. В конечном счете они будут деформированы в нечто непредсказуемое.

Второе. Практика социализма советского типа явилась большой ложью, историческим обманом. Его дорога усеяна преступлениями против народа. Вот почему отказ от этого прогнившего механизма власти является условием создания нового общественно-политического уклада на основе здравого смысла и народного согласия, создания правового, демократического, гражданского общества, способного обеспечить и защитить возможности для самореализации личности.

Пора прекратить схоластические и бессмысленные споры о том, какой храм мы собираемся воздвигнуть. Хватит заблуждений и химер! Выбор один — это свобода выбора, причем не партиями, а народом. Но сначала надо найти силы выбраться из трясины рефеодализма к нормальной жизни, к нормальным человеческим отношениям, к нормальной экономике и здравой политике.

Третье. Как следствие несостоятельности теоретических установок и антинародной практики — укоренившееся в обществе насилие, враждебность, доносительство, безнравственность, насаждавшиеся властью. В обществе все время идет борьба, сталкивание людей. И с кем только ее не было, этой борьбы, — с крестьянством и врагами народа, ревизионистами и убийцами в «белых халатах», с бесчисленными заговорами и шпионами, с искусством и литературой, с церковью, с узкими штанами и короткими юбками, которые спят и видят, как бы навредить государству и партии. И тут я должен коснуться очень острого вопроса, способного вызвать новый взрыв партийной истерии. Ясно, что объективно расхождения во взглядах в обществе обозначились давно, но загонялись в подполье карательной политикой. Наружу они вышли в 1985–86 годах.

Кто же явился инициатором перехода от периода нормальных дискуссий к новой борьбе «за принципы», «идеалы» и прочее, хотя речь шла о власти и привилегиях. Высказываю свою точку зрения — верхушечный и средний партаппарат, высшие эшелоны в армии и в правоохранительных органах, т.е. правящая элита, сосредоточенная в избранных руководящих органах партийных организаций — партийных комитетах.

На первых же собраниях официальных структур зримым образом обозначилось, что верхушка партии, ее аппарат, называвшие себя монолитом, когда располагали полной властью, теперь превратились в обозленную, драчливую группировку, вставшую поперек преобразований, не захотевшую увидеть реальности жизни, постоянно навязывающую обществу идеологические и политические распри, охваченную поиском «врагов», подталкивая таким образом всю партию к умиранию, а общество — к расколу. И вновь сыграл свою роковую роль для этой партии изначальный вирус власти. Но болезнь врача не лечит. Претензии любой партии пытаться остановить или даже только затормозить общественное развитие бесплодны и аморальны. В этом случае любая партия становится опасной для общества.

В этих условиях и лидеры реформаторства в течение многих лет находились в двойственном положении: с одной стороны, они были как бы лидерами государства, а с другой — в оппозиции к его структурам. Не все, конечно. А причиной тому являлось положение, когда понимание императивности радикальной реформации все время натыкалось на сопротивление сторонников совершенствования существующего строя. Особенно остро это противоречие демонстрировалось в партии, что сказалось на состоянии всего общества.

Попытки реформаторского крыла в КПСС повернуть ее силу на путь общественных преобразований успехом не увенчались. Лично я очень долго, слишком долго, не терял надежды на то, что консервативная часть руководства образумится, поймет, что вода течет не в гору, а с горы, что время не обманешь, оно в прятки не играет.

Увы, ничего подобного не случилось. И причина тому весьма незатейлива. КПСС в последние 70 лет, собственно, и не была партией, а командно-административной организацией, встроенной в государственную структуру в качестве верховного Законодателя, Распорядителя, Контролера и Хозяина истины. Отягощающая наследственность, воспроизводящая органические пороки этой партии, не позволит ей стать политическим лидером, если, конечно, не реформируется коренным образом. Она не может примириться с возрождением гражданского общества.

Все это — не в упрек, а в урок. Ни Маркс никогда не предполагал, что его анализ раннего капитализма будет превращен в идеологическое оружие борьбы за власть. Ни великий народ наш не виноват в том, что стал жертвой манипуляций из-за своей доверчивости и страстной веры в лучшую жизнь. Не стоило бы сегодня бросать упреки и в адрес миллионов рядовых коммунистов, над которыми выросла каста партуправляющих, захвативших власть.

 


I


Истоки беды

 

Об этом надо сказать подробнее, иначе и дальше глыбы догм будут пригибать нас к земле.

В середине XIX века, когда были сформулированы основы учения Маркса, вообще было трудно предвидеть проблемы, с которыми столкнется человечество в конце двадцатого века, найти законы развития современной социальной реальности. Мышление середины XIX века с его логикой, предметными образами, исходными парадигмами очень специфично, как и любого другого времени. В его рамках, по-видимому, вообще было трудно обнаружить устойчивые основания культуры, общественной жизни, увидеть ее глубинные механизмы, подлинные проблемы.

Эпоха появления заводского пролетариата, распада традиционного образа жизни, первых пролетарских революций породила катастрофическое сознание, характерное полным разрывом с прошлым и безграничной, почти мистической романтизацией будущего, породила концепцию «прерывности» исторического развития.

Середина XIX века характеризуется утратой органического видения мира, переходом к плоскому математическому сознанию. Над ним довлеет ньютоновская механика. Наука знает только лапласовский детерминизм, преобладает стремление свести сложное к линейным, легко описываемым связям, частное к общему, во всем увидеть универсальное. Марксовы «непреложные законы» природы и исторического развития ясно показывают влияние французского материализма. Идея переделки природы человека в том виде, в каком она сформулирована у Маркса, несет на себе отпечаток механицизма ХVIII века.

Марксизм, в сущности, является продуктом викторианской эпохи, которая не видела никаких объективных пределов преобразовательной деятельности человека. Прогресс связывается с ростом единообразия, преодолением дифференциации и качественного многообразия мира. Очевидно преувеличение познавательной ценности метода редукции. Абсолютизация насилия, грубого физического столкновения противоположностей.

Как революционер Маркс рассматривает историю, общественную жизнь прежде всего под углом зрения следующих друг за другом социальных катастроф. Он практически всю жизнь живет в ожидании сметающей все революционной катастрофы, как он говорил сам, «грядущего мирового пожара». Анализу законов смены формаций, то есть кратковременным состояниям в жизни общества, уделяется намного больше внимания, чем анализу условий и предпосылок функционирования общественных организмов, то есть тому, что устойчиво во времени. Его трактовка человека абстрактна. Он отвлекается от тех мотивов и тех духовных состояний, которые не укладываются в теорию классовых антагонизмов. Его экономическое исследование подчинено всецело исходному историческому прогнозу, т.е. неизбежности победы коммунизма. И здесь антинаучность очевидна, ибо наука служит факту, а не принципу.

Заданность мировоззрения, стремление доказать, что нет и не может быть вечных законов природы и разума, привели к тому, что вне систематического анализа оказалось главное — социальные механизмы преемственности культуры, истории, сохранения, удержания жизни, обеспечения жизнеспособности обществ.

История не согласилась с Марксом по многим проблемам. Он говорил, что революция одновременно произойдет в нескольких развитых европейских капиталистических странах. Этого не произошло. Революция случилась в России, да и то по удивительному стечению разных обстоятельств. Маркс говорил об абсолютном и относительном обнищании пролетариата. Не оправдалось. Он писал, что капитализм — это загнивающее общество, которому противоестественны научно-технический и социальный прогресс. Оказалось неверным. Выдвинул бестоварную утопию. Но до сих пор через Закон о стоимости определяется не только потребительская ценность той или иной вещи, но и производительность труда.

Оказалось далее, что движение к обобществившемуся человечеству возможно и в рамках «гражданского общества», что развитие человечества идет по более сложным законам, которые никак не укладываются в законы диалектики, описанные Гегелем. Многие из социальных институтов, которые Маркс рассматривал как источник отчуждения, на самом деле были и являются коренными условиями жизни, универсальными принципами организации общественного бытия человека — государство, нация, язык, религия, моногамная семья с обособленным домашним очагом, семейным воспитанием детей, профессиональное разделение труда, рынок, частная собственность.

Основатели «научного социализма», оставив вне своего внимания всю совокупность механизмов социальной интеграции, не увидели того, что мотивы поведения людей противоречивы, разнородны, что рядом с экономическими интересами действуют совесть, солидарность, милосердие. Вот почему чем больше возрастает интерес современного человека и человечества к вопросам духовной гигиены, моральной экологии, к тайне индивидуального бытия и индивидуальной жизни, тем больше они освобождаются от иллюзии, связывающей моральное возрождение человека с обобществлением средств производства, с моновластью и монособственностью, тем меньше внимания и интереса к прямолинейным схемам марксизма.

Чем выше уровень развития человеческой цивилизации, тем большее значение приобретает проблема свободы выбора, духовной автономии индивида, тем больше возрастает потребность в философии индивидуального существования, могущей отстоять и объяснить уникальность и суверенность духовной жизни.

Капитализм, вопреки прогнозам, показал способность к социальному самосовершенствованию. Взаимодействие его противоположностей ведет не к взрыву, а к изменению его социального качества. Эволюционные механизмы прогресса, основанные на консенсусе, согласовании интересов, компромиссах, оказались более эффективными, чем революционные. Насилие не обнаружило своих качеств повивальной бабки истории. Развитие капитализма привело не к пауперизации всего населения и прежде всего рабочего класса, а, напротив, к появлению рабочей аристократии, к количественному росту рабочих, интегрированных в структуру гражданского общества, в класс обеспеченных.

Не подтвердилась мысль Маркса о том, что применение совершенных машин в производстве, вытесняющих живой труд, приведет к самоисчерпанию отношений меновой стоимости, а вместе с ними и самого капитала. Закон-тенденция нормы прибыли к понижению, с открытием которого Маркс связывал экономическое обоснование исторической обреченности капиталистического способа производства, не подтвердился. Не подтвердилась и мысль о том, что сами капиталисты, частные собственники не в состоянии справиться с новыми производительными силами.

Предположение марксистов конца XIX — начала XX века, что вступление капитализма в монополистическую стадию ведет к загниванию капитализма, что капиталистическая монополия и научно-технический прогресс — вещи несовместимые, опровергнуто жизнью. С тех пор капитализм осуществил уже несколько структурных перестроек, продемонстрировав способность к инновациям.

Не подтвердилось предположение Маркса, что дальнейшее развитие производства пойдет по пути преодоления разнородности труда, что позволит, как полагал он, чрезвычайно упростить контроль за мерой труда и потребления, в силу чего, мол, естественно отпадет необходимость в рынке как в механизме выявления общественно необходимых затрат и сведения различных видов труда к универсальной, единой мере.

Развитие технологии пошло в прямо противоположном направлении. Труд с каждой новой научно-технической революцией (после смерти Маркса крупное производство прошло три фазы развития) становится все более и более разнородным.

Тогда, во второй половине XX века, казалось, что технологический прогресс в конечном итоге перестроит абсолютно все существующие виды производства, что во всех отраслях производственной и непроизводственной сферы появятся орудия труда, которые обязательно потребуют коллективного труда и коллективной собственности. Следует принять во внимание, что классики настаивали на обобществлении средств производства не просто потому, что коллективное внедрение и коллективное производство они считали высшими ценностями, а потому, что последние стали, с их точки зрения, несовместимыми с объективной логикой развития технологии.

Технический прогресс не вытеснил все единичные, индивидуальные орудия труда. Напротив, во многих случаях он способствовал значительному усовершенствованию орудий труда, приводимых в действие одним человеком, а тем самым создал новую технологическую основу для сохранения индивидуального, обособленного и прежде всего фермерского труда, для сосуществования и взаимодействия крупного, среднего и мелкого производства. По этой причине не нашло жизненной почвы характерное для марксизма XIX века убеждение в обреченности мелкого производства.

И самое главное — не подтвердились все предположения классиков, связанные с будущим ассоциативным производством, их вера, что национализация средств производства, переход к дирижерской системе управления явится источником небывалого научно-технического прогресса.

Национализация земли, вопреки прогнозам, явилась одной из главных причин ее деградации в нашей стране, ее хищнического использования.

Само по себе преодоление частной собственности на средства производства не привело к духовному возрождению личности. Оказалось, что в условиях дефицита экономического мышления вообще невозможно духовное здоровье общества. Мораль является неотъемлемым элементом культуры товарного общества, в основании лежит один и тот же принцип свободы выбора. Участие индивида в революционном обновлении мира, вопреки прогнозам Маркса, не ведет к его духовному раскрепощению, а, напротив, ожесточает его, тормозит проявление всех естественных человеческих чувств — любви, совести, сострадания, участия и т.д. Попытки отбросить «ограниченную» мораль классового общества, простые нормы нравственности во имя высшей коммунистической морали резко ослабляют жизнеспособность общества, его духовное здоровье.

Оказалось, что в условиях государственной или общенародной организации производства невозможно самоуправление народа, реализация идеалов народовластия.

Многие представители нашего марксологического обществоведения по недоразумению или многолетнему внушению настаивают на абсолютной верности теоретического наследия марксизма, очень настойчиво утверждая, что его учение состоит в критике вульгарного или казарменного коммунизма.

Но осведомленные реалисты в международном сообществе, с которыми наша страна хочет иметь нормальные отношения, продолжают бояться нас, ибо многие наши идеологи продолжают истово клясться в верности марксизму. Они обращают при этом внимание на слова «комманифеста», в которых говорится, что коммунисты «открыто заявляют, что их цели могут быть достигнуты лишь путем насильственного ниспровержения всего существующего общественного строя».

Любой человек на Западе знает, что марксизм — это прежде всего учение об уничтожении частной собственности на средства производства, уничтожении материальной, юридической и духовной основы западной цивилизации. Как известно, Маркс до конца дней своих сохранял верность «Манифесту коммунистической партии», учившему пролетариев «разрушить все, что до сих пор охраняло и обеспечивало частную собственность». Не может не считаться здравомыслящий, не утративший чувство самосохранения европейский и мировой политик — выразитель интересов гражданского общества — с тем, что по природе своей марксизм является экспансионистской доктриной, учением о перманентной пролетарской революции.

И кто же решится жить в одном доме, под одной крышей с соседом, не скрывающим своих намерений навести «свой порядок» во всем доме, подчинить всех его жильцов своим собственным представлениям о добре и зле. Марксистский фундаментализм тем и опасен, что он дает возможность обвинять нас в приверженности всем крайностям учения Маркса о революции, приверженности его убеждению, «что существует лишь одно средство сократить, упростить и концентрировать кровожадную агонию старого общества и кровавые муки родов нового общества, только одно средство — революционный терроризм».

Наши попытки совместить в рамках одной и той же идеологической доктрины программу создания правового государства, возвращения к исходным политическим институтам современной цивилизации с декларациями о сохранении авангардной роли промышленного пролетариата в развитии общества вызывают недоумение любого мало-мальски образованного политика.

Из истории политических учений известно, что марксистская идея о решающей роли промышленного пролетариата в прогрессе человеческой цивилизации, убеждение, что только он среди всех классов гражданского общества может претендовать на то, чтобы «представлять собой (его) социальный разум и социальное сердце», с самого начала было антиподом основного принципа политической демократии, идеи изначального духовного равенства всех христиан независимо от их сословной принадлежности. Не может, не имеет права, говорил Маркс, «некультивированный», «несоциальный» человек, испорченный всей организацией нашего общества, потерявший самого себя, быть равным тому человеку, который «есть действительное, родовое существо». Убеждение Карла Маркса о делении общества на прогрессивные и реакционные классы несовместимо ни с нравственной доктриной христианства, ни с мировоззренческими основами правового государства, того, что мы сейчас называем цивилизованным обществом.

Нельзя забывать, что классики «научного социализма» в понимании сущности религии и ее места в духовной жизни человека так и не сумели преодолеть ограниченные рамки вульгарного атеизма, социологизма. Они до конца жизни были убеждены, что религия и религиозная философия — это всего лишь «вздох угнетенной твари», одно из порождений частной собственности, что действительное счастье людей невозможно без ее упразднения. Этими настроениями объясняется и их пренебрежительное отношение ко «всем возможным видам религиозной свободы совести», через которые победивший пролетариат должен переступить как через все, что несет на себе отпечаток ограниченного «буржуазного уровня».

Самое парадоксальное, что Маркс и Энгельс в рамках своей социологической доктрины будущего так и не нашли места для интеллигенции как особой социальной прослойки. Они иронизировали над теми социалистами, которые пытались найти какие-либо пути защиты прав и свобод представителей свободных профессий в условиях ассоциации. При этом они руководствовались убеждением, что вместе с отмиранием буржуазного права неизбежно отомрет и обслуживающая его социальная прослойка, все эти адвокаты, публицисты, профессиональные политики. В обществе, где не будет ни тачечников, ни архитекторов, где будет преодолена противоположность умственного и физического труда, должны были отмереть все традиционные интеллигентские проблемы.

Современного человека, знающего об ужасах тоталитаризма XX века, которые в самом кошмарном сне не могли присниться европейскому коммунисту XIX века, не может не шокировать снисходительное, иногда уничижительное отношение марксизма к правам и свободам личности, родившимся в недрах гражданского общества. Он отбрасывает «так называемые права человека» на том основании, что они «суть не что иное, как права члена гражданского общества, т.е. эгоистического человека, отделенного от человеческой сущности и общности». До конца жизни Маркс сохранил скептическое отношение к парламентарной буржуазной демократии, к принципу разделения власти. По этой причине он поддержал политическую практику Коммуны, отменившую парламентаризм, разделение труда законодательного и исполнительного. К сожалению, это отношение марксизма к системе противовесов и сдерживания всевластия по наследству передалось Ленину, советской политической мысли. Специфический опыт Парижской Коммуны, возникшей в условиях осажденного города, в кризисной ситуации, на ограниченном пространстве и с участием ограниченного количества людей, был распространен на огромную нашу страну, с ее совершенно иными условиями жизни и традициями.

Трагедия марксистского учения состоит и в том, что оно чуждо любому диалогу. Марксизм вел только монолог и никогда не слушал. Он всегда прав, всегда безупречен, всегда претендовал на то, что все знает и все умеет, утверждая тем самым свою тоталитарную сущность. А так как наука всегда есть движение, сомнение, незнание, то для нее бытие — всегда задача со многими неизвестными. А в марксизме — торжество застывших догм.

Исходная заданность «истинности» оказалась предельно разрушительной. Она перекрывала возможность анализа противоречий, просчетов, провалов в преобразовании общественной жизни на основе социалистического проекта. В результате марксизм трансформировался в партийную идеологию. Такая идеология есть прямая противоположность и науке, и философии. Она — орудие коллективной психологической мобилизации для целей борьбы, завоевания власти, покорения и властвования. Она не ищет сущности миросозерцания, ибо объективно не хочет ничего созерцать и ничего искать, удовлетворена тем, что нашла средства внушать и властвовать, исполнять инквизиторскую функцию.

Эти критические рассуждения можно продолжить, но, пожалуй, в данном выступлении можно ограничиться лишь доказательством бессмысленности поклоняться уже давно мертвым догмам, да еще сказать о том, что социально-экономические утопии, если они на практике претендуют переустроить бытие человека, являются разрушительными, что и доказала история нашей страны.

Заработали механизмы духовного и интеллектуального саморазвития, запущенные процессом преобразований. Уроки жестокой правды, реабилитация, хотя и не полная, практики в качестве критерия истины активно подтолкнули к переосмыслению социалистической идеологии, экономической и политической практики, к отказу от догм и иллюзий, не оправдавших себя, противоречащих хозяйственному и политическому опыту развития человечества в XX веке.

В то же время сильнее стал заявлять о себе марксистский фундаментализм, настаивающий на истинности всего, что содержится в теоретическом наследии Маркса и Ленина. Очевидны уступки догматическим настроениям под нажимом идеологических кадров застойной эпохи. И до тех пор, пока мы будем настаивать на верности теоретическому наследию классиков, букве марксизма, Запад будет воспринимать нас как потенциальных разрушителей основ современной цивилизации, по крайней мере будет иметь повод для обвинения нас в неискренности, в нежелании считаться с нормами человеческого общежития. Компромисс будет возможным только тогда, когда у нас хватит мужества сказать, что классики «научного социализма» недооценили завоевания и институты гражданского общества как завоевания человеческой цивилизации, что мы отказываемся от тех интенций, идей марксизма, которые разошлись с объективной логикой ее развития, стали препятствием на пути становления полнокровной жизни. Иначе все наши декларации о приоритете общечеловеческих ценностей повисают в воздухе.

Настало время четко сказать, что в основе нового общества, качественно отличающегося от старого, лежит уважительное отношение ко всем ценностям и институтам гражданского общества, его демократическим завоеваниям, к правам и свободам личности, свободе совести, к праву родителей воспитывать своих детей, к неприкосновенности личной собственности и т.д.

 


II


Сама беда

 

Да, утопии далеко не безобидны. Ясно, что любые попытки создать утопическое общество являются абсолютно несостоятельными. Кажется, это азбука теории, истории, практики. И тем не менее такой эксперимент был предпринят в нашей стране — эксперимент злой, страшный, жестокий, опустошительный, преступный.

Теоретический анализ пружин социальной психологии случившегося еще впереди. Исторически загадка представляется невероятной. Здравому смыслу не поддается понимание, почему массами овладели утопии, почему история не захотела найти иную альтернативу насилию, кроме того же насилия? Почему столь грубо, бесчеловечно, цинично растоптаны идеи социальной справедливости и свободы? Почему оказались общественно приемлемыми тягчайшие преступления — уничтожение крестьянства, кровавые репрессии против собственного народа, экологическое варварство, разрушение материальных и духовных символов прошлого, приведшее к беспамятству, формирование особой касты партийно-государственных управителей, насаждение государственной религии — религии борьбы, насилия и нетерпимости, бесстыдное паразитирование на вечных надеждах человека о лучшей жизни в будущем? И сколько еще подобных вопросов.

Марксистские утопии оказали прямое влияние на ход жизни в нашей стране после революции. Это проявилось прежде всего в нигилистическом отношении к институтам гражданского общества, недооценке традиционных механизмов стимулирования труда. Совершенно ложным оказался перенос акцента с проблемы стимулирования хорошей работы к проблемам распределения, контроля над произведенным продуктом, над отдельным производителем. Подход к жизни не с позиции того, что есть, а с позиции того, что должно быть. Реальный, сегодня живущий человек был принесен в жертву «возможному» человеку, то есть фантазии, игре ума.

Мы оказались жертвами дефицита конкретно-экономического мышления, механического внедрения логики категориального исследования истории в ткань реальных социально-экономических связей; недооценки пределов пластичности общественной жизни, пределов инноваций; пренебрежения к реальному повседневному человеку с его интересами и ожиданиями; подмены бытия предметного бытием категориальным, пропагандистской проекцией закона о смене и движении формаций; недооценки внутренних, духовных источников воспроизводства сознания, связанных с ним чувств, движений души; явной переоценки роли обобществления средств производства в духовном, нравственном прогрессе общества; легковесного отношения к крестьянской культуре, к созидающим функциям аграрного сектора, к аграрным преобразованиям в целом; забвения организационных, технологических аспектов общественной жизни, и прежде всего хозяйственной, абсурдности в толковании организации производства как следствия формационного, философского видения жизни.

Политический монополизм и идеологическая мифология сформировали военно-бюрократическую диктатуру, полностью отторгнувшую живого человека от живой жизни, от собственности, власти и экономики. Она показала свою абсолютную некомпетентность во всех областях жизни общества. Восторжествовало средневековье XX века.

Наиболее ярко это проявилось в отношении крестьянства. Как известно, к 1929–30 годам крестьянский вопрос предельно обострился политически. Он стоял очень четко. Если партия признает развитие рынка, а сельское хозяйство без рынка развиваться не может, то она отказывается от моновласти и делит ее с крестьянством, выбирая тем самым социал-демократическую модель. Но интересы партии оказываются выше интересов народа. Новая экономическая политика идет под откос. Начались раскрестьянивание, умерщвление деревни, трагедия подавляющей части общества, традиционного уклада жизни. Вернулось крепостничество. Восторжествовали методы военного коммунизма.

Таким образом, вопрос заключался не в выборе наиболее эффективной экономической системы, а во власти партии.

И когда мы говорим о злодейской роли Сталина как решающей в истории нашей страны, то правы лишь наполовину, если не меньше. Выбор данной модели общественного развития безальтернативно диктовал создание институтов военного коммунизма, предопределил насилие, лагеря, террор, всеохватный контроль партии, насаждение страха, подавление свободной мысли. Кроме всего прочего, бюрократическая диктатура должна была заботиться и о том, чтобы постоянно скрывать собственную тормозящую роль, объективно вытекающую из ее существа.

Конечно, личность Сталина до предела обесчеловечила ситуацию, но все же корень зла лежит в исходной позиции верховенства политики над всем остальным, политики, питавшейся мифами, утопиями, которые, если они вырываются за рамки чистого разума и внедряются в жизнь, начинают смертельно отравлять ее, пожирать людей. Так оно и случилось. Так происходило и в других странах подобной системы.

Конечно же, личности играют свою роль — бывает, хорошую, бывает, плохую. У нас чаще случалось второе. В результате сталинских политико-аппаратных интриг во главе партии и государства оказывались люди с извращенной моралью. И потом, по большому счету, они были малообразованны, воспринимали только спрямленные решения, отличались властолюбием, жестокостью. Надо сказать, что предыдущая русская история была сильно заражена культовым сознанием. В ней всегда присутствовал культ святого, культ полководца, культ князя, культ царя. Гоголь и Щедрин писали обо всем этом более чем выразительно. Нам досталось огромное крепостное психологическое наследие. Но процессы нарастания культового сознания в период «социалистического строительства» во многом предопределены особенностями политической революции как предпосылки этого строительства. Сказались формы и методы революции, обусловленные захватом власти и радикальной ломкой старых структур, ломкой варварской, которая порождала веру во всесилие сугубо политических акций, во всесилие управителей, рождала иллюзии, связанные с действиями сильных личностей, вождей и вождят.

Сталинское руководство это понимало и патологически насаждало авторитарность. Под влиянием ее мы живем до сих пор. Но все же постепенно начинаем расставаться с крепостничеством.

Но нас все время пытаются увести в сторону от системы. Очень часто можно слышать утверждения, что поскольку при Хрущеве, Брежневе, Андропове или Черненко снижался уровень репрессий, террористических расправ, количество лагерей и политических заключенных, то и характер режима, его сущность видоизменялась, трансформировалась.

Да, правящая элита стала меньше убивать. Но это не она захотела «быть добрее». Время заставило и инстинкт личного выживания. Страх перед расплатой, страх за своих детей и внуков, страх перед социальным взрывом.

Но по существу своему все оставалось по-прежнему — пружины и механизмы власти, структура однопартийного государства, извращенная властью и привилегиями номенклатура, полицейские силы, фимиам «мудрейшим власть предержащим старцам», преследования инакомыслящих, идеологическое изматывание умов. Иными словами, дух сталинизма жил, да живет и до сих пор. Идеологические причуды и некомпетентность продолжают царствовать. Зубы закачались, гниют, но челюсти остались.

У десталинизации есть своя логика, которая так или иначе освобождается от контроля. Она неизбежно выходит на режим власти, его органические качества. Этого не понял Хрущев. Но инстинктивно уразумел Брежнев, свернув десталинизацию и начав создание системы «позднего сталинизма», но замешанного уже не на динамизме террористической карусели, а на том же стремлении сохранить партийную власть, но на основе разрешенной и поощряемой коррупции, мафиозности, протекционизма, круговой поруки, взяточничества, подкупа. Моральное разложение убыстрило свой бег. Нарастала общественная безысходность.

Другой коренной вопрос. Марксизм провозгласил уничтожение частной собственности. Что же это означает? Логически из этого вытекает: прибыль, являющаяся продуктом частной собственности, и рынок как способ реализации прибыли упраздняются. При этом марксизм утверждал, что рынок, прибыль и частная собственность дегуманизируют человека и фетишизируют плоды его труда. Все это оказалось схоластикой, нежизненным, привело на практике к преступному расхищению ничейной собственности, к банкротству государственного управления ею, низкой производительности труда и нищете, к утрате общечеловеческих начал, дегуманизации жизни, а в конечном счете к отчуждению человека от собственности, производства и власти.

Но автоматического перехода от частной к коллективной форме собственности быть не могло, ибо его историческая неестественность была очевидной. А коль так, то на арену истории выдвигается насилие. Политика поднимается над экономикой, психологией и моралью. Но в этом случае только насилие и может стать «повивальной бабкой истории», а государственная полновластная партия с ее огромным аппаратом, подчиненными ему репрессивными институтами — орудием такого насилия. Страна превратилась в испытательный полигон по строительству коммунизма через казарму — этого храма из воздуха и веры измученных людей.

Предперестроечное наше общество сильно напоминало рабовладельческое с точки зрения того, как строились в нем взаимные интересы и вся система экономической и социальной мотивации. Полное отчуждение всех от всего предопределило, что система в целом была никому не нужна: ни низам, ни верхам. Максимум, что было еще нужно, — это личное, индивидуальное положение, если оно приносило хотя бы небольшие привилегии. И все. Именно поэтому «тот социализм» рухнул так же молниеносно и на удивление легко, как в свое время рухнул — без войн и революций — рабовладельческий строй. Это результат жития во лжи, экономического невежества, политического бесправия, духовного вырождения.

Говорят, что время сегодня на стороне коренных преобразований и то же самое время работает против них. Наверное, есть правда в том и другом.

Ясно, что преобразования неизбежны, ибо человек бессмертен в своем творчестве. Но сегодня народ наш устал от этих проклятых очередей и дефицитов, от неустроенности и нищеты, от бездомья и беззакония, от хамства и бескультурья. Выход должен быть найден. Не может такого быть, чтобы его не было. Уверен, что условием такого выхода может стать окончательное освобождение от идеологического наваждения, экономическая, политическая и духовная свобода человека.

Сегодня это делать труднее, ибо преступный сталинско-брежневский режим принизил человека, истощил его мораль, равно как сырьевые ресурсы и рабочую силу, деморализовал общество, унизил профессионализм, довел до крайнего предела расточительность, милитаризовал общество и экономику, создал огромные зоны экологического бедствия, довел народ до нищеты и социального унижения.

Поражение очевидно. И только политические слепцы и вскормленная системой карьерная челядь еще продолжают претендовать на роль поводырей общественного развития. Но это всего лишь заключительная сцена из затянувшегося спектакля театра абсурда. Актеры вновь опустились до опасной игры — они роют окопы и готовы еще раз позабавляться с огнем. Но уже в подворотне истории. Фарс, трижды фарс!

 


III


Призыв к здравому смыслу

 

Как видите, первые две части моего выступления являются практическими и могут быть истолкованы как противоречащие созидательным задачам, провозглашенным нашей партией — движением. У меня на этот счет иное мнение.

Как известно, историю можно кромсать, утаивать, переписывать, но обмануть нельзя. Никому и никогда! А коль так, то сегодня надо признать, что первый этап перестройки закончен, хотя какую-то непроходимую черту между теми или иными периодами, да еще на коротком отрезке истории, провести трудно, невозможно.

Перестройка свершила чудо. Наступило время великого отрезвления. Удалось заглянуть в пропасть судьбы народной и ощутить дыхание смерти от социального эксперимента XX века.

Перестройка добилась главного — она распеленала общество, переменила вектор его развития. Ощутив себя живым и самостоятельным существом, наше общество уже не позволит снова убаюкать себя колыбельными песнями. Оно требует права распоряжаться своей судьбой — т.е. власти на основе закона, демократии, ответственности и незыблемых прав человека.

Но политика перестройки исторически алогична, но другой, видимо, она и быть не могла. Алогична потому, что, выдвинув цель изменить характер, все качественные характеристики общества, она оставила старые структуры и однопартийную систему, не заинтересованные в преобразованиях. Продолжает опираться в своих установках на устаревшую теоретическую доктрину, ориентированную на такое общественное развитие, которое ничего не имеет общего с перестроечным, оно подчинено интересам и капризам монопольной абсолютистской власти. Настаивает на социалистическом выборе, который в общественном сознании полностью отторгается, поскольку ассоциируется с трагическим прошлым страны.

В этом смысле новый период перестройки должен иметь совершенно иную атмосферу, атмосферу свободную от укоренившихся догматов неорелигиозного сознания и кошмаров уже «построенного социализма».

Вспомним одну из иллюзий, которую нам хотелось выдать за возможность выхода. В обстановке отсутствия гласности, всесилия цензуры, жесткого контроля над мыслью и словом, преследований инакомыслящих, духовного террора и далеко зашедшей нравственной коррумпированности, — в такой обстановке создавалась иллюзия, что дело прежде всего в честном анализе нашего бытия. Стоит, мол, выявить максимально полную и достоверную информацию; честно и строго научно проанализировать ее; столь же честно наметить соответствующие меры и начать проводить их в жизнь. И тогда все пойдет в желаемом направлении, а народ просто не сможет не поддержать действительно честную и разумную политику. А когда все это заработает, страна двинется наконец-то вперед. В такой или примерно такой романтической колыбели родилась концепция перестройки.

Надежда оказалась очень далека от реальности. Критический анализ проведен был достаточно остро. Гласность сыграла свою очищающую роль. Демократические процессы начали раскачивать надолбы всевластия одной партии.

Но общественное сознание раскололось. Страна дестабилизирована, она беременна высоким уровнем конфликтности. Нормализация, т.е. движение к гражданскому обществу, идет через кризисы, порождаемые старыми структурами, накопленным взрывным материалом в той или иной области, идеологической трясиной. Наука вновь оказалась бессильной перед языческим фанатизмом.

Именно поэтому я не вижу другого пути к согласию и общественной стабилизации, кроме идеологического раскрепощения и поиска адекватных времени теоретических, политических, духовных и психологических ориентиров, свободных от какого-либо принуждения.

На этом пути можно создать условия для наступления следующей реформаторской фазы развития общества. Это коренной, основополагающий вопрос и нашего движения. Вести дело именно на этой принципиальной основе крайне необходимо, ибо влияние исходных деформаций политико-экономического мышления середины XIX века на перестройку, как я уже говорил, продолжается.

Это бесконечные, но безуспешные попытки решить материальные, предметные проблемы в мире идей, постановлений, речей. Углубляющийся разрыв между сложившимися на первом этапе перестройки речевыми, идеологическими методами влияния на жизнь, вызванными внутренней борьбой в партии, и обостряющейся потребностью в предметном воздействии на структуры, сдерживающие экономическое развитие страны.

Паралич власти как паралич предметно-организационного мышления, неумения перевести политические идеи и решения на технологический язык, представить их как цепь последовательных конкретных, предметных действий, на деле способных изменить ситуацию в стране.

Ни одно из принятых решений, направленных на совершенствование экономических отношений, не было доведено до конца, до таких подробностей, мелочей, которые и позволяют что-то изменить в реальной действительности. Но даже самые смелые реформаторские решения при сохранившихся структурах повиснут в воздухе, если не будут иметь механизмов их исполнения.

Слабо преодолевается экспроприаторский дух революционного социализма, идущий от знаменитого «экспроприаторов экспроприируют». Сохраняется инерция распределительного сознания, утопическая вера в возможность неструктурированного, бесклассового общества, полного, фактического равенства. Люди до сих пор, как и в XIX веке, ищут виновника своих неудач во внешних обстоятельствах, в кооператорах, арендаторах, фермерах, в более обеспеченных и богатых, а не в себе, в своих социальных качествах, в том, как организован их собственный труд.

Сохраняется прежнее иррациональное недоверие к обособленному, самостоятельному производителю, стремление все подчинить одной норме, одним принципам. Универсализм XIX века, инстинктивный страх перед неорганизованным, необычным, желание его подмять, уничтожить характерны для массового сознания нынешнего общества. Ему не хватает элементарного реализма, понимания того, что неконфликтное, гармоничное развитие везде и всегда в принципе невозможно, что речь должна идти о смягчении неизбежных тягот человеческого существования, нейтрализации негативных последствий исходного различия людей, о помощи всем тем, кто в этом нуждается.

Перестройка была инициирована небольшой группой единомышленников М.С. Горбачева. Возникла там, где в наибольшем объеме, в условиях закрытого общества, сосредоточивалась информация о подлинных масштабах экономического, социального и духовного кризиса, поразившего страну. Эта информация свидетельствовала о трагичности спрессованных, пружинно сжатых проблем и реальной угрозе того, что выход из кризиса рано или поздно примет форму общественного взрыва.

Часто говорят, что реформаторы не имели ясной концепции, четкого плана, действовали наобум и т.д. Но я не верил и до сих пор не верю в возможность таких планов. Это химера, поскольку истинные масштабы переделки общества могли выясниться только по мере вскрытия с помощью гласности всех его тайников. Результатом этого стало не только понимание глубины кризиса административно-командного социализма, но и степени политического и нравственного перерождения общества за годы его господства.

Еще не преодолено отчуждение от политики, власти, собственности, от инициативы, творчества и даже элементарного дисциплинированного и добросовестного труда. Это едва ли не тяжелейшее последствие катка униформизма, который выравнивал естественный общественный ландшафт под асфальтированный плац, пригодный лишь для военных парадов и унизительных пропагандистских спектаклей.

Продолжает свою работу и ультраконсерватизм, зараженный уравнительской психологией, агрессивным неприятием любой индивидуальности, самостоятельности, личной инициативы и связанного с ней успеха. Сложившееся на основе извращенного уравнительного социализма общество превратилось в соединение двух неравных по размерам (но равных по консервативному заряду) частей, что сохраняется и поныне:

— касты управляющих — могущественного многокорневого бюрократического управленческого аппарата, включая партийный, военный, правоохранительных органов;

— и массы управляемых — в значительной части люмпенизированных слоев с усеченным не по их вине творческим потенциалом и атрофированными потребностями, пока еще слабо реагирующих на нормальные экономические стимулы.

Обе эти части общества подспудно, инстинктивно, а иногда и осознанно консервативны, недоверчиво относятся к переменам, особенно после того как они выходят за пределы лозунгов и начинают вторгаться в материальную ткань общества. Ибо эти перемены либо угрожают их нынешнему благополучию, общественному и привилегированному статусу; либо заставляют просыпаться от спячки, отбирают порцию филантропической похлебки, получаемой в виде платы за конформизм и послушание, вынуждают зарабатывать свой хлеб и благополучие.

Дополнительным осложняющим ситуацию фактором является достаточно широкое распространение в обществе элементов потребительской психологии, произросшей в том числе и в результате доступа к незаработанным благам — объедкам с западного товарного рынка, оплаченным сверхэксплуатацией наших сырьевых ресурсов и шальными нефтедолларами.

Слой, который можно достаточно уверенно охарактеризовать как настроенный перестроечно, это — интеллигенция, по крайней мере подавляющая ее часть. Именно в этой среде немало людей, способных, вдохновляясь общественным идеалом, действовать не только в соответствии со своими материальными интересами, но и вопреки им. Более того, с осознанием того, что в конечном счете последствия их поступков могут вести к отрицанию их собственных должностных и руководящих функций и связанных с этим привилегий.

Такие люди есть в каждом обществе, и, может быть, особенно в нашем. Тут и смесь исторической традиции правдолюбия и жертвенности интеллигенции, и способность к более острому ощущению социального климата и тенденций общественного развития.

Не сказал еще своего слова промышленный класс — рабочие, инженеры и техники, производственники-управленцы.

В то же время очевидно, что в обществе с таким соотношением консервативного и прогрессивного компонентов преобразования, особенно на стадии, когда они выходят за рамки интеллектуального проекта, могут захлебнуться, если не создадут собственные движущие силы, без которых не может осуществиться никакая истинная революция.

Такими движущими силами могут, очевидно, быть только те слои общества, чей социальный интерес совпадает с главным направлением общественного движения, кто увидит для себя перспективу самореализации только в качественно новом обществе.

На деле это означает, что подобными движущими силами дальнейших преобразований могут стать те слои общества, которых, в сущности, еще нет (если не считать интеллигенции, чей интерес очевиден), ибо эти слои истреблены (физически или социально) предыдущим историческим развитием, и даже их психологию — инициативы, творчества, риска — надо взращивать еще долгие годы.

И все равно — другого пути нет. Речь должна идти о всемерном поощрении тех слоев населения, которые не боятся жить своим трудом, не зависеть от государственных страховок и подачек.

Пора осознать, что система «распределяй» носит тоже политический характер, она родная сестра принципа «властвуй». И пока компьютеры и веники, ведра и электронные микроскопы, сосиски и лекарства, грабли и экскаваторы будут распределять чиновники, а не рынок, о перестройке можно только болтать. При всех необходимых гарантиях социальной защиты, которую должны получать по-настоящему нуждающиеся категории населения (пенсионеры, студенты и некоторые другие), все остальные должны быть поставлены в условия, вынуждающие их на порядок активнее, интенсивнее и дисциплинированнее трудиться, чем сегодня.

И об этом всему обществу надо сказать честно. И вообще наступило время кончать с демагогическими обещаниями, которые заведомо невыполнимы.

Уклонение от честного объяснения с обществом на эту болезненную тему позволяет реакции паразитировать на ухудшающихся в переходный период условиях жизни, тянуть массы назад, пробуждать в них ностальгию по прошлому, пусть нищенскому, но зато гарантированному существованию, и даже выталкивать их впереди себя, как это делали чилийские фашисты против Альенде, — бунт домохозяек с пустыми кастрюлями.

Массам надо без экивоков объяснить, что единственной причиной, по которой об их интересах вспомнили внезапно проснувшиеся функционеры — от партийных до литературных аппаратчиков, — это желание на основе их недовольства вернуть лично себе прошлую привилегированную жизнь.

На практике к носителям функций движущих сил пребразований можно отнести любого, кто может и хочет жить своим трудом, — рабочего и ученого, фермера и арендатора, различного рода кооператоров города и деревни и мастеровых людей, а также работников частной сферы услуг.

Пора начинать процесс превращения радикальных преобразований в материальную общественную силу.

Это предполагает создание режима наибольшего благоприятствования для новых социальных сил — носителей раскрепощенного сознания и инициативы с целью стимулировать их быстрый рост, укоренение в нашей утрамбованной уравниловкой почве и, главное, превращение из единиц в массу, т.е. социальную группу.

Только таким путем, а никак не острастками, налоговым прессом и ретивым контролем, организуемым все тем же аппаратом, можно быстро пройти неизбежную стадию рвачества и пенкоснимательства, которая во многом объясняется немногочисленностью участников новых экономических отношений, что ставит их в положение монополистов и толкает к уродливым формам обогащения.

К этому же ведет и непоследовательность государственной линии в данном вопросе, которая лишает арендаторов, кооператоров, фермеров устойчивой перспективы и вынуждает их жить сегодняшним днем, не планируя дня завтрашнего, а главное, не инвестируя в него. Не превратившись в массу, в социальный слой, в общественный фактор, эти элементы лишь скомпрометируют, к великой радости патриотов административно-командной экономики, новые формы производственных отношений.

Особо стоит сказать об интеллигенции. Без нее нельзя было осуществить перестройку. Однако земля заколебалась. Заколебалась из-за того, что начались уступки антиинтеллектуальному шантажу аппарата, выталкивающего впереди себя «пролетарские массы», не понимая, что поезд уже ушел. Утрата поддержки интеллигенции означает потерю едва ли не наиболее преданного и самоотверженного союзника и опасное обеднение ее творческого начала.

Как уже говорилось, старые структуры особенно активно тормозят те направления преобразований, осуществление которых определит разрыв с прошлым и придаст качественно новый облик обществу. Эти направления я называю семь «Д»: депаразитация; демилитаризация; денационализация; деколлективизация; демонополизация; деиндустриализация — экологическая; деанархизация.

Все сказанное подводит к необходимости принципиального, внятного и, главное, гласного разъяснения сложившейся ситуации, а также размежевания с теми силами, которые теперь уже не только стоят на пути радикальных реформ, но и активно, открыто выступают против них.

Дальнейший уход от политического размежевания не только играет на руку антипатриотическим силам и позволяет им, пользуясь двусмысленностью ситуации, накапливать свои резервы, но и влечет за собой худшее: нарастание во всем обществе усталости, апатии и недоверия к преобразованиям.

Консолидация любой ценой не получится. Она может быть только на базе дальнейшего развития демократии в стране. Мы должны резко выступать против того, чтобы лозунг консолидации использовался консервативной частью партаппарата в качестве права вето на дальнейшее движение вперед, более того, как прикрытие тактики сопротивления и срыва назревших реформ.

Но мы будем готовы сотрудничать со всеми партиями, силами, движениями, союзами, которые стоят на позициях общественно-политических и экономических реформ, готовы встать на защиту демократии, если возникнет угроза ее подавления или ликвидации.

Я не хотел бы брать на себя смелость высказываться по всем конкретным вопросам — международным, экономическим, аграрным, социальным, духовным, молодежным, культурным, военным и многим другим. Они столь важны, что должны быть выработаны сообща, ибо требуют профессионализма. Да нам, пожалуй, следует отказаться от ритуала обязательных перечислений проблем без глубокого в них проникновения.

Я ставил для себя задачу попытаться обосновать тезис о том, почему необходим новый шаг в демократическом развитии, при каких условиях он возможен. Я убежден, что только в условиях формирования новой нравственной, политической и духовной атмосферы возможен реальный поворот к человеку, к гуманизации его социального бытия, к поддержке каждого таланта, дарования, утверждения суверенитета и самоценности личности независимо от его политической и национальной принадлежности.

Необходимо признание неизбежности многообразия форм жизни, с параллельным поиском путей преодоления извечных противоречий человеческого бытия — между равенством и эффективностью, условиями коллективизма и индивидуальной самореализации, интересами нынешних поколений и тех, кто придет на смену нам. Должны быть реабилитированы реформизм, идеи согласия, примирения противоположных интересов, возрождены институты и ценности гражданского общества. Коренным условием духовного и политического здоровья нашего общества должна стать демократия, ради защиты и продвижения которой мы и собралисьсегодня.

 

На первой странице помета рукой неизвестного: «25/7».

 

ГА РФ. Ф. 10063. Оп. 2. Д. 324. Машинописная копия.


Назад
© 2001-2016 АРХИВ АЛЕКСАНДРА Н. ЯКОВЛЕВА Правовая информация