Альманах Россия XX век

Архив Александра Н. Яковлева

ДЕТИ ГУЛАГа
Документ №31

Свидетельство А.В.Волынской

01.01.1998

...В городе Новоукраинка Кировоградской области находился детдом № 1 им. Ленина на 400 детей. Из них 38 – дети репрессированных, остальные – дети умерших в 1933 г. от голода. Возле столовой росла большая груша, которая никогда не цвела. Под ней была яма, куда сбрасывали умерших от голода детей.

В «Мемориале» есть карта лагерей, но нигде нет карты детдомов, которыми была покрыта вся наша страна. В них росло искалеченное поколение.

* * *

Я, Волынская Альдона Владимировна, жила то в Москве, то с няней в Истре, где и училась. После исключения из партии1 отца перевелась в Москву в школу № 275. Началась совсем другая жизнь. Например, учителя, узнав об исключении из партии моей мамы, вызвали меня в учительскую, стали спрашивать, с какого года мама в партии, я ответила: «У меня мама беспартийная».

Мама ушла по повестке НКВД,2 а через три дня приехали мужчины и женщины, спросили меня, есть ли у меня бабушка, и сказали, что я поеду к ней.

Было ясно, что они врут, так как не спрашивали, где живет бабушка. Начался обыск. Мне позволили взять с собой портфель с книгами и еще две книги. Я взяла однотомник Пушкина и Чехова. Фотоальбом взять не разрешили. В мешочек положили кое-какие детские вещи. Соседка подморгнула и сунула в мешок отрез крепдешина, а потом спросила, можно ли ребенку дать конфеты. Тогда я поняла, что теперь без разрешения мне никто ничего не имеет право дать.

Привезли меня в Даниловский приемник, где в то время было всего восемь детей: Эля и Нэля Юян, Лида Карницкая, Вера Берделисова и другие.

Меня отвели в подвал, где сняли отпечатки пальцев, сфотографировали в профиль и анфас с цифрами и буквами внизу на планке.

Девочки были в приемнике более месяца, они рассказали, что недавно из переполненного приемника почти всех увезли в детские дома.

Потом дядя Миша, представитель НКВД, объявил, что мы поедем в детский дом на Черное море в Одессу. Везли нас на вокзал на «черном вороне», задняя дверь была открыта, и в руке охранник держал наган. B поезде нам велели говорить, что мы отличники и поэтому до конца учебного года едем в Артек.

Привезли нас в спецдетдом «Березки» Одесской обл. Там было более 500 детей арестованных родителей. Это были бараки из ракушечника посреди степи. Однажды в нашу среднюю группу пришел мальчик из старшей группы и сказал нам, что стыдно играть и не задумываться над тем, что столько людей арестовано, не может быть в стране столько врагов народа.

Вскоре детский дом расформировали, отправляя группы по 30–40 человек в различные детские дома. Сейчас я понимаю, что стукачи были и среди детей, и в НКВД испугались подобных разговоров.

Нашу группу – 38 человек – направили в город Новоукраинка Кировоградской обл. Голодные, пройдя несколько километров пешком, мы подошли к низкому, темному зданию – столовой. Столы были накрыты, и в каждой тарелке плавало более десятка мух. Тогда никто из нас не мог есть этот суп. Потом ели, даже когда тебе сосед плюнул в тарелку. Мы там постоянно голодали.

Пришла как-то комиссия, и всем накладывают полные миски винегрета. Спрашивают: «Вкусно? Довольны?» – «Да!» Комиссия уходит, официантка кричит: «Еще три смены не ели!» – и вываливает остатки [еды] из мисок в ведро.

Мы были покрыты струпьями, и добрая медсестра Мария Ивановна говорила, что «зеленка вам не поможет, вам надо мясо есть». Однажды нам дали по куску вареного мяса, от которого так пахло керосином, что даже всегда сопровождающие детдомовцев собаки не стали его есть, видно, корову лечили керосином.

Дома детдома располагались вдоль улицы, где были мельница, маслобойка, бурты сахарной свеклы. На проезжающий обоз с зерном, кукурузой, свеклой, семечками налетали голодные детдомовцы; пока их били кнутом, они успевали насыпать полные карманы съестного.

В спальнях было холодно, обычно вдвоем ложились на один матрац в одежде и обуви, накрывались вторым матрацем и одеялами. Один раз в месяц нас водили в баню. С ужасом вспоминаю, как приходилось вытираться мокрыми простынями. Не было ни носовых платков, ни рукавиц, нос вытирали рукавами пальто, которые были похожи на задубевшую кожу.

Особенно мучительно приходилось выслушивать отказ выдать деньги на марки для писем. Деньги из лагеря по 3–4 рубля присылала из лагеря мама, но, прежде чем получить их, надо было выслушать проповедь о том, что нечего писать врагам народа.

За полученную двойку нас, не комсомольцев, вызывали на комсомольское собрание, и каждый комсомолец должен был объяснить, что моя двойка – вражеская, хотя у них зачастую было по 7–8 «советских» двоек.

Началась война. Мы из типографии носили тюки газет на станцию, а по окончании школы всех отправили в пионерский лагерь за 12 километров от города. Немцы были уже близко, но нам говорили, что это десант. Большинство воспитателей и сотрудников детдома разбежались. Директор детдома Полина Евгеньевна Панасюк украла мыло, материал, а у детей, чьи родители были арестованы, – личные вещи. У Эли Юян – скрипку, у меня – отрез крепдешина, у Нины Исакианс – золотые часы. Продав мыло и вещи, она уехала на пароходе, бросив мальчиков в осажденной Одессе без копейки денег.

По окончании войны Панасюк П.Е. работала зав. санаторием, продолжала воровать и в конце концов повесилась.

В пионерском лагере мы узнали, что город окружен, остался путь на Одессу. Я, Эля Юян и Маша Поливанова босиком в трусиках и ситцевых платьицах, взяв портфель семечек, пошли на Одессу, но нас не пропустила воинская часть, не пустили даже переночевать в деревню. К утру мы вернулись, все плакали и обнимали нас. Потом приехала завуч Лариса Антоновна Шадурская, собрала всех 40 человек старших (всего было 400 детей), и сказала, что войны начинаются и кончаются, что старшие должны погибнуть и спасти малышей, которым жить после войны. Мы распределились по работам, у нас было 14 коров, которых доила Наталка Ляшко, а я ей помогала. Мы жали, вязали снопы, убирали подсолнечник и т. д. Малыши на брезенте теребили подсолнечник, запасались топливом, месили и сушили кизяк. По просьбе председателя колхоза помогали убирать урожай. Он дал нам мед и поросную свинью, которая впоследствии принесла нам 14 поросят.

Когда из города ушли передовые фронтовые части немцев, мы, старшие дети отремонтировали глинобитные дома, и все переехали в город. Всю работу выполняли дети. Я, Эля Юян, Наталка Ляшко, Айна Саулит работали [при немцах] прачками, были оформлены на полставки. Без топлива, без мыла мы на деревянных досках стирали белье, кипятили, гладили и вывели советских вшей. Многие работали в парикмахерской, в швейной, уборщицами, подавальщицами, поварихами, ухаживали за свиньями, а мальчики – за лошадьми. Постепенно начали забывать про голод – воровать было некому.

Через Новоукраинку трое суток гнали наших военнопленных. Мы свои пайки хлеба отдавали младшим, а те совали их в руку самым больным... Женщины кидали продукты в толпу пленных, начиналась свалка, и немцы тут же расстреливали военнопленных, колонна уходила, а женщины хоронили убитых пленных в овраге. Потом мы с подводой ездили по улицам, читали молитву и просили милостыню для военнопленных. Овощи варили, и маленькие мальчики отвозили еду на повозке в лагерь «Адабаш». Детей немцы в лагерь пропускали.

Старших детдомовцев, кому исполнилось 16 лет, [немцы] стали гонять на строительство моста, их предупредили, что угонят в Германию. Верочка, самая красивая девочка, вышла замуж в деревню за семидесятилетнего старика, чтобы не ехать в Германию. Лариса Антоновна предупредила Олю (Голду) Червинскую, чтобы она уходила в деревню прятаться, но через 2 месяца она вернулась, ее никто не взял. Ночью в спальню пришли полицаи, по спискам вызвали еврейских детей и увели. Мы думали – в гетто, мы отдавали им самое дорогое – открытки, платочки, шарфики. На следующий день узнали, что все евреи в городе были расстреляны. Впоследствии оказалось, что немцы затребовали списки детдомовцев, а в списках была указана национальность, на что тогда никто не обратил внимания.

Когда через город из Польши отступали беженцы, к нам в детдом прибились два еврейских мальчика и девочка, блондинка с голубыми глазами, у нее был ортопедический ботинок. Они совершенно не говорили по-русски. Девочку мы назвали Маша, она прижилась у нас в прачечной, была слабенькая, но старалась помогать. Эти дети выжили, их никто не выдал.

Шестидесятилетней Ларисе Антоновне Шадурской после освобождения Украины дали 15 лет лагерей, где она и погибла.

Отправили в Германию из детдома первую партию, а в августе 1942 года – вторую партию тех, кому исполнилось 16 лет. Потом была отправлена третья, последняя партия. Нас везли в город Кёльн, но по дороге в городе Губен человек 12 продали на бирже труда в различные фирмы. Весной 1943 г. я, Эля Юян и Леля Полякова совершили побег. Мы пробежали через Германию и Польшу, а на границе с СССР, в Белоруссии, нас арестовали [немцы] и более года возили из тюрьмы в тюрьму (Эссен, Кассель, Дюссельдорф и др.).

В 1944 году нас привезли в Кёльн, в филиал лагеря Бухенвальд Месселагерь, потом направили в гестапо г. Кёльна. Город сильно бомбили, и нас направили на работу на аэродром, где из-за бомбежек немки не хотели работать. Там нас освободили американские войска, эшелоном отправили в фильтрационный лагерь города Магдебурга. Нам предложили пойти работать в в/ч, оказалось, что это МГБ, пришлось скрыть, что родители арестованы. Мои подруги вышли замуж и уехали в СССР, а меня арестовали как ЧСИР. Из тюрьмы чудом удалось вырваться.

В Белоруссии встретилась с освободившейся из лагеря мамой, но после вызова в МГБ пришлось срочно уехать на Сахалин. С трудом училась, работала в школе и в РОНО, скрывала факты биографии, хотя скрывать было нечего. Сейчас я инвалид I группы, совершенно одинокая (в концлагере прошла стерилизацию). Жить мне помогает стремление помочь другим.

Волынская Альдона Владимировна,
г. Москва.

 

Архив МИЛО «Возвращение». Рукопись.


Назад
© 2001-2016 АРХИВ АЛЕКСАНДРА Н. ЯКОВЛЕВА Правовая информация