Альманах Россия XX век

Архив Александра Н. Яковлева

«В ЦЕЛЯХ ВОССТАНОВЛЕНИЯ ИСТОРИЧЕСКОЙ И СОЦИАЛЬНОЙ СПРАВЕДЛИВОСТИ»: А.Н. Яковлев и реабилитация жертв политических репрессий. 1988–1990 гг.
Документ №11

Беседа А.Н. Яковлева с главным редактором газеты «Московские новости» о деятельности Комиссии Политбюро ЦК КПСС по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями, имевшими место в период 30–40-х и начала 50-х гг.1

05.01.1990

Нравственная демократия

Только ей дано преодолеть наше трагическое прошлое

Беседы у главного редактора

Сегодня в гостях «М[осковских] н[овостей]» – член Политбюро, секретарь ЦК КПСС Александр Яковлев. В беседе с главным редактором «МН» Александр Яковлев рассказывает о перспективах деятельности возглавляемой им Комиссии Политбюро ЦК КПСС по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями, имевшими место в период 30–40-х и начала 50-х годов.

«МН»: Не считаете ли вы возможным – быть может, и для этого настала пора – высказаться в целом о политических процессах былых времен, принять законодательный акт, который объявил бы эти процессы незаконными, а всех осужденных по ним – реабилитированными?

Александр Яковлев: Организованных политических процессов было около семидесяти, причем многие общественности неизвестны. О некоторых даже профессиональные историки слышат впервые. Что касается общей реабилитации, то шаги к этому сделаны. На основании работы комиссии был принят Указ Президиума Верховного Совета СССР об отмене внесудебных решений, вынесенных «тройками», «особыми совещаниями». Такой же подход мы вынашиваем, изучая – и очень внимательно – материалы, связанные с раскулачиванием.

И, наконец, главная мысль, до конца еще не сформулированная. Необходимо проявить и справедливость, и милосердие в отношении всех людей, подвергавшихся репрессиям по политическим мотивам. Справедливость по отношению к невинно репрессированным – их подавляющее большинство. А милосердие к тем, кто имел прегрешения перед обществом, быть может, даже совершал преступные действия. Но происходило это в определенных условиях, было эмоциональным или каким-то другим ответом на беззаконие, на то, с чем человек не мог согласиться. Мне кажется, что такая общая декларация вполне приемлема и соответствовала бы нравственной атмосфере наших дней.

«МН»: Скорее всего нельзя ограничиваться лишь формальной и по большей части посмертной реабилитацией. Хотелось бы выразить наше отношение к таким явлениям, как «очищение» городов от эксплуататорских классов, раскулачивание, преследования тех, кто побывал в плену, переселение целых народов, наконец, лишение гражданства «диссидентов». Если мы признаем наше государство правопреемником государства, существовавшего вплоть до перестройки, мы обязаны взять на себя ответственность за все, что это государство совершало, – и хорошее, и плохое. Такое общественное покаяние оздоровит общественную атмосферу, освободит нас от недомолвок.

А.Я.: Ваш список противоправных действий – от «очищения» городов до «диссидентов» – весьма разномерен, хотя и выстроен по одной страшной мерке: несправедливость, жестокость, те действия, которые привели к деформации социализма, за что мы расплачиваемся до сих пор. Коллективизацию, например, надо рассматривать в общем политическом контексте сталинской линии – линии, в сущности, троцкистской, основанной на ненависти к крестьянину как источнику мелкобуржуазной стихии, способной к реставрации капитализма. Сама эта «теоретическая» установка была неверна и привела к произволу на практике. Бедное в своей массе российское крестьянство не могло стать силой, ведущей к реставрации капиталистического строя, – оно, в сущности, и не знало, что это за строй. Очевидно, эту установку заимствовали на Западе, к российским обстоятельствам она отношения не имеет.

Если же говорить о несправедливости, проявленной к нашим солдатам, оказавшимся в плену, то это просто не укладывается ни в какие рамки нормального разума. Я был свидетелем, как попадали люди в плен – отнюдь не по своей вине и не в результате трусости. Кто-то из них стал полицаем, карателем, но это лишь ничтожная частица той массы людей, которую после войны поставили вне общества.

«МН»: Я понимаю, преступления былых времен всякий раз диктовались различными мотивами, но совершались в одном и том же государстве, в котором и мы живем сегодня.

А.Я.: Да. И все-таки, я думаю, мы строим другое государство. Хотя и не отказываемся от того наследия, которое создано трудом народа. Я не стал бы противопоставлять общественное покаяние практической работе по увековечению памяти без вины погибших. Она сейчас ведется, хотя и недостаточно активно: находят места массовых расстрелов, приводят в порядок мемориальные кладбища, устанавливают памятники жертвам репрессий. Сохранение памяти о них – это и есть покаяние.

Или вы все-таки считаете, что необходимо сказать наше общее слово, принести общее покаяние перед страдавшими? Но кто и у кого должен просить прощения? Мы и наши современники, у которых родственники были арестованы или уничтожены? Или нам кто-то должен принести покаяние – тот, у кого тоже свои трагедии?

«МН»: Важно, чтобы общественное мнение страны полностью и до конца осознало преступную жестокость минувшего. А пока такого единодушия нет. Разве вам не приходилось слышать: в свое время не зря сажали. А возьмите те протесты, которые вызывают статьи, требующие справедливости по отношению к без вести пропавшим на войне.

А.Я.: Верно. Вспоминаю факт недавнего прошлого, из времен моей службы в Канаде. Я получил теплое письмо от бывшего советского гражданина, который оказался в этом далеком краю. Во время войны он совершил подвиг, был тяжело ранен и оказался в плену. Наши об этом не знали. Ему присвоили звание Героя Советского Союза посмертно. В том месте, откуда он родом, школе дали его имя. Здесь же жила его сестра. Но он ей не писал, боясь скомпрометировать. Все эти годы он тосковал по Родине. И вот обратился к советскому послу, решив на склоне лет обо всем рассказать. С наивной надеждой, что все будет по справедливости. Я тут же послал телеграмму в Москву: организуйте поездку этого человека домой, к сестре, в школу, которая носит его имя. И получил потрясающий по своему цинизму ответ: такой-то лишен звания Героя Советского Союза, поскольку оно присвоено по ошибке. Школа перестала носить его имя, а родственники лишились тех благ, которые имели2. Так повторилась трагедия.

«МН»: Во время войны люди ни в чем не повинные, оказавшись в лагерях, рубили уголь, валили лес, помогая делу Победы. Почему бы не признать за ними право на получение медали «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.», другие полагающиеся им льготы?

А.Я.: Считаю такую постановку вопроса и правильной, и справедливой. Но это дело законодательной и исполнительной власти. Тем не менее комиссия обратилась с официальным письмом в Совет Министров СССР, рекомендуя предусмотреть все это в новом пенсионном законе.

«МН»: В отличие от той работы, которая велась после XX съезда, ваша комиссия не ограничивается реабилитацией жертв репрессий, но стремится вскрыть механизм этой антинародной расправы. Что же обусловило ее масштабы?

А.Я.: За всех членов комиссии я, понятно, не могу ответить. Что же касается меня, то чем больше вникаю в эту материю, тем меньше начинаю понимать, что же все-таки владело людьми. Мне понятно, почему одна группа оказалась жертвой доносов другой, если брать все это в плане локального злодейства. Или цепочки локальных злодейств при разгуле политических интриг. Насаждались нетерпимость, массовая подозрительность, выжигалось товарищество, на многочисленных собраниях непременно кого-то разоблачали, клеймили, обязательно надо было найти «домового» или «ведьму». Так складывалась практика беззакония, доносительства, постоянно нагнетаемого шизофренического состояния общества. Но при этом спрашиваешь себя: почему все-таки произошло, кому было выгодно? Что двигало инициатором этого люциферства? Какие причины обусловили предательство социализма? Ответ найти очень трудно. Это, в сущности, то, что обозначается словами «по ту сторону добра и зла». С нашим народом – и мужественным, и терпеливым, и милосердным – горы можно свернуть. И вдруг такое страшное, тотальное недоверие, такое море крови. Мне не дано понять тот безмерный политический, нравственный, какой хотите, распад людей, которые стояли у кормила этого страшного действа.

«МН»: Мы говорим обычно: виновата система. Кто-то заметил: если пропустить кошку через стиральную машину, у нее навсегда останется комплекс стиральной машины.

А.Я.: Люди не кошки. Да. Система диктатуры, развращающей личной власти, играла решающую роль. Но чем объяснить такую массовую истерию нетерпимости? Кстати, рудименты этого нет-нет да и напоминают о себе в нашей жизни. Как часто еще мы слышим обвинения, ярлыки. Все это касается людей, а не их позиции. И обязательно с обвинительным уклоном.

Безжалостность, немилосердность – это все от того времени, от уха крепостничества.

«МН»: Вы упомянули крепостничество. Вот и сказалась, прежде всего, неподготовленность общества к социализму. Ленин считал, что надо взять власть, используя ее для форсированного развития общества. Но власть, как известно, может быть употреблена как во благо, так и во вред.

А.Я.: Я бы не согласился с этим. Здесь есть отзвук культового начала, превращающего Ленина в сверхчеловека, который мог все предвидеть, во все проникнуть.

С другой стороны, были и ошибки. Бестоварная утопия, преувеличение роли насилия. Та же продразверстка не вызывалась исторической необходимостью. Недооценка на всех этапах, кроме нэпа, принципов кооперации. Но хотел бы добавить и следующее. Любая революция всегда связана с известным романтизмом. По большей части искренним, чистым. Это надо беречь.

Кстати, известный романтизм имеет место и сегодня, во времена перестройки. Именно этот романтизм убеждает меня, что у нас действительно происходит революция.

Но рядом с романтикой всегда соседствует возможность ошибок, желания пересиливают трезвый расчет. Все это окрашивается в эмоциональные тона, приобретает какие-то личностные очертания. Скажем, когда давались права предприятиям, нам казалось, что коллективы используют свободу с энтузиазмом и высокой степенью сознательности. Но в ряде случаев это вылилось в пошлый групповой эгоизм.

На исторических переломах всегда возникают романтические перехлесты. И, возвращаясь к Ленину, я бы не выступал его судьей. Каждый человек, даже великий, действует сообразно историческим обстоятельствам. И даже гениальный человек не может выпрыгнуть из своего времени.

«МН»: Но где же гарантии, хотя бы надежда на то, что прошлое невозвратимо?

А.Я.: Единственный путь – демократия, всенародный контроль над властью, над деятельностью любого человека, поставленного у власти. Это твердая процедура принятия законов. Это предельная гласность во всех сферах. Без гласности, в отсутствие демократии всегда живет микроб произвола, микроб диктатуры. Он превращает нас в маленьких унтер-пришибеевых и больших наполеончиков.

Демократия. И здоровье нравственности... Гитлер пришел к власти на основе всенародного голосования. Но вместе с этим формальным выражением демократических начал торжествовала глубокая безнравственность: национальная неприязнь, отравление нации идеей исключительности.

Поэтому, когда я говорю о гарантиях неповторимости прошлого, я всегда прибавляю: нравственная демократия. Демократия, которая опирается на прочную человеческую нравственность и совесть.

«МН»: Что означает лично для вас работа в комиссии, как она вам дается?

А.Я.: Тяжело. Может быть, потому, что в силу личных качеств я, говоря боксерским языком, плохо держу удар. На меня все это производит страшное впечатление. Хотя и понимаю: надо довести дело до конца. И страдаю оттого, что из моего сознания чередой уходят люди, которых я считал кристально чистыми, представлял себе героями. Они оказываются в разряде и жертв, и... не хочется употреблять слово «палачей». И жертв, и виноватых перед другими. Это и есть та квадратура круга истории, которая нравственно неразрешима.

Московские новости. 1990. 7 января: Опубл.: Реабтлитация: Как это было. Середина 80-х – 1991. М., 2004. С. 318 – 321.


Назад
© 2001-2016 АРХИВ АЛЕКСАНДРА Н. ЯКОВЛЕВА Правовая информация