Фонд Александра Н. Яковлева

Архив Александра Н. Яковлева

 
ЭКОЛОГИЯ И ВЛАСТЬ. 1917–1990
В лабиринте мнений [Док. №№ 85–120]
Документ № 113

Из письма писателя О.В. Волкова Генеральному секретарю ЦК КПСС Л.И. Брежневу о нерациональной эксплуатации лесных ресурсов страны1


Не позднее 02.02.19772


 

Глубокоуважаемый Леонид Ильич!

Толчком для этого письма послужили впечатления недавней поездки в Вологодскую область. Они не только укрепили мою уверенность в том, что в лесах наших творится неладное, но и утвердили намерения прибегнуть к чрезвычайному шагу, каким я считаю обращение к Вам.

Ряд причин приводит к тому, что обычные публикации — статьи и очерки в газетах и журналах — не приносят желаемых результатов. Во всяком случае, частичная и замедленная реакция ведомств и организаций никак не соответствует остроте положения и сложившейся в огромном большинстве лесопроизводящих районов страны тревожной ситуации.

Мне довелось бывать в опустошенных кедрачах Алтая, видеть горные речки, заполненные усохшими и брошенными неохватными кряжами, сведенные на огромных площадях леса Верхневолжья, облысевшие берега Сухоны и обмелевшие притоки Селенги, ходить средь спиленных и оставленных стволов на таежных сечах в Приморье. Писал я и о «весенних бревноходах», плавал на судне меж бревен на просторах Белого моря. Словом, горестные картины, оправдывающие серьезнейшие претензии к распоряжающимся лесами ведомствам, мне не в диковину.

Но на этот раз, в Митинском леспромхозе Харовского района Вологодской области как-то особенно наглядно открылось, к чему привело многолетнее бездумное наступление на лес. Запасы его здесь, на Севере, оказались практически исчерпанными3. Кроме того, нетрудно было убедиться, насколько бесхозяйственно, расточительно поставлено дело: загубленной и брошенной древесины непостижимо много. И думаешь: а не правы ли те, кто считает, будто брошенной больше, чем заготавливаемой с пользой?..

Первое, о чем хотелось спросить, оказавшись на нижнем складе леспромхоза: куда девалась хвойная древесина? В штабелях накатаны береза и осина; если попадались сосна и ель, то исключительно тонкомер, жердняк! А всего несколько лет назад в этих местах заготавливали только сосну и ель. Да какие — бревно к бревну!

Нет у нас заготовителя, который стал бы возиться с кривыми березовыми хлыстами или фаутной осиной — будь у него возможность валить хвойные деревья. Поэтому можно было тут же, на бирже, догадаться, что нет больше ни знаменитых вологодских боров, ни темных, нескончаемых ельников. Все, что я увидел впоследствии, поездив и походив по району, подтвердило мою догадку.

Где простирались богатейшие леса (я некогда исходил их, любовался ими с вертолетов!) — там заросшие и зарастающие кустарником захламленные вырубки, чапыжники, гари. Остались лишь редкие гривки деревьев по ручьям и границам старых лесосек. В них много ветровала, сломанных деревьев, выворотней. По всем признакам, на обширных площадях идет быстрое заболачивание — непременный спутник сведения леса на Севере. И всюду пустоши — площади, бесперспективные на длинную череду десятилетий.

То и дело обнаруживаются следы повторного возвращения лесорубов на выработанные сечи, что, впрочем, встречается у нас повсеместно, на всех широтах.

Торопясь выполнить план, заготовители по первому заходу выхватывают с делянок только «сливки», самые «кубатурные» деревья, оставляя «недорубы». Но скоротечны первые красные годки хозяйничанья в нерубленых массивах. Выделенный леспромхозу лесосечный фонд истощается быстро — как правило, намного раньше плановых сроков. И спустя несколько лет после «первопроходцев» на старую вырубку вновь посылают людей, технику и настилают по подновленному полотну рельсы — принимаются валить и вывозить оставленные деревья. И так возвращаются по несколько раз. Известны случаи шестикратного прохода рубками старых многолетних сечей.

Даже не лесовод может понять, во что обходятся лесу повторные вторжения современных гусеничных громоздких машин: все, что успевает несколько оправиться и вырасти после первоначального разорения за истекшие пятнадцать—двадцать—тридцать лет, все, что удосужились посадить на лесосеке, снова превращается в крошево, выкорчевывается, срезается тросами. Гибнет. Соответственно оттягиваются сроки возрождения леса. Нет надобности останавливаться на отрицательных последствиях удлинения сроков возобновления для лесного хозяйства — они очевидны.

Такова одна из неприглядных сторон деятельности заготовителей: при систематическом перерубе расчетной лесосеки по хвойному хозяйству (я имею в виду фактический переруб, а не исчисленный по методу средней температуры по больнице*, принятый метод разработки лесов препятствует их восстановлению и росту).

<...>4

Но если для очерченного выше безоглядного растрачивания достояния страны приводят в оправдание неотложность растущего спроса на древесину, который нельзя будто бы удовлетворить иначе, как кочуя по лесам и тайге, выхватывая, что поближе, что можно скорее и дешевле взять, то пытаться оправдать прямо-таки преступно-расточительное отношение к заготавливаемому сырью немыслимо. Отношение, ставшее нормой и обычаем.

Где только в районах заготовок и вывозки леса ни валяются, ни грудятся брошенные хлысты и бревна — в одиночку и пачками, целыми возами! Они захламили лесосеки, вымостили грузовые площадки, длинными валиками лежат в кюветах вдоль узкоколеек и на обочинах лесовозных дорог. То же на сплавных реках, на катищах и складах...

На лесосеках так торопятся с трелевкой, что не подбирают сваленные деревья, за которыми трактористу «не по пути» подъехать; некогда разобрать сооруженные из отличных бревен эстакады, помосты, настилы, возиться с неудачно поваленными, зависшими вершиной деревьями. Не говоря об оказавшихся дефектными, искривленными, сломанными. Мне показывали в приморской тайге усыхающие столетние кедры с наполовину перепиленным стволом: удостоверившись по цвету опилок, что сердцевина у великана с гнилью, вальщик не стал их допиливать.

Если с лесовозом или вагонеткой в пути следования произойдет авария, хлысты тут же сгружают — пусть себе лежат, пока не сгниют! Я проехал по узкоколейке Митинского леспромхоза около пятидесяти километров и почти не видел участка пути, где бы не валялись брошенные хлысты. При перенапряженных темпах вывозки, диктующих лихорадочный, авральный ритм работы, естественно, не доходят руки посылать линейный кран и бригаду рабочих собирать вдоль транспортных путей древесину. Хоть и с грехом пополам, лесохозяйственники ведут учет недорубов и брошенных на вырубках хлыстов, но кто когда подсчитал, сколько погибло — сгноено, утоплено, упущено в моря, замыто в речных песках, обращено в труху — кубометров древесины вдоль сплавных путей и лесовозных дорог!

Прошло не менее двадцати лет, как молевой сплав был признан устаревшим и убыточным, и были изданы соответствующие инструкции, назначены сроки переходов на прогрессивные методы. Однако он и ныне практикуется на ряде рек. Два года назад повыше Красноярска, на реке Ман я наблюдал плывущий молем лес и усеянные бревнами берега. А в верховьях Сыма, значительного притока Енисея видел бессчетные сосновые бревна, наполовину погребенные песком в русле реки. Лес был вывезен на лед, да весенняя вода не осилила: протащила несколько километров вниз и «отыграла».

В том же Митинском леспромхозе тянущийся на несколько километров нижний склад все расширяется, расползается дальше. Площадь его сплошь в грудах гниющих отходов: обрезках, откряжеванных комлях, вершинах, дефектных бревнах и т.д. Возле портальных кранов и циркулярных пил — завалы хлыстов и всяких концов. Подвозимый лес негде выгружать, его не успевают обрабатывать и отправлять по железной дороге, поэтому от каждой партии леса, доставляемой с узкоколейки, некая часть застревает, наращивая покрывший территорию склада слой древесных отходов. Местность болотистая, и темнеющие повсюду горы гниющей древесины выдавливают озерца отливающей мазутом воды. Сколько же здесь погрузилось в болото зря погубленной древесины — биржа существует почти четыре десятилетия! Я мысленно прибавляю миллионы к миллионам кубометров, брошенных у пня и сваленных вдоль дорог, к сжигаемым на месте порубочным остаткам и гниющим на складах и катищах массива древесины, печально знаменитые крематории возле лесопильных и деревообрабатывающих предприятий... Чем масштабнее производство (напр[имер], Маклаковский комплекс на Енисее), тем грандиознее и протяженнее пылающие возле них — круглосуточно и круглогодично — костры, в которые годами и десятилетиями бросают отходы лесопиления и обработки древесины. Горбыли и рейки, обрезки и щепа, бракованные материалы — все предается огню!

Какова же общая цифра потерь в лесной и деревообрабатывающей промышленности? Опубликовать ее в статистических отчетах, рядом с цифрой выполнения плана, было бы полезно и поучительно, но этого, к сожалению, не делается, и я не могу ее точно назвать. Мне приходилось слышать от специалистов и работников леспромхозов разные оценки. Большинство считает — полагаю, осторожничая, — что работа идет «пятьдесят на пятьдесят», т.е. потери составляют 50 %, однако называют и более высокие цифры — 60 и даже 70 процентов... Трудно себе представить подобное в других отраслях производства. Что бы сказали сами лесозаготовители и деревообработчики про колхозников, ссыпающих в закрома половину урожая, нефтяников, теряющих каждую вторую тонну «черного золота», рыбаков, так же бесхозяйственно распоряжающихся уловом? Наверняка сочли бы расхитителями народного достояния...

По СССР ежегодно заготавливается несколько более четырехсот миллионов кубометров древесины. Таким образом, даже один процент потерь составляет четыре миллиона кубометров. Арифметика убийственная: можно бы, оказывается, изымать из леса не четыреста миллионов кубометров, а всего двести или двести пятьдесят, пусть триста миллионов, и при этом давать стране столько же материалов и товаров из древесины — если только подтянуть работу отечественной лесной промышленности до уровня хотя бы соседней Финляндии или Швеции, не говоря о ряде других передовых стран, где вообще утилизируются все отходы без остатка.

Старым, затасканным рефреном звучит выдвигаемое Минлеспромом объяснение неизбежности этих потерь отставанием глубокой переработки древесины. Слов нет, развитию лесной химии и использованию древесных отходов Минлеспром и другие ведомства не уделяли и не уделяют достаточно средств и внимания, — и ответственность за это падает целиком на руководство лесной и деревообрабатывающей промышленности, не умевшее предвидеть современного развития производства. Оставаясь в плену старых представлений о ничтожной ценности отходов, оно не хочет всерьез браться за коренное переустройство своей работы, за внедрение сложной и не сулящей сиюминутной выгоды глубокой переработки и утилизации того, что привыкло безнаказанно сжигать и выбрасывать, и предпочитает следовать старой проторенной дорожкой — поставлять круглый лес и пиломатериалы.

Лесозаготовители привыкли, что им мироволят5 в отношении несоблюдения правил рубки, допускают отвод лесосек в обход существующих норм, что в любой тяжбе с лесоводами они всегда выиграют, добьются желаемых «изъятий» и «исключений», отсрочек и льгот — лишь бы они обязались выставить плановое и сверхплановое количество кубиков! Так, года два назад Лесное управление Хабаровского края отказало Дальлеспрому в разрешении на переруб расчетной лесосеки по кедру в размере четверти миллиона кубометров. В Москву полетели соответствующие телеграммы, поддержанные краевыми властями, с магическими, опрокидывающими в таких случаях тремя словами: «Срывается план экспорта». И требуемое разрешение было получено... А там, как говорится, трава не расти! Можно бы привести сколько угодно случаев, когда «в порядке исключения» разрешалось провести молевой сплав «еще на один сезон», когда на спецорганизации (да не только на них!) не распространялось введенное в районе ограничение лесопользованием (Байкальский регифонд6), леспромхозам предоставляли право вести заготовки в орехово-промысловых зонах и водоохранных лесах...

Я убежден, не будь этих поблажек, знай Минлеспром и другие заготавливающие лесоорганизации, что придется отвечать за бесхозяйственное использование лесосечного фонда и разбазаривание древесины, считайся они с буквой закона, с нормами положения о лесном хозяйстве и охране природы, — за организацию леспромхозов постоянного пользования и обеспечения будущего сырьевой базы страны давно бы принялись всерьез.

Известно, что когда зло признано, с ним легче бороться, дело осложняется, если его отрицают. Опыт открытой дискуссии с Минлеспромом показал, что это ведомство отнюдь не склонно считать положение с лесами тревожным и порядок их использования порочным. Придерживаться такой позиции, предполагающей беспочвенное отрицание фактов, было бы затруднительным — и даже невозможным, — не выработай практика целый ряд приемов, с помощью которых удается, как ширмой, загородить истинное положение и представить картину вполне мирную и благополучную. Поясню примерами. Когда в упомянутой дискуссии, проведенной в прошлом году «Литературной газетой», Минлеспром опроверг мою ссылку на сокращение площади хвойных лесов в Вологодской области и привел цифры ее роста, несколько ученых-лесоводов из лесной секции ВООП произвели анализ материалов на месте и выяснили, что со времени последнего лесоустройства к хвойным лесам были отнесены ранее не входившие вообще в лесопокрытую площадь лесные моховые болота. Их причислили к лесам V-го бонитета, что и дало основание министру указать на увеличение запасов хвойных, несмотря на перерубы.

В другом случае удалось выяснить, чем обосновано отражаемое в официальных документах увеличение площади кедровых лесов, при том, что в печати и на специальных совещаниях все последние годы били тревогу по поводу истребления этих ценнейших древостоев... Росчерком чьего-то пера к кедровым древостоям были отнесены леса лишь с примесью кедровых деревьев, причем «ценз» был понижен более чем в два раза. Так кедровая тайга вновь «покрыла» оголенные склоны Саян, Алтая, Сихотэ-Алиня...

Сложность учета динамики лесистости вместе со специфическим характером некоторых показателей и рядом особых причин создают в совокупности зыбкую почву, благоприятную для произрастания не всегда правомерных мнений и выводов наведения, по русской поговорке, «тени на плетень». Так, по всякому истолковывается одно из основных понятий лесной прикладной науки — о возрасте спелости деревьев.

Оказывается, незыблемый закон природы, в силу которого сосна, например, достигает зрелости в средней полосе к 110–120-летнему возрасту, а на севере — к 150 годам, можно произвольно изменить применительно к современным нуждам заготовителей. Объявить, скажем, эти сроки созревания устаревшими и укоротить их: признать ту же сосну спелой к 90 годам, а то и к 80, и даже — куда ни шло — в 70 лет! Выгода от сего прямая: процент спелых древостоев, а с ним и расчетная лесосека, автоматически увеличиваются. Кто возразит против назначения в рубку спелого и, по новой классификации, «перестойного» леса?

И напрасно добросовестнейшие ученые-лесоводы оспаривали эти легковесные снижения возраста рубки, доказывали, основываясь на тщательном изучении проблемы, невыгодность рубки деревьев среднего возраста и приспевающих, перекрещенных в «спелые» и «перестойные»; самую ценную древесину и наибольший прирост ее деревья дают именно в зрелом — биологически, а не конъюнктурно — возрасте!

Нужно ли быть специалистом, чтобы ответить, что выгоднее для хозяйства — гектар леса с запасом в 150–200 куб. м или в 50–70 куб. м, но и в этом элементарном вопросе в компетентных ведомствах напущено столько тумана, что не диво услышать голоса в пользу малого запаса... и тут — как плотину прорвало! Минлеспром стал категорически заявлять, что современная промышленность не нуждается в толстых деревьях, и ее лучше всего устраивают стволики среднего диаметра, и даже доказывать, что и рост деревьев едва ли не прекращается после 50–60-летнего порога.

Как ни затягивается мое письмо, не могу хотя бы коротко не упомянуть о вызывающей тревогу судьбе лесов первой группы, обеспечивающих стабильность и нерушимость равновесия природных условий в стране, а теперь опустошаемых бесшабашными промышленными рубками. С их оскудением и деградацией страна потеряет то основное ядро лесов, ту опору лесного потенциала отечественной природы, которые позволяли оптимистически смотреть вперед. Выделение лесов первой группы было одним из самых мудрых, дальновидных и экологически обоснованных мероприятий правительства. Ему теперь противопоставили теорию естественного отмирания нерубленых лесов, которой обосновывают их сведение. Ее следует отнести к разряду конъюнктурных уловок, какими тщатся оправдать и замаскировать неумелое хозяйничанье, истощившее запасы эксплуатационных лесов. Очевидно, что леса первой группы не следует держать «под замком», а вести в них правильное лесное хозяйство, предполагающее выборочные, санитарные и другие предусмотренные лесоводственной наукой рубки. Хозяйство, рассчитанное на постоянство лесопользования, рачительное и грамотное, — и не допускать варварских методов эксплуатации, применяемых заготовителями, не отрешившимися от психологии кочевников и временщиков. <...>7

Все мною изложенное — широко известно! Во всяком случае, среди добросовестных специалистов и ученых нет лиц, которые бы не признавали, что так дальше продолжаться не может, что, пока не поздно, надо отрешиться от неоправданного оптимизма и благодушия и, смотря правде в глаза, признать неотложность крутой перестройки методов заготовки и использования древесины, признать истощенность запасов основных пород деревьев в главнейших лесных районах, признать устарелыми нынешние взгляды руководства лесозаготовительных организаций. Это, разумеется, в силу сказанных причин, очень нелегко — ломке подлежит укоренившаяся система, а она по плечу только высшему руководству государства.

Не мне, само собой, выдвигать какие-либо предложения, рекомендовать лекарства — то компетенция специальных комитетов, совещаний и комиссий. Однако и мне дано понять, что страстно призываемые мною коренные изменения требуют временных жертв, чреваты немалыми издержками и не могут совершиться со дня на день. Я, кроме того, не раз наталкивался на довод — «для таких реформ нужны деньги», выдвигаемый Минлеспромом. Довод, что и говорить, уважительный. Но и в этом вопросе отражается устарелый взгляд на древесное сырье, как на нечто, не имеющее цены, поскольку на сей продукт не затрачен труд — об этом красноречиво свидетельствует ничтожность попенной платы. Дело же обстоит как раз наоборот: выросшее в лесу дерево не может стоить дешево в четвертой четверти двадцатого века, когда в цене и вода, и даже кислород. Таким образом, один источник средств находится в непосредственном ведении лесопользователей. Вторым могла бы быть часть миллиардов, вкладываемых страной в текущей пятилетке в охрану окружающей среды. Вложить их в лесное хозяйство, значит использовать наиболее эффективно и целесообразно, потому что полноводность пресных источников и чистота атмосферы — производные от благополучия лесов. И раз нет у человечества ныне более насущной задачи, чем отладить свои отношения с природой, то о лесах должна быть первая забота.

Заканчивая, я позволю себе привлечь ваше внимание к морально-нравственной грани проблемы культурного и рачительного отношения к лесу, входящей в общий круг взаимоотношения человека с живой природой. Оставленные и сгнившие в лесу поленницы дров, топляк в обмелевшей реке, захламленная сеча, свидетельствуя о бесхозяйственности государственных организаций, служат дурным примером для посетителей лесов, поощряют распущенность и наплевательское отношение к природе. И вот — жгут костры, где попало, рубят кедр, чтобы собрать шишки, не щадят молодых деревцев, кустов, не берегут красоты леса, как бы это делали, если бы видели его ухоженным и береженным. Можно ли внушить подростку любовь к природе, бережное отношение ко всему, что растет, если он, оказавшись в деревне, вынужден на прогулках перелезать через валы из выкорчеванных деревьев, нагребенных бульдозером вдоль просек и дорог, вокруг расчисток?

В заключение мне, человеку самого старшего поколения, хочется напомнить об ожидающем нас, свидетелей крутых и сложных лет, суде истории. Потомки не простят нам разорения природы в той мере, в какой мы можем и обязаны ее сохранить. И если мы их обездолим, растратим за свой век наследие длинной череды столетий, наследие, назначенное навечно обеспечить благополучие потомков «до седьмого колена», память о нас будет омрачена несмываемым пятном.

 

С глубоким уважением, О. Волков

 

* Помета: Расшифровываю: если, например, на северо-западе Калининской области налицо переруб по сосне и ели, а на юго-востоке — недоруб по лиственным породам, считается, что одно компенсирует другое. Или в Приморье — нетронутые и недоступные горные леса оправдывают перерубы в низинных пойменных лесах и т.д.

 

РГАЭ. Ф. 4372. Оп. 67. Д. 818. Лл. 2–16. Подлинник.


Назад
© 2001-2016 АРХИВ АЛЕКСАНДРА Н. ЯКОВЛЕВА Правовая информация