Альманах Россия XX век

Архив Александра Н. Яковлева

«ЗРЯ ГИТЛЕРА ОБВИНЯЮТ В ИСТРЕБЛЕНИИ ЕВРЕЕВ, ВАС ПРЕДАТЕЛЕЙ НАДО УНИЧТОЖАТЬ…»: Обыкновенный фашизм в застенках Московского управления МГБ СССР. Документы. 1951–2014 гг.
Документ № 12

Постановление Главной военной прокуратуры


25–30.04.1958


 


ПОСТАНОВЛЕНИЕ

город Москва


 

Военный следователь по особо важным делам Главной военной прокуратуры полковник юстиции ШАПОВАЛОВ, рассмотрев материалы уголовного дела о нарушениях социалистической законности рядом бывших работников УМГБ Московской области, допущенные ими при расследовании дел на граждан города Москвы,

 

НАШЕЛ:

 

Основанием для возбуждения Главной военной прокуратурой настоящего дела послужили поступившие от прокурора Московской области, в соответствии с указанием Генерального Прокурора СССР, материалы проверки МК КПСС по отдельным фактам нарушения социалистической законности при расследовании в УМГБ МО в 1950–51 годах дел на работников завода «Динамо» и других лиц.

 

В результате проведенного следствия собранными доказательствами по делу полностью подтверждены не только вскрытые МК КПСС факты нарушения социалистической законности, но и установлены другие многочисленные случаи необоснованных арестов и преданий суду, а также различные незаконные методы расследования, допущенные рядом работников УМГБ по свыше чем по 100 пересмотренным и прекращенным в настоящее время, за отсутствием состава преступления и за недоказанностью, делам, по которым проходит до 200 человек.

В эту группу лиц входят: работники заводов «Динамо», «ЗИС», члены их семей, врачи, писатели, художники, юристы, студенты, работники различных советских, хозяйственных и промышленных учреждений и предприятий города Москвы.

Указанные дела расследовались в период 1948–1952 гг. группой следователей УМГБ МО в составе: Стратоновича Б.А., Ильина В.Г., Литвина И.Д., Якушева А.И., Саградова А.А., Иванова А.И., Ковалева В.Г., Пантелеймонова, Шугало В.А., Горбунова В.В. и др. с соответствующим участием в этом: начальника следственного отдела УМГБ МО Герасимова В.В.; заместителя начальника следственного отделе Чмелева Б.И.; начальника отделения следственного отдела Матиек П.С., а также начальника УМГБ МО Горгонова И.И. и других лиц из числа руководства УМГБ МО, которым были подчинены работники оперативного и следственного отделов.

Руководя работой следственного отдела УМГБ МО, данные лица утверждали по упомянутым делам постановления: на арест, о предъявлении обвинения, о направлении в особые и общие лагеря для отбытия наказания и обвинительные заключения, допуская при этом аресты граждан и предание их суду по непроверенным и необоснованным материалам, не пресекая незаконные методы расследования по их делам.

Помимо этого Чмелевым и Горгоновым в период 1938 года, а Герасимовым в 1941 году лично были расследованы отдельные ныне прекращенные за отсутствием состава преступления, по которым произведенные аресты и выдвинутые обвинения признаны совершенно необоснованными.

По данному делу следствием установлено, что при производстве необоснованных арестов и привлечении к уголовной ответственности граждан по указанным выше группам дел работники следственного отдела УМГБ МО в целях получения так называемых признательных показаний с ведома и по прямому указанию своих начальников в одних случаях и при попустительстве и бесконтрольности с их стороны в других применяли к подследственным такие незаконные методы, как:

— изнуряющие продолжительные ночные допросы с лишением сна;

— длительное содержание подследственных в карцере, одиночках и боксе в условиях, подрывающих состояние здоровья арестованных;

— искажение показаний при записях в протокол и понуждение как подследственных, так и свидетелей подписывать эти показания;

— лишение арестованных прав пользования ларьком, прогулками, передачами и получения вовремя горячей пищи.

При отказе подследственных дать требуемые признательные показания им угрожали арестом членов их семей или направлением в специальные тюрьмы «Сухановку» и «Лефортово», дачей в суде или на особом совещании большого срока наказания, направлением в особо режимные лагеря и т.д.

Использовались для получения признательных показаний и такие приемы как: понуждение подследственных в целях изнурения стоять на допросах в течение длительного времени по стойке «смирно» или приседать по команде «встать-сесть».

Почти все подследственные на допросах обычно подвергались различным угрозам, нецензурной брани и другим видам оскорблений, унижающих человеческое достоинство.

Как правило, ходатайства подследственных по делу необоснованно отвергались без составления об этом даже соответствующих постановлений.

В порядке подготовки подследственных к даче «признательных» показаний в суде они подвергались со стороны работников следственного отдела специальной обработке, обеспечивающей подтверждение ранее полученных от них в процессе следствия вынужденных признаний. За дачу в суде таких признаний, подследственным взамен обещалось обеспечение «небольшого» срока наказания, «хороший» лагерь, работа по специальности и т.д.

Наряду с этим, в процессе предварительного следствия, в связи с отсутствием по делу необходимых доказательств, работниками следственного отдела широко использовалась в провокационных целях внутрикамерная агентура.

В качестве свидетелей, изобличающих подследственных, практиковались допросы агентов УМГБ МО, до этого участвовавших в агентурной разработке этих лиц, на основании донесений которых последние были затем арестованы при наличии непроверенных и явно необоснованных для ареста и обвинений материалов.

Помимо непосредственной причастности упомянутых лиц из числа руководства управления и следственного отдела УМГБ МО, а также подчиненных им следователей к подписанию соответствующих следственных документов по указанным выше делам <…>, в отношении каждого из них следствием установлены следующие обстоятельства их личных незаконных действий, о которых показали по конкретным делам свидетели из числа в прошлом необоснованно арестованных и привлеченных к уголовной ответственности, в ныне реабилитированных граждан:

 

Начальник следственного отдела УМГБ МО ГЕРАСИМОВ, принимая участие в расследовании дела на работника завода «Динамо» Литвакова У.М., арестованного в 1950 году, вызывал его к себе и угрозами понуждал к даче «признательных» показаний, заявляя: «Вы знаете, где Вы находитесь? В ЧК мы не работаем в белых перчатках. Если надо…будем хлестать по голому телу».

Поместив Литвакова за отказ дать требуемые показания в карцер, Герасимов вызвал его через пять дней и, выражая «удивление», что от него, Литвакова, «почти ничего не осталось», тут же пояснил: «Если не образумишься, то еще не то будет».

Требуя на допросах от зам. психиатра города Москвы Лифшиц И.Л. признательных показаний, Герасимов, оскорбляя и угрожая ему, заявлял: «Вы отсюда не уйдете», «сгною… закатаю на полную катушку», «ты уже считай себя осужденным, а подследственные там, на улице». В целях понуждения к даче «признаний» арестованный в 1950 году УМГБ МО Лифшиц, по указанию Герасимова, помещался в карцер и подвергался длительным ночным допросам с лишением сна.

Вызывая к себе для «воздействия» адвоката Бирулину В.И., арестованную в 1949 году, Герасимов, требуя от нее «признаний», угрожал в противном случае арестовать ее дочь, цинично заявляя, что «у МГБ свои законы», «все равно получишь десятку», «долго будешь ломаться или тебе мозги вправить», «хочешь, чтобы твоя дочь пошла за тобой, от тебя зависит, что с ней сделать». Окончательно распоясавшись, Герасимов, возмущенный отказом Бирулиной дать требуемые им показания, с криком «я тебе покажу законы» схватил, по словам Бирулиной, ее за волосы и ударил о стенку.

Присутствуя на допросах арестованного УМГБ МО начальника планово-производственного отдела завода «Динамо» Пельцман, Герасимов, требуя дачи «признательных» показаний, угрожал ему:

— «имей в виду хлюст, времени у меня нет, давай, сразу признавайся, а не то мы тебе ребра переломаем, в карцере сгноим»;

— «ты не на ферме яйцо-птица, не в академии наук, а в ЧК, в органе с особым доверием, у нас нет брака. Если мы берем кого, то все. Разве ты видел, что кого-либо мы освобождали, чтобы отсюда кто-либо вышел»;

— «все равно все подпишешь, не таких ломали».

Понуждая Пельцман к «признанию» угрозами о расправе над ним, Герасимов заявлял ему, что перед ним на допросах еще никто не устоял: «Я и не таких ломал», «сотрем тебя с лица земли». На жалобу Пельцман, что [следователь] Матиек искажает в протоколах допросов его показания, Герасимов заявил: «Пойми, что у нас брака нет, если мы берем кого, то все. Что тебе нужно? Живешь как помещик, у тебя чистая постель, кормят, как губернатора, еще даже люминал тебе подавать нужно, а теперь ты еще о правосудии заговорил. Я тебе покажу правосудие. Если нужно, мы будем тебя держать год-два-три, но мы с тобой до конца разделаемся все равно».

Пытаясь внушить Пельцман полную обреченность, Герасимов заявлял: «Кому и что ты писать будешь? Кому поверят, тебе или органам? Ведь тебе объясняли уже, где ты и кто ты».

За отказ подписать без возражения протокол об окончании следствия Пельцман был помещен в бокс.

Будучи на допросах начальника отдела снабжения завода «Динамо» Масина, Герасимов всячески оскорблял его, угрожал расправой и помещал в карцер с целью понуждения к даче так называемых признательных показаний. Герасимов заявлял ему: «Умереть не дадим, на подпорках жить будешь». На заявление Масина, что он только подследственный, почему Герасимов так обращается с ним, Герасимов, подойдя к окну и указывая на проходящих по улице граждан, сказал: «Вон видишь за окном... там подследственные, а ты уже готов».

Участвуя в расследовании дела главного механика завода «ЗИС» Станецкого С.Л., Герасимов с целью воздействия на него для получения «признаний» вызвал его из бокса, где тот до этого содержался, и подозвал ближе к себе, заявив, по словам Станецкого: «А, Семен Львович, старый приятель, давай закурим», а в момент, когда Станецкий, поверив ему, нагнулся к Герасимову прикурить, сзади кто-то из других присутствующих подчиненных Герасимова нанес удар по шее, отчего Станецкий упал. Выражаясь нецензурными словами и угрожая, Герасимов требовал от Станецкого «признаний» и за отказ направил его в карцер.

Принимая участие в расследовании дела начальника производства завода «Динамо» Кац Б.И., арестованного в 1950 году, Герасимов требовал на допросах от него дачи «признательных» показаний, угрожая отправить «в такое место, где [Кац] быстро за два дня дойдет». В связи с отказом давать требуемые «показания» Кац неоднократно вызывался ночью к Герасимову, который говорил ему: «Даю вам два часа, не подпишешь — сгною в карцере».

При попытке Кац заявить о своей невиновности Герасимов угрожал расправой, заявляя: «Вам это даром не пройдет! Вы пожалеете об этом». Содержа Кац до суда в одиночной камере в целях оказания соответствующего влияния на его поведение в суде, Герасимов помимо этого вызывал Кац и внушал ему: «Ваше единственное опасение подтвердить в суде то, что вы у нас показали, думайте при этом о своем сыне, о своей семье. Если вы посмеете не подтвердить свои показания, вам будет плохо. Наказание здесь буду я устанавливать, и от меня зависит, что будет с вами». Вызвав за 3–4 дня до суда Кац, Герасимов вновь требовал подтверждения в суде показаний, которые были подписаны им в процессе предварительного следствия, заявляя при этом: «Не дай бог вы начнете на суде блудить. Вернетесь тогда к нам и уже больше отсюда никуда не уйдете».

Вызывая к себе в ночное время на допросы зав. областной Московской юридической консультации, члена КПСС с 1916 года Русакова Г.Я., арестованного УМГБ МО в 1949 году, Герасимов оскорблял его и угрожал применить к нему «особые меры», заявляя при этом, что … «партия мне это разрешила. Я у тебя раскаленными щипцами вырву показания. Будешь рвать волосы на себе…, если они к этому времени останутся». Требуя «признательных» показаний, Герасимов, по словам Русакова, обычно угрожал вырвать их клещами и при этом любил повторять «ходит птичка весело по тропинке бедствий, не предвидя от того никаких последствий».

Бывая на допросах рабочего Мягкого Г.П., арестованного в 1949 году, Герасимов, требуя дачи «признательных» показаний, оскорблял его и угрожал арестом его жены, а на одном из допросов нанес ему, по словам, Мягкого, удары кулаком в бок, а затем направил в карцер.

Принимая участие в расследовании дела на журналиста Литвак А.М., арестованного в 1949 году, Герасимов понуждал его дать «признательные» показания вопреки его заявлениям о невиновности и требованию допросить в подтверждение этого Героя Cоветского Союза писателя Медведева (автора книги «Это было под Ровно»). Угрожая расправой, Герасимов заявлял: «Плохо будет, если не признаешь своих антисоветских взглядов. Сознавайся, пока не поздно, а не то мы предъявим такое, что закачаешься». Вместе со следователем Кормилицыным Герасимовым было подписано и обвинительное заключение, в котором против Литвак выдвигалось необоснованное обвинение.

Рассматривая уже после осуждения Литвак жалобу последнего от 28 декабря 1949 г. о необъективности проведенного следствия по его делу, Герасимов, используя свое положение, необоснованно отклонил ходатайство Литвак о допросе в качестве свидетеля Медведева, указав в специальной справке, что Литвак якобы «никаких заслуживающих внимания обстоятельств не привел». Заключение об отказе в удовлетворении жалобы Литвак и «обоснованности» его ареста и осуждения было дано теми же лицами, которые подписывали на него обвинительное заключение (Герасимовым и Боярским). В последующем, при пересмотре дела Литвак, свидетель Медведев своими показаниями полностью реабилитировал Литвак, опровергнув выдвинутое против него обвинение. Медведев указал, что действия, за которые Литвак арестован, были предприняты по заданию Одесского ОГПУ, где Медведев работал. В связи с этим 13 декабря 1954 года дело Литвак было прекращено Центральной комиссией за отсутствием состава преступления.

Будучи на допросах шофера Листенгурт Д.В., арестованного в 1951 году, Герасимов, понуждая его к даче признаний, выражался нецензурными словами, оскорблял его и, замахиваясь кулаком, заявлял, угрожая карцером: «Я все равно тебя сгною здесь».

Вызывая неоднократно на допрос арестованного в 1952 году мастера цеха производственных мастерских Балантера Я.Ш., Герасимов допускал нецензурную брань и угрожал сгноить в тюрьме, а при отказе его дать «признательные» показания заявлял: «Вражина! Ты знаешь куда ты попал, ты попал в ЧК, отсюда не вырвешься, это тебе не ОБХС, где можно откупиться».

Участвуя в допросе шофера Гольдфарб, арестованного в 1951 году, Герасимов угрозами и оскорблениями понуждал его к даче «признаний», а в ответ на его жалобу об избиении его следователем заявил: «У нас делается все правильно, отсюда никто не выходит». Издеваясь над Гольдфарбом на допросах, Герасимов говорил ему: «Это ты-то подследственный? Подследственные вон где... (и указывал на улицу), а ты уже отпетый». В целях понуждения дать требуемые показания Гольдфарб был им посажен в карцер.

Допрашивая Туник Г., арестованною вместе с мужем, и требуя от нее изобличающих показаний на мужа, Герасимов, угрожая расправой, заявлял ей: «Раздавлю как муху», «сгною». По словам Туник, ставшей седой после возвращения из карцера, Герасимова подследственные прозвали «грозой малой Лубянки».

Принимая активное участие в расследовании дела студента Гармаш В.И., арестованного УМГБ МО в 1951 году, Герасимов, присутствуя на его допросах, заявлял: «Отправим на дачу в Сухановку, где к тебе с санкции Генерального прокурора применим все меры физического воздействия». Угрожая расправой и понуждая к даче так называемых признательных показаний, Герасимов говорил: «будут бить до полусмерти», «отсюда живым не выйдешь, пока дело не будет закончено так, как мы хотим».

Угрожая арестом родных, если Гармаш не даст требуемых показаний, Герасимов принимал участие в специальной «обработке» его к очным ставкам с Шориным и Левиным, проводя накануне допроса «собеседование» с целью обеспечения нужных показаний. Обещая Гармаш за «признательные» показания малый срок наказания, Герасимов на допросах диктовал его ответы в своем изложении, понуждая затем подписывать составленные от имени якобы Гармаш клеветнические показания о существовании в Москве «антисоветской националистической организации молодежи» под названием «Люди города».

Зная о роли агентов МГБ в создании дела Гармаш, обвинение против которого было основано на грубой провокации с «подставкой к Гармаш под видом иностранного журналиста агента МГБ, Герасимов понуждал Гармаш и к даче в суде «признательных» показаний заявляя: «имей в виду, если дело твое возвратят к нам, то мы его закончим с тем же результатом, только тебе тогда несдобровать. И куда бы ты не жаловался, все жалобы попадут к нам». Подобным же образом Герасимов принимал участие и в допросе проходящего по делу Гармаш арестованного Шорина, допуская к нему угрозы и оскорбления. Содержа его в одиночке и в карцере, он понуждал Шорина, по его словам, давать ложные показания в отношении Гармаш, Левина и других.

Требуя на допросах артистки Спициной Н.М., арестованной в 1951 году, «признательных» показаний, Герасимов оскорблял ее и, угрожая расправой, заявлял: «мы не таких ломали», «вы, мадам Спицина, поползаете перед Ковалевым», «мы из вашей пышной внешности сделаем постною котлету». Принимая участие в проведении очной ставки Спициной, Герасимов понуждал свидетельницу давать ложные показания.

Понуждая бывшего слушателя Института иностранных языков Капелюш Л. к даче «признательных» показаний, Герасимов угрожая ему репрессиями, заявлял: «Вы находитесь в цитадели чекистов, перед которой Шлиссельбургская крепость — ничто...». Требуя «признаний», Герасимов говорил: «пока не сделаете этого, будем держать вас в карцере или переведем вас в Сухановку».

Принимая участие в расследовании дела дочери бывшего секретаря ЦК ВЛКСМ Косаревой Е.А., арестованной УМГБ МО в 1949 году, Герасимов, вызвав Косареву к себе в кабинет и показывая в провокационных целях на груду толстых папок, лежащих у него на столе, которые не имели к ее делу отношения заявлял: «Это материалы о твоей преступной деятельности… Пока есть еще время, ты должна дать показания о своей преступной деятельности… в противном случае имеющиеся у нас материалы будут предъявлены, и тогда будет хуже».

Будучи на допросах адвоката Белкина В.А., арестованного в 1949 году, Герасимов, требуя дачи «признательных показаний заявлял: «Раз ты уже попал к нам, то без срока не уйдешь». Угрожая Белкину, Герасимов говорил: «Жаль, что вас всех не истребили, всех не перевешали..., зря Гитлера обвиняют в истреблении евреев, вас предателей надо истреблять, мы научим вас уму разуму»

Присутствуя на допросах арестованной в 1949 году жены бывшего советника советских посольств Астахова, члена КПСС с 1918 года, Астаховой Н.В. и требуя от нее дачи «признаний», Герасимов угрожал ей: «Здесь не такие бывали и признавались, мы Вас живо, в пять минут можем заставить давать показания. Такие, как Вы, отсюда вперед только ногами уходят, запомните это... будешь здесь протухать».

Поместив Астахову в карцер за отказ дать «признательные» показания, Герасимов по истечении пяти суток вызвал ее оттуда и, узнав, что она не желает давить требуемых показаний, закричал: «Вон ее...»! И Астахова вновь была помещена в карцер.

В процессе расследования дела на бывшего бухгалтера завода «Динамо» Тараховского З.Р., арестованного в 1950 году, Герасимов, требуя на ночных допросах дачи «признаний», заявлял: «Ну, ты смотри, не сделай себе хуже, давай признавайся, а то я за тебя возьмусь». Угрожая расправой, Герасимов говорил: «Я давно до тебя добираюсь, я научу тебя, как нужно держать себя на следствии и давать показания, я сделаю из тебя лепешку, я тебя сгною в карцере». За отказ на одном из допросов дать требуемые показания Герасимов приказал посадить Тараховского на 10 суток в карцер, но услышав от него, что он все равно не даст показаний, закричал: «Не на 10, а на 15 суток, не на 15, а на 20 суток в карцер его! Пусть там дойдет. А я его сам буду вытаскивать из карцера, когда сочту нужным. Выкрикивая эти угрозы, Герасимов выражался нецензурными словами и тряс перед лицом Тараховского кулаками.

На допросах арестованного в 1951 году старшего зоотехника Главптицепрома Шипкова Н., награжденного правительством за заслуги перед государством орденом Ленина, Герасимов заявлял: «Раз ты, вражина, сюда попал, значит тебе здесь конец. Свободы тебе все равно не видать, признавайся во всем». Добиваясь «признаний», Герасимов угрожал арестовать членов семьи Шипкова, цинично заявляя: «Твою старуху мы не будем трогать, а то она здесь еще умрет, а хотя посмотрим, как ты будешь себя здесь вести». Подготавливая Шипкова к даче «признаний» в суде, Герасимов заявлял ему, что если он не подтвердит там свои показания, то «…мы тебя можем загнать в такой лагерь, куда Макар телят не гонял». Принимая участие в допросе других лиц, проходящих по этому делу, Герасимов также допускал по отношению к ним оскорбления, угрозы, понуждал дать так называемые признательные показания и подвергал их «обработке» для выступлений с «признаниями» в суде.

С целью понуждения к даче «признательных» показаний арестованного Авербух (бывшего начальника отдела капитального строительства завода «Динамо») Герасимов на его допросах заявлял следователю Якушеву: «Дайте ему карцерок, а семью придется репрессировать, если он не будет подписывать протоколы допросов с признанием своей вины». Прибыв на один из допросов Авербух в связи с отказом последнего подписать следователю очередной протокол, Герасимов бросился к стулу, находившемуся рядом с Авербух, ударил но нему ногой так, что стул разлетелся на части, а затем угрожающе заявил Aвербух, что, «...если через пять минут не измените поведения, то с вами произойдут большие неприятности». По приказанию Герасимова Авербух содержался в карцере.

Будучи на допросах зав. производственными мастерскими Гольдина В.Л., арестованного в 1952 году, Герасимов выражаясь нецензурными словами и понуждая его к даче «признаний», заявлял: «Ты знаешь куда попал, ЧК... откуда для тебя выхода нет», «...я тебя сгною, ты кровью будешь харкать, а станешь рассказывать», «…я тебя сделаю тонким, звонким и прозрачным».

Допрашивая начальника ОТК завода «Динамо» Фридман Г.Н., арестованного в 1951 году, Герасимов, оскорбляя его и выражаясь нецензурными словами, требовал дачи «признательных» показаний и, размахивая руками перед его лицом и тыча кулаком в нос, кричал: «Вражина…!» и угрожал расправой.

Вызвав в себе за несколько дней до суда, Герасимов заявил: «Фридман, следствие повернулось к вам лицом... Все, что не делается, все к лучшему. Ваша судьба в Ваших руках... только не вздумайте отклониться от подписанных вами материалов. Тогда будете пенять только на себя».

Зная, что экспедитор фабрики «Дукат» Кузьмин Е.В. был арестован в 1951 году по непроверенным агентурным материалам и выдвинутые против него обвинения ничем по делу не обосновывались, Герасимов даже после допроса 16 свидетелей, из которых никто не показал об антисоветской деятельности Кузьмина, видя, что агентурные данные не нашли себе подтверждения, дело, однако, на Кузьмина не прекратил, а прибег к искусственному «подкреплению» необоснованных обвинений путем допроса в качестве свидетелей тех же агентов, которые разрабатывали Кузьмина до ареста. Проводя необъективное расследование, Герасимов понуждал Кузьмина к даче так называемых признательных показаний, допуская вместе со следователем незаконные методы следствия, необоснованно отклоняя ходатайство Кузьмина. На основании показаний свидетелей из числа агентов, допрошенных по инициативе Герасимова и оговоривших Кузьмина, он был 31 декабря 1951 года осужден к 25 годам лишения свободы, и только впоследствии дело его в 1954 году было прекращено. В определении суда по делу Кузьмина указано о том, что расследование велось необъективно, провокационно и что в процессе «разработки» Кузьмин даже спаивался агентурой.

Помимо перечисленных дел, Герасимов принимал активное участие и в расследовании многих других, допуская по ним к подследственным длительные ночные допросы с лишением сна, помещение в карцер, угрозы и понуждения с целью получения так называемых «признательных» показаний. К указанной группе дел относятся, в частности, дела на: Говорова, Орловского, Абрамова, Исбах-Бахрах, Свидовского, Раскина, Левина и Голуб, Шимшурину, Гиршович, Гольдберг, Горностай-Польского, Ганнопольского, Малеева, Крейнделя, Гитеса, Марголис, Старцева-Кунина, Бугакова, Казарина, Генкиной, Суворова, Карп, Коган, Шмидт, Бадаш, Галанина, Гольцкенера, Васкевич, Бурдину, Гиттельсон, Соколову, Грандова, Кантор, Куклес, Айзнер и др. Каждый из указанных лиц дал соответствующие показания о незаконных действиях Герасимова.

Кроме этого, о непосредственной причастности Герасимова к незаконным методам следствия, которые он допускал, злоупотребляя своим служебным положением, показывают и такие свидетели из числа бывших подследственных УМГБ МО, как: Куцоконь И.Н., Доронина Н.М., Мизеров, Бортман и другие.

О проведении с ведома и при участии Герасимова порочных методов расследовании с использованием в ряде случаев заведомо провокационных действий, допущенных при разработке дел, помимо дела Бухарского, Кулинич и других, свидетельствуют также дела Ратновского и Дедюкина, а также Полоскова, Гуднева и др.

Помимо показаний Куцоконь и Дорониной о том, что Герасимов на допросах допустил к ним физическое воздействие, о понуждениях, угрозах и оскорблениях, которые проявлял Герасимов к подследственным, показывают также свидетели Седых, Арапов, Вагнер, Бланк, Танкилевич и другие.

По делу также установлено, что еще до работы начальником следственного отдела УМГБ МО Герасимов В.В., будучи старшим оперуполномоченным КРО ОО Ленинградского и Северного фронтов, вел вначале агентурную разработку, а затем принимал непосредственное участие в 1941 году и в аресте профессора, доктора технических наук, депутата Ленинградского городского Совета — Молчанова П.А., страдающего в тот период миокардитом. Герасимовым были вынесены и подписаны постановления на арест Молчанова и об избрании меры пресечения в отношении его по ст. 58-1 «а» УК РСФСР. Им же были допрошены как до ареста Молчанова, так и после ряд свидетелей, приобщены копии допросов различных лиц, подписан акт о вскрытии и осмотре лаборатории Академии наук, где работал Молчанов.

Дело профессора Молчанова, заслуженного ученого и основоположника аэрологии в СССР, было необоснованно возбуждено по исключительно поверхностным, непроверенным данным. В октябре 1941 года Молчанов П.А. вместе с партией арестованных воров и других преступников по этапу выбыл из Ленинграда и в пути трагически погиб, будучи убит и ограблен ворами-рецидивистами. В 1954 году дело профессора Молчанова было КГБ ЛВО прекращено за отсутствием состава преступления, с ходатайством перед КГБ СССР о привлечении к ответственности лиц, виновных в необоснованном возбуждении дела и аресте профессора Молчанова.

В процессе проверки дела Молчанова были установлены исключительные его заслуги перед наукой и Советским государством. Так, например, еще в 1919 году по инициативе Молчанова была восстановлена единственная в стране аэрологическая обсерватория. Им созданы затем целый ряд основных аэрологических приборов, с помощью которых производится обслуживание авиации, исследование стратосферы и изучение Арктики. Им разработан был метод радиозондирования и впервые в мире был выпущен радиозонд. Молчановым было опубликовано свыше ста научных работ. Имя Молчанова, как ученого, широко известно среди исследователей стратосферы, изучающих Арктику. Он был участником полета на дирижабле на Северный полюс, консультировал полет советских летчиков через полюс. Будучи одним из ведущих ученых в области аэрологии, Молчанов являлся членом международной аэрологической комиссии.

 

Будучи заместителем начальника следственного отдела УМГБ МО и непосредственно руководя работой подчиненных ему следователей, Чмелев Б.Я. не только не пресекал незаконные методы следствия со стороны следователей, которые они проявляли при расследовании дел, находящихся в их производстве, но и сам насаждал их в следственном отделе лично, допуская в течение длительного времени в отношении подследственных грубейшие нарушения социалистической законности.

Расследуя дело на директора завода «Динамо» Орловского Н.А., арестованного УМГБ МО в 1950 году, Чмелев довел его угрозами и ночными допросами с лишением сна до такого состояния, что, как показывает Орловский: «Я заявил ему, что согласен подписывать какие угодно протоколы. С этого времени Чмелев составлял, а я подписывал все, что он хотел. Он даже возражения от моего имени писал, чтобы показать мою борьбу со следствием и то, как он якобы изобличал меня».

По требованию Чмелева Орловский вынужден был подтверждать и показания других арестованных по заводу «Динамо», которые признавали себя виновными, но показания которых он на самом деле считал вздорными и несоответствующими действительности. Используя в целях понуждения к даче «признательных» показаний отношения Орловского к своей семье, Чмелев заявлял ему: «У Вас есть дети, Вы должны думать об их судьбе как отец. Своими действиями Вы можете погубить жену, ее судьба зависит от того, как Вы будете себя вести». При попытке Орловского указать на требования советских законов, Чмелев с усмешкой заявлял: «Ну какой Вы наивный человек. У нас здесь свои законы». Издеваясь над Орловским на допросах и стремясь всячески оскорбить и унизить его с целью сломить сопротивление и желание отстаивать свою невиновность, Чмелев на допросах заявлял: «Да откуда у Вас может быть мнение, Вы что? Вы же ничтожество… Как Вы этого не понимаете». Орловский показывает, что любимыми прозвищами, с которыми к нему обращался Чмелев, являлись «хлюпик», «мразь», «ничтожество». Чмелев заявлял Орловскому: «Судьба Ваша давно решена уже еще задолго до ареста, сейчас мы с Вами только оформляем дело».

Перед тем как получить от Орловского «согласие» на подтверждение заключения экспертизы по делу, Чмелев 5–6 дней специально «обрабатывал» его, а затем, когда ему надоело это, заявил: «Знайте, мне надоело все это. Если Вы будете морочить мне голову дальше, то я сгною Вас в карцере». Чмелев понуждал на допросах дать изобличающие показания в отношении министра Кабанова, заявлял Орловскому в провокационных целях: «Ваш Кабанов полетел, за Вами следом пойдет…».

В течении 13 месяцев Орловский содержался в подвале в одиночке. Будучи болен туберкулезом, Орловский, по его признанию, не мог вынести этих условий, которые были созданы в УМГБ МО с первого дня ареста, и вынужден был в связи с этим подписывать любые требуемые Чмелевым показания.

Принимая участие в расследовании дела на руководителя группы отдела техснабжения завода «Динамо» Гитес Е.Н., Чмелев в связи с отказом его подписывать отдельные протоколы следователю Стратоновичу, вызвал Гитес к себе для «воздействия» и угрожал: «Имейте в виду, что у нас методы разные, мы можем Вас и побить. Мы можем Вас посадить в такой карцер, в котором Вы быстро дойдете, и никакая сила Вас отсюда не освободит».

Проводя специальную обработку Гитеса с целью понуждения к даче «признательных» показаний в суде, Чмелев требовал от него, чтобы он был «стойким» на суде и не менял показаний, подписанных им на предварительном следствии, обещая за это «малый срок» по суду, а при отказе от показаний — наказание «на полную катушку».

Присутствуя на допросах начальника производства завода «Динамо» Кац Б.И., Чмелев угрожал ему: «Если хотите жить, то должны признавать свою вину». При отказе Кац дать требуемые показания говорил: «Опомнитесь Кац, Вы за это поплатитесь». Вызывая Кац после выполнения ст. 206 УПК РСФСР, Чмелев обещал отправить его в «хороший» лагерь, если в суде он будет подтверждать все свои показания. При отказе угрожал направить «в такие места, откуда нет возврата». В обмен за дачу в суде «признательных» показаний Чмелев обещал Кац предоставление усиленного питания и второй прогулки. Накануне суда Чмелев заявлял: «У Вас, Кац, есть сын, семья, которых Вы любите. Подумайте о своей и их судьбе. Ведите себя разумно и сделайте все так, как мы Вам говорили».

Допрашивая главного бухгалтера завода «Динамо» Тараховского и требуя от него «признаний», Чмелев угрожал поместить его в карцер, «откуда уже не выходят, а откуда только выносят». Участвуя затем в проведении очной ставки Тараховского с Пельцман, Чмелев специально обрабатывал его накануне допроса, готовя к даче «изобличительных» показаний. В этих же целях он содержал несколько суток Пельцман в боксе с лишением сна. Готовя Тараховского к суду, Чмелев заявлял: «Боже тебя сохрани отказаться от ранее данных показаний. Если суд возвратит дело, то ты вернешься к нам, а уже от нас тогда живым не уйдешь». Чмелев продолжал эту «обработку» Тараховского и при вручении ему обвинительного заключения.

На допросах начальника ОТК завода «Динамо» Фридман Г.Н., которые проводил [начальник отделения] Матиек, Чмелев понуждал Фридман к даче «признаний», угрожая за отказ расправой. По словам Фридман, Чмелев готовил его к показаниям в суде с целью дачи там «признаний», а при вручении ему обвинительного заключения он вынужден был под диктовку Чмелева написать заявление о своем «раскаянии» и «желании» искупить вину.

Принимая участие в допросах начальника отдела снабжения завода «Динамо» Масина В.С., Чмелев, требуя «признаний», угрожающе заявлял ему: «Нужно делать так, как тебе говорят, а иначе от тебя ничего не останется». Понуждая всячески Масина, Чмелев, желая получить от него «признательные» показания, говорил: «Ты не человек, а изверг, пожалей хотя бы свою семью, маленького сына, от твоего поведения будет зависеть их судьба».

Руководя расследованием дела студента Института иностранных языков Капелюш Л., Чмелев, присутствуя у следователя Якушева на допросах и требуя «признательных» показаний, заявлял ему: «Вы знаете, куда Вы попали? Учтите, вход сюда большой, а выход маленький. Не надейтесь на волю, отсюда не выйдешь. Не думайте, что судить Вас будет Мосгорсуд. Вас будет судить ОСО, а ОСО — это мы». Угрожая Капелюш посадить его в «Сухановку» и отправить в «Лефортово», Чмелев заявлял: «Будете сидеть в карцере, пока не подпишите то, что написано в протоколе».

На допросах при записи показаний Капелюш, Чмелев открыто говорил стенографистке: «Пишите не то, что он будет болтать, а то, что будет говорить следователь». На возражение же Капелюш, Чмелев отвечал: «Ладно, молчите, Ваше дело кончено... Учтите, что людям, давшим на Вас материал, мы верим... А Вам мы не верим».

Подобные же игнорирования элементарных прав подследственных и необъективное расследование их дел с использованием незаконных методов следствий проявлялась с ведома и при непосредственном участии Чмелева и по целому ряду других дел. Так, например, в ответ на жалобу работника ВТО Гинесина Ю.М., содержащегося под стражей УМГБ МО, о незаконных методах следствия Матиек Чмелев заявил: «Если и впредь будешь так себя вести, то вряд ли оставим тебя в живых, — после чего закричал. — Пошел вон отсюда».

Допрашивая научного работника Савоскина Н.М. и требуя от него дачи «признательных» показаний, Чмелев, отвергая его ходатайство и заявление, угрожал расправой, заявляя: «Если враг не сдается, его уничтожают».

Присутствуя на целом ряде допросов следователем Щербаковым арестованных шоферов Листенгурт Д.В. и Гольдфарб М.А., Чмелев всячески понуждал их угрозами подписывать протоколы с искаженными следователем показаниями. В ответ на жалобу Листенгурт о том, что следователь Щербаков ударил его ногой, Чмелев заявил: «Ну вот еще ты что придумаешь, а сам как ты ведешь себя», и за отказ дать «признательные» показания и «провокационное» поведение на следствии направил его на 10 суток в карцер.

На подобную же жалобу Гольдфарб о незаконных действиях Щербакова Чмелев цинично заявил: «Нужно подписывать протокол, и тогда будет все хорошо».

До делу установлено, что, несмотря на отсутствие доказательств и необоснованный арест журналиста Литвак А.М., Чмелевым вместе со следователем Кормилицыным, не считаясь с показаниями Литвак о том, что его полностью может реабилитировать показание бывшего сотрудника Одесского Губчека, ныне Героя Советского Союза Медведева, не допросив последнего, необоснованно было предъявлено Литвак обвинение по ст. 58-10 и 58-11, в связи с чем он затем, будучи невиновным, был осужден.

Помимо указанных дел, Чмелев принимал участие вместе с другими работниками следственного отдела и по целому ряду других, к числу которых относятся дела на: Туник, Ганнопольского, Вайсблат, Гармаш, Шорина, Гольдберг, Антонюк, Полякова и др., Малеева, Старцева-Кунина, Шмидт, Иоффе, Шахматова, Айзнер, Крейндель, Васкевич и др., допуская в процессе расследования ночные допросы с лишением сна, помещение подследственных в карцер, угрозы и другие понуждения в целях получения так называемых признательных показаний.

Перечисленными незаконными методами следствия злоупотребления Чмелева по службе за период его работы в УНКВД—УМГБ МО не ограничиваются. Еще в период своей работы в УНКВД МО в 1938–39 гг. Чмелев Б.Я., будучи оперуполномоченным, сам лично расследовал ряд дел на советских и партийных работников, допуская по ним грубейшие нарушения законности, приведшие к тяжким последствиям, связанным с расстрелом значительного числа ни в чем не повинных советских граждан.

Так, расследуя в 1938–39 гг. дело на быв. зав. промотделом МГК КПСС, а затем работника ЖСУ Моссовета Савинер К.Г., члена КПСС с 1927 года, Чмелев вынес постановление о предъявлении обвинения Савинер, проводил допросы и очные ставки, им же был составлен протокол об окончании следствия и обвинительное заключение. В связи с голодовкой Савинер в знак протеста против незаконных методов следствия по его делу, Чмелев, объявляя ему результаты проверки его жалобы, заявил, что он допускает клевету на органы НКВД. Требуя дачи «признательных» показаний, Чмелев угрожал, что «будут бить еще крепче», что «…живым отсюда не уйдешь». Искажая показания Савинер при записи их в протокол, Чмелев понуждал их подписывать. Необоснованно отклоняя ходатайство Савинер, Чмелев заявлял: «Следствие в достаточной мере убеждено, что перед ним стоит враг, авторитет следствия основывается на доверии народа и настолько высок, аппарат настолько квалифицирован, что его заключения не нуждаются в каких-либо дополнительных проверках». Подготовляя Савинер к суду, Чмелев предупреждал, чтобы он в суде не вздумал отказаться от своих показаний, тогда, говорил Чмелев, «ты вновь вернешься к нам и уже живым не уйдешь», «…мы найдем способ с Вами расправиться». 15 мая 1939 г. Савинер был осужден по ст. 58-7-8-11 УК РСФСР к 15 годам лишения свободы.

23 июля 1955 г. дело Савинер было Военной Коллегией Верховного суда СССР прекращено за отсутствием состава преступления. В определении ВК было указано, что предварительное следствие по делу Савинер велось необъективно. О допущенных нарушениях по его делу Савинер указывал в своих жалобах еще в 1940 г.

За тот же период Чмелевым расследовалось и дело быв. зам. пред. Московского городского суда, члена КПСС с 1917 года Староверова К.А. По этому делу Чмелев производил допросы, предъявлял обвинения, приобщал заверенные им копии протоколов допросов других арестованных работников Мосгорсуда. Им же было составлено и подписано обвинительное заключение на Староверова по ст.ст. 58-7-8 и 11 УК РСФСР по обвинению в принадлежности к «контрреволюционной террористической организации правых», проводивших вредительство в Московском городском суде.

По материалам дела Староверов был в 1939 г. осужден к 15 годам лишения свободы. В своем заявлении от 6 февраля 1939 г., а также от 3 февраля 1955 г. в ЦК КПСС Староверов указывал, что он не совершал никаких преступлений и что, несмотря на незаконные методы следствия, которые к нему применялись, он не оговорил себя и товарищей по работе.

10 февраля 1955 г. дело Староверова ВК Верхсуда было прекращено за отсутствием состава преступления. В определении указывалось, что «следствие по делу Староверова… велось необъективно, обвиняемые подвергались избиениям и ночным допросам…».

В процессе пересмотра дела было установлено, что целый ряд существенных документов, которые опровергали выдвинутое обвинение, к делу приобщен не был. К числу этих документов относятся: протокол допроса Берзина, который в процессе следствия по его делу отказался от своих прежних показаний; протокол допроса Чваникова(?), в котором изложен его отказ от своих прежних показаний; протокол заседания ВК Верхсуда по делу Филиппова, из которого видно, что Филиппов в суде себя виновным не признал.

В 1938–39 гг. Чмелевым было расследовано дело на члена Мосгорсуда Калганова М.И., быв. члена КПСС с 1918 г. По этому делу Чмелев вынес постановление о предъявлении обвинения, проводил допросы. Им же подписан протокол об окончании следствия и постановление об отказе в удовлетворении ходатайства Калганова как, якобы, необоснованных, а также составлено и подписано обвинительное заключение.

В судебном заседании Военной коллегии Верховного суда СССР 31 мая 1939 г. Калганов виновным себя не признал и заявил, что «…на предварительном следствии он дал ложные показания… под физическим воздействием».

Несмотря на это, Калганов был осужден по ст. 58-7-8-11 УК РСФСР к 15 годам лишения свободы. В 1947 году Калганов М.И. умер.

10 сентября 1955 г. определением Военной коллегии Верховного суда СССР дело Калганова было прекращено за отсутствием состава преступления. В определении Военной коллегии Верхсуда от 10 сентября 1955 г. указано, что дело Калганова сфальсифицировано органами следствия и что велось оно запрещенными советским законом методами.

Принимал участие Чмелев вместе с другими сотрудниками УНКВД и в расследовании дела на быв. председателя спецколлегии Мосгорсуда Львова Е.М. Помимо допросов, им было подписано постановление о предъявлении обвинения и обвинительное заключение.

При рассмотрении дела в суде Львов заявил, что он дал ранее ложные показания в результате допущенных к нему принуждений, однако, несмотря на это, он был осужден ВК Верхсуда СССР по ст.ст. 58-7-8-11 УК РСФСР к 15 годам лишения свободы.

В своей жалобе от 2 января 1939 г. в МВД СССР Львов указывал, что «…порядок следствия, связанный с применением ко мне мер физического воздействия, привели к тому, что я… был вынужден лгать, подписываться под “признаниями”, измышлять версию о своем мнимом преступлении».

10 сентября 1955 г. дело Львова Военной коллегией Верхсуда СССР было прекращено за отсутствием состава преступления. В определении было указано, что дело расследовалось необъективно.

Будучи допрошен относительно обстоятельств расследования Чмелевым его дела, Львов Е.М. показал, что «…Чмелев допрашивал меня семь раз. Чмелев меня не избивал, но… мучил меня, длительностью допросов… он мучил меня бесконечными обвинениями и бранью… он все время угрожал мне… расправой».

Львов показывает, что Чмелев отказывался записать в протоколе допроса, почему он был вынужден «признаться» на допросах у Леонова. «Я заявлял Чмелеву целый ряд ходатайств, — говорит Львов, — но он не пожелал записать в протокол».

Расследовал Чмелев в 1938 г. и дело на быв. секретаря Московского Совета депутатов трудящихся Дедкова Н.И., арестованного УНКВД МО 13 июля 1937 г., дело на которого ныне прекращено за отсутствием состава преступления.

Допрашивая Дедкова, Чмелев предъявлял ему обвинение, подписывал протокол об окончании следствия и обвинительное заключение.

По показаниям Дедкова, после избиения его сотрудниками УНКВД МО Федоровым и другими, Чмелев составляя сам от его, якобы, имени протоколы допросов, искажая показания Дедкова, понуждал подписывать, не читая эти протоколы.

По словам Дедкова, Чмелев принимал также участие в издевательствах и избиениях, которым Дедков подвергался. Дедков показывает, что Чмелев занимался «правкой» его протоколов допросов, а протоколы очных ставок Дедкова с рядом лиц заранее составлялись Федоровым и Чмелевыми, перед подписанием он был Федоровым и Чмелевым избит. Говоря об участии Чмелева и других лиц в расследовании его дела, Дедков показывает: «…особо активными были Федоров и Чмелев. Чмелев с первого дня и до последнего дня следствия всегда активно участвовал в избиениях и издевательствах. Он считался “грамотным” среди следователей и занимался правкой, переделкой и фальсификацией протоколов».

Активное участие вместе с рядом других сотрудников УНКВД МО Чмелев принимал и в расследовании в 1938 г. дела на Фруш Е.А., Шавельзон, Гинзбург М.А. и др. быв. членов общества «политкаторжан», всего в количестве 22 человек. Допросы основных лиц по данному делу были проведены Чмелевым. Им же на всех этих лиц подписаны постановления об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения. Только один из всех проходящих по данному делу лиц остался в живых, остальные были расстреляны.

В определении ВК Верхсуда указано, что дело это полностью сфальсифицировано и все арестованные лица осуждены необоснованно.

Показывая об участии Чмелева в расследовании данного дела, быв. сотрудник УНКВД МО Нутенко Я.М. заявил: «Особенно отличался своей активностью в работе Чмелев… У меня создалось впечатление, что он заворачивает всем делом…Чмелев всегда хвастался, …часто говорил, что раскрыл какую-то группу, “напал на след”». Показывает об участии в расследовании данного дела Чмелева и быв. сотрудник УНКВД МО Федосеев.

Единственно оставшийся в живых из указанной группы лиц, проходящих по делу, Гинзбург М.А. в своих заявлениях еще в 1939–1940 гг. указывал об избиениях его с первых дней ареста.

Будучи допрошен тотчас же после возвращения с места отбытия наказания в связи с прекращением его дела, 72-х летний Гинзбург М.А. заявил, что подписанные им в деле показания были вымышлены самим следователем и они не соответствуют действительности. Гинзбург указывает, что допрашивающие его лица понуждали подписывать указанные «признания».

«…Я любой ценой, — говорит Гинзбург, — стремился спасти своих трех детей в возрасте 12–16 лет, оставшихся дома после моего ареста без средств существования и без матери, которая умерла в 1934 году…».

По данным Центрального Государственного исторического архива СССР, Гинзбург за революционную деятельность подвергался царским правительством неоднократным арестам и ссылкам с 1903 года, а последний раз он был задержан полицией в 1916 г. в г. Енисейске на квартире ссыльного поселенца, члена Государственной думы Г.И. Петровского. При аресте у Гинзбург были обнаружены: Манифест Циммервальдской конференции, Декларация заграничных большевистских секций, антивоенные прокламации и другие материалы.

Вместе с группой других работников УНКВД МО Чмелев принимал участие в аресте и в предъявлении обвинений, а также в проведении допросов ряда лиц и при расследовании дела на 26 других бывших членов общества «политкаторжан», которые были затем на основании материалов этого дела все расстреляны.

В 1956 г. данное дело было прекращено, проходящие по ним лица полностью реабилитированы за отсутствием какого-либо состава преступления.

В число лиц, которые были арестованы по постановлениям, вынесенным Чмелевым, входили, в частности, такие быв. члены общества «политкаторжан», как: Медяник — осужденный в 1912 г. военно-морским судом в Севастополе за участие в крестьянском восстании Херсонской губернии в 1905 г.

— Козлов — принимавший активное участие в революционном движении с 1904 г. и осужденный царским правительством за организацию вооруженного восстания к бессрочной каторге.

— Гурзо — был начальником боевой дружины, принимавший участие в известном решении «трех» о совершении теракта над Филоновым за издевательство над Сорочинскими крестьянами.

В связи с проверкой указанного дела быв. сотрудники УНКВД МО заявили, что в расследовании дела на 26 политкаторжан активное участие принимал Чмелев, Федоров и другие.

Показывая о том, на основании каких данных упомянутые лица были арестованы, быв. сотрудник УНКВД МО Шундеев заявил: «…Круг лиц из числа арестованных по делу группы быв. “политкаторжан” устанавливался… по справочнику “Каторга и ссылка”, после чего списки проверялись в адресном бюро и затем на всех этих лиц выписывались постановления на арест».

Быв. сотрудники НКВД МО Нутенко, Шундеев и Федосеев подтвердили, что никаких даже агентурных данных о существовании «контрреволюционной антисоветской организации» в обществе «политкаторжан» и причастности к этому арестованных лиц, в УНКВД МО тогда не имелось.

Помимо указанных дел, в 1939 г. Чмелев принимал участие в арестах и расследовании по таким делам, как на Трегубова И.П., Просянова С.Ф. И др.

 

Начальник отделения следственного отдела УМГБ МО Матиек П.С. Не только организовывал работу подчиненной ему группы следователей, но, помимо участия в расследовании дел, находящихся в производстве, вел и сам лично по указанию руководства следственного отдела дела с применением таких же незаконных методов расследования, которые допускали его непосредственные начальники Герасимов и Чмелев.

Так, проводя расследование по делу начальника планово-производственного отдела завода «Динамо»Пельцман Е.М., Матиек требовал от него дачи «признательных» показаний, угрожая в противном случае направить «в лагерь, где за 200 гр. хлеба будешь грызть землю».

Допрашивая Пельцман, Матиек заявлял: «…Ты в Московском ЧК, откуда не уходят, не признав своей вины».

«…Конституция не для МГБ. Ты не подследственный, а враг… никаких прав тебе не положено… Если враг не сдается, то его уничтожают».

Угрожая Пельцман расправой Матиек говорил: «…в подвале получишь туберкулез… не таких ломали».

В связи с отказом Пельцман дать «признательные» показания Матиек заявлял: «…Ты не человек, а изверг. Пожалей хотя бы свою семью, маленького сына, от твоего поведения зависит твоя судьба».

Проводя допросы Пельцман в ночное время с лишением сна и необоснованно отклоняя его ходатайства, Матиек заявлял: «…С кем ты ведешь борьбу, все равно мы оформим твое дело в этом здании. Здесь же и особое совещание».

Говоря о цене свидетельских показаний, получаемых в УМГБ МО, Матиек заявлял: «…Нужно будет, вызовем сотню свидетелей, и любой в этом здании все подпишет, что нам нужно».

В ответ на слова Пельцман, что он будет писать жалобу, Матиек отвечал: «…Кому ты будешь писать, кому поверят, тебе или нам — органам… Это тебе не английский парламент и не Финляндия, где Танера отпускали на каникулы, помни, что ты в московском ЧК».

Проводя очные ставки Пельцман с Крейндель и Тараховским, Матиек, по словам Пельцман, искажал при записях в протокол действительные их показания, а за отказ Пельцман подписать протокол при выполнении ст. 206 УПК, посадил его в бокс.

Искажая действительные обстоятельства, Матиек при направлении дела в суд приобщил справку, в которой указал, что Кац, Тараховский и Крейндель в судебном заседании ВК Верхсуда виновными себя признали полностью, подтвердив показания, данные ими на предварительном следствии, тогда как на самом деле, в суде они полностью отрицали свою причастность к вредительству, в котором их обвиняли.

Принимая участие вместе со следователем Ильиным в допросе арестованного по делу завода «Динамо» Авербух Л.С., Матиек требовал дачи «признаний», а в ответ на слова Авербух, что он подаст жалобу об искажении следователем его показаний, заявил: «…Кто Вам тут позволит жалобы подавать на следователей», после чего сел за стол и стал сам диктовать следователю за Авербух его, якобы, показания, заявив затем: «…Вот как нужно писать протоколы». За отказ Авербух подписать протокол, Матиек направил его в карцер.

Расследуя дело начальника ОТК завода «Динамо» Фридман Г.Н., арестованного в 1950 г., Матиек проводил его допросы с угрозами, оскорбляя нецензурными словами. В целях понуждения к даче признаний, допрашивал его по ночам с лишением сна, содержал в боксе и в одиночке.

Искажая в допросах при записях в протокол показания Фридман и требуя подписания, Матиек заявлял: «…Если сюда попал, назад дороги нет… Мы еще повозим на тебе воду».

Требуя признаний, Матиек говорил: «…Слушай, Фридман, есть одна хорошая сказка про двух рыбаков, один из которых был упрям и не делал того, что нужно, в результате чего потерял все здоровье, и только после этого сделал то, что от него требовали с самого начала. Другой был умнее. Этот рыбак сразу сделал то, что от него требовали, и сохранил себе здоровье… Выбирайте, или сейчас Вы все подпишите нам, или потом, но тогда у Вас будет все здоровье разбито».

Допрашивая Фридман, Матиек угрожал: «…Мы тебя сгноим. Ты здесь сгниешь! Мы тебя сотрем в порошок… Ты уже не жилец на белом свете… У нас больше 12–13 дней без сна никто не выдерживает». Матиек требовал на допросах от Фридман дачи изобличительных «показаний» в отношении быв. министра электротехнической промышленности Кабанова, угрожал арестовать жену Фридман и т.д.

Прибыв в камеру в связи с попыткой главного бухгалтера завода «Динамо» Тараховского З.Р., арестованного в 1951 г., покончить жизнь самоубийством Матиек заявил ему: «…Ты не думай, что мы будем отвечать за твое самоубийство. Мы бережем тебя до того, пока нам нужно раскрыть дело, а потом делай с собой, что хочешь. На одного только меньше будет».

Присутствуя на допросах Тараховского и понуждая его к даче так называемых признательных показаний, Матиек заявлял: «…Признавайся во всем… И мы создадим тебе хорошие условия… О чем только думаешь. Ведь твое дело конченое. О тебе уже вопрос решен, ты списан с баланса и пойдешь на удобрение. Пойми ты это. Сопротивление бесполезно. Признавайся, говори!»

Подготавливая Тараховского к поведению на суде, Матиек заявлял: «…Боже тебя сохрани отказаться в суде от твоих показаний, вернешься к нам, живым тогда не уйдешь, от нас все зависит».

Кроме указанных дел, Матиек принимал аналогичное участие вместе с подчиненными ему следователями и в расследовании ряда дел на других работников завода «Динамо», арестованных УМГБ МО, к которым относились: Крейндель, Гитес, Эшкинд, Гиршович, Ганнопольский и Васкевич.

Кроме дел на работников завода «Динамо», Матиек принимал участие и в расследовании других дел.

Присутствуя на допросах арестованного в 1948 г. работника ВТО Гинесина Ю.М., Матиек, допуская к нему нецензурную брань и угрозы, заявлял: «…Отсюда один путь — в лагерь… Сгноим в подвалах Лубянки… Похороним в этих стенах…».

Искажая показания при записях в протокол, и требуя подписания их, Матиек говорил Гинесину: «…Мы тебя спустим под Москву-реку, где ты сгниешь».

Понуждая к даче так называемых признательных показаний, Матиек лишал Гинесина права пользования ларьком, своевременным получением горячей пищи, заявляя при этом: «…Ларек нужно заслужить». В связи с возражениями Гинесина на допросах, Матиек, как показывает об этом Гинесин, нанес ему удар кулаком в лицо, а затем составил акт о провокационном, якобы, его поведении на следствии.

Допрашивая в ночное время бухгалтера Балашихинского райпромкомбината Берлинского А.М., арестованного в 1948 г., Матиек, требуя «признаний» и угрожая ему, применил, по заявлению Берлинского, физическое воздействие, а при отказе на одном из допросов дать «признательные» показания, направил в карцер.

Расследуя дело студента Бадаш С.Ю., арестованного в 1949 г., Матиек проводя ночные допросы, угрожая ему и понуждая подписывать искаженные его показания. В обмен на представление права пользования ларьком, Матиек требовал дачи «признательных» показаний.

На одном из допросов за отказ дать требуемые показания, Матиек, по словам Бадаш, нанес ему несколько ударов по лицу, а затем направил в карцер.

Аналогичное участие Матиек принимал и в расследовании дел на Суворова, Айзнер, Персовой и др.

 

Старший следователь УМГБ МО Стратонович Б.Л., расследуя дело начальника производства завода «Динамо» Кац, с целью понуждения к даче «признательных» показаний подвергал его длительным ночным допросам и содержал в одиночке. Оскорбляя и угрожая Кац на допросах, Стратонович называл его «ублюдком», «выродком».

С целью изматывания он держал Кац на продолжительных ночных допросах по стойке «смирно», помещал на несколько часов в бокс, угрожал направлением в карцер или повести к Герасимову, который, по его словам, «не таких ломал». Добившись указанными приемами согласия Кац на подписание составляемых им протоколов, Стратонович представлял ему возможность поспать между вызовами на допрос в обмен за подписание соответствующих протоколов. При попытке же Кац однажды отказаться от указанных «признаний» он был посажен на десять суток в карцер, после чего вновь был вынужден подписывать составляемые Стратоновичем протоколы.

Подобным же образом им был подписан и протокол об окончании следствия, где от имени Кац Стратонович было указано, что он, Кац, признает себя виновным.

С целью поддержания Кац в «признательном» состоянии он продолжительное время содержался в одиночной камере, вызываясь оттуда Стратоновичем к Герасимову и Чмелеву для «подготовки» к даче соответствующих показаний в суде.

Репетируя его в этих же целях, Стратонович требовал от Кац: «…А ну, давайте, говорите мне, как Вы будете показывать на суде», и при этом напоминал ему, чтобы он не забывал «указаний», данных ему Герасимовым и Чмелевым о том, как и что нужно говорить в суде.

При расследовании дела арестованного работника завода «Динамо» Гитес в целях понуждения его к даче «признательных» показаний Стратонович длительное время допрашивал его по ночам, содержал в боксе, подвергал перекрестным допросам, заявляя при этом: «…если враг не сдается, то его уничтожают… Отсюда для Вас выхода нет» и т.д.

Добиваясь подписания составленных им с искажением действительных показаний протоколов, Стратонович говорил: «…За запирательство получишь полную катушку». Перед тем как давать подобные протоколы на подпись, он усиливал продолжительность ночных допросов с лишением сна, причем даты протоколов в ряде случаев оформлял задним числом. Требуя от Гитес клеветнических показаний на Масина, Стратонович говорил: «…Вам ведь все равно, семь бед один ответ». Сам лично, а также вместе с Чмелевым, подвергая «специальной» обработке Гитес к даче «признаний» в суде, Стратонович обещал за это «хороший» лагерь.

Ведя дело на Масина, Стратонович так же, как и по другим делам, допускал нецензурную брань и угрозы, сажал в бокс, держал в одиночной камере и, проводя длительные ночные допросы с лишением сна, искажал при записях в протокол его показания, вынуждая затем их подписывать.

Проводя вместе с Литвиным очную ставку с Гитес, он поставил на ней Масина лицом к стене, запретив поворачиваться к Гитесу, а после допроса, уведя Гитес, требовал от Масина, чтобы он, не читая, подписал составленный им протокол очной ставки. За отказ подписать, Литвин, по словам Масина, ударил его ногой, после чего Стратонович заявил: «…Он подпишет», и Масин вынужден был подписать и этот протокол.

Расследуя дело Эшкинд вместе со следователем Ушаковым, Стратонович заявлял на допросах: «…Если ты не покажешь о своей антисоветской деятельности, то ты сгниешь у меня в подвале».

Указывая на то, что он имеет распоряжение Герасимова допрашивать Эшкинд 60 ночей, Стратонович заявлял: «…Ты у меня 60 ночей не будешь спать», и после этого в целях понуждения к даче «признательных» показаний в течение длительного времени допрашивал Эшкинд с лишением сна, а на одном из допросов за отказ дать показания, ударил его, по словам Эшкинд, а затем поместил в карцер.

Допрашивая Эшкинд по ночам с лишением сна, Стратонович часто протоколов не составлял, ввиду отказа давать «признательные» показания, а в целях понуждения к даче признаний, заставлял стоять по стойке «смирно», угрожал расправой, сажал в «холодную».

В течение 13 месяцев Эшкинд во время следствия содержался в одиночной камере. По словам Эшкинд, при выполнении ст. 206 УПК Стратонович не ознакамливал его с материалами дела, а при попытке отказаться подписать протокол он поместил его в бокс.

Готовя Эшкинд к даче «признаний» в суде, Стратонович заявлял: «…Если ты будешь вести себя в суде хорошо, то мы тебя направим в такой лагерь под Москвой, где ты будешь как дома».

В процессе следствия по делу Балантера, Стратонович, требуя от него «признательные» показания, допускал угрозы и нецензурную брань. Проводя допросы в ночное время с лишением сна, Стратонович искажал при записях в протокол его показания, а затем понуждал подписывать их.

Угрожая Балантер «сгноить в тюрьме», Стратонович требовал от него дать «изобличительные» показания на Раскина или в противном случае, говорил он Балантеру, Ваш сын будет привлечен к уголовной ответственности. В связи с этим, объясняет Балантер: «Я и вынужден был дать клеветнические показания на Раскина».

По делу директора завода «Динамо» Орловского, Стратонович, участвуя в допросах, требовал от него «признательных» показаний, допуская при этом нецензурную брань и угрозы посадить в карцер. В целях «воздействия» Стратонович водил его к Герасимову и Чмелеву.

Незаконные методы следствия Стратонович допускал также и при расследовании им дел на Суворова, Бланк, Раскина, Вагнер и др.

 

Ст. следователь УМГБ МО Ильин В.Г., продолжая после следователя Якушева расследование дела на Авербух Л.С. и требуя от него «признаний», допускал угрозы и вынуждал Авербух подписывать протоколы с искаженными его показаниями. Ильин, шантажируя его, заявлял: «…Хотите я Вас буду обвинять по “ШП”? В ответ на слова Авербух, что он этого не желает, Ильин говорил: «…Тогда подписывайте в этом случае то, что Вам дают». За отказ дать требуемые показания Авербух помещался в карцер, допрашивался по ночам с лишением сна и длительное время содержался в одиночной камере.

Подвергая Авербух принудительному питанию, Ильин после очередной процедуры заявил: «…Ну вот и все, следующий раз покормим Вас уже через задний проход».

Требуя дачи дополнительных признаний, Ильин на допросах заявлял Авербух: «…Нам известно о Вашей преступной деятельности на 90 %, а Вы должны нам показать о своих преступлениях, единомышленниках на все 130–150 %, а хотите гнить тут, ну дело Ваше».

Будучи вынужден подписывать показания, подтверждающие заявления других арестованных работников завода «Динамо» относительно их «антисоветской вредительской деятельности», Авербух обращал внимание на то, что это не соответствует действительности и вымышлено. Он говорил: «…Вы создаете дело Бейлиса № 2». В ответ на это Ильин заявил: «…Смотрите, Авербух, Вы для себя найдете новые приключения». Уже после того, как Авербух подписал Ильину все, что он требовал, Ильин стал задним числом составлять протоколы допроса с «возражениями» и отказами Авербух. На вопрос Авербух, для чего он это делает, ведь он же дал все требуемые «признания», Ильин ответил: «…Чтобы показать, как Вы маскировались и вели борьбу со следствием…Как не хотели снять с себя черную рубашку и положить ее мне в папку».

Видя, как Авербух плакал, возмущенный необоснованностью обвинения и незаконными методами следствия, Ильин заявил ему: «…Видите ли, Авербух, оправдывать Вас — это все равно, что мне с Матиек уйти с работы, а нам наша работа очень нравится».

Предъявляя ст. 206 УПК, Ильин посадил Авербух в бокс на несколько часов, а затем, вызвав и дав ему материалы дела, через 15 минут понудил его подписать протокол об окончании следствия.

До судебного процесса Ильин вызвал к себе Авербух и готовил его к даче «признания» в суде, угрожая за ослушание направить в такой лагерь, «…где сам себе не будешь рад».

Расследуя дело Шипковой и Загрязкиной, Ильин допуская нецензурную брань и оскорбления, подвергал Шипкову ночным допросам, используя в целях понуждения к даче «признаний» карцер и длительное содержание в одиночке. Угрожая расправой, он заявлял: «…Сгною в подвале. Выбросим твои кости, и родные не узнают, где ты».

Искажая на допросах показания, записанные в протокол, он требовал вымышленных показаний на Шемшурину, угрожал арестом Загрязкиной ее матери, добивался вынужденных показаний от Загрязкиной в отношении супругов Шипковых.

По показаниям Шемшуриной, Ильин во время допросов плевал на нее. За день до суда Ильин принимал участие в «обработке» Шипковой с целью дачи ей «признательных» показаний.

Расследуя дела Тараховского В.Р., Ильин, требуя от него признания, угрожал расправой в отношении его семьи, заявляя: «...Если Вы не будете подписывать показания, то мы можем сделать с ней все, что нам угодно».

В целях получения «признаний», Ильин говорил Тараховскому: «…Ты не будешь из карцера вылезать, мы тебя сгноим. На четвереньках будешь ползать, все равно ничего не поможет, давай показывай лучше». В этих же целях он направлял Тараховского в карцер, лишал возможности вовремя получать обед или ужин, задерживая часы их раздачи на допросе. Чтобы измотать силы, практиковал по 2–3 вызова на допросы за одну ночь с целью не дать заснуть. Направляя в карцер за отказ дать «показания», Ильин заявлял: «…Взять этого мерзавца в карцер, пусть гниет там». Не довольствуясь этим, он обещал направить в такой карцер, «из которого не выходят, а только выносят».

Вызывая из карцера на допрос, Ильин справлялся: «…Понятно ли Вам Ваше положение», и заявлял: «…Будешь сидеть столько, сколько нужно, пока не научишься, как вести себя».

Добившись таким путем «признания» от Тараховского, Ильин продолжал содержать его в карцере, и на вопрос последнего: «...Что же Вы еще хотите от меня, я ведь Вам дал согласие и подписал все, что Вы хотели», Ильин ответил: «...чтобы Вы впредь выполняли все требования».

Готовя Тараховского к «показаниям» в суде, Ильин заставлял его в порядке тренировки формулировать «свою вину», поясняя, как и что нужно говорить в суде, предупреждая его: «...Боже тебя сохрани от того, чтобы ты отказался от ранее данных показаний. Если суд возвратит дело, то ты вернешься к нам и уже от нас тогда живым не уйдешь».

Расследуя дело Карп, Ильин в целях получения признаний, проводил ночные допросы с лишением сна, вынуждал его делать на допросах приседания по команде «встать-сесть», грозил кулаком и замахивался стулом. Допрашивая жену Карп в качестве свидетеля, понуждал ее к даче изобличительных показаний на мужа, оскорбляя ее и угрожая арестом.

Проводя ночные допросы по делу врача завода «Динамо» Васкевич Л., Ильин оскорблял ее, вынуждал давать вымышленные показания, корректировал ее протоколы, искажая существо показаний, а затем требовал их подписания. Не ограничиваясь этим, Ильин заставлял эту пожилую и больную женщину делать на допросах приседания по его команде «встать-сесть».

С подобными же нарушениями законности Ильин расследовал дела на управляющего «Бурводстроем» Шмидт, на зав. производственными мастерскими Гольдина и др. лиц.

 

Ст. следователь УМГБ МО Литвин И.Д., расследуя дело на работника завода «Динамо» Масина В.С., арестованного УМГБ МО в 1950 г., допускал угрозы и оскорбления, искажал при записях в протокол его показания. Понуждая его давать «признательные» показания, Литвин, угрожая расправой, заявлял: «...Я тебе покажу, тебя семья будет проклинать, я дам тебе 25 лет». Издеваясь на допросах над Масиным, он плевал ему в лицо, бил, по словам Масина, линейкой по голове, заставляя делать приседания, а за отказ от дачи показаний, направлял в карцер или лишал пользования ларьком.

Не ограничиваясь этим, Литвин сажал Масина под открытую форточку, откуда на него дул холодный воздух, а сам в это время одевал пальто и спрашивал: «...Ну как, хорошо?».

Проводя очную ставку, Литвин держал его стоя, лицом к стенке, запрещая задавать вопросы. Часто на допросах, по словам Масина, Литвин бывал в нетрезвом виде, а однажды за отказ подписать составленный им протокол ударил его ногой в живот, а в другом случае повредил ему руку, после чего направил в холодный карцер.

Будучи вызван на допрос из карцера, Масин вынужден был, по его словам, на коленях просить Литвина прекратить издевательства над ним, на что тот в ответ только смеялся. Доведенный до отчаяния, Масин пытался покончить жизнь самоубийством. Масин показывает, что ст. 206 УПК выполнялась без ознакомления его с материалами дела, так как он в силу болезненного состояния не мог читать.

Допрошенная по делу после ее реабилитации преподавательница Астахова Н.В. показала, что, будучи арестована УМГБ МО в 1949 г., она подвергалась ночным допросам с лишением сна, на которых Литвин угрожал расправой, заявляя, что вся ее семья состоит из врагов народа, имея в виду ее сестру, члена КПСС с 1917 г., которая являлась до 1938 г. членом ЦК КП Украины. Понуждая на допросах к даче «признательных» показаний, Литвин искажал при записях в протокол ее заявления, а неугодные для себя протоколы рвал. Доведенная издевательствами до отчаяния, Астахова пыталась покончить жизнь самоубийством, после чего была посажена в карцер. По делу было установлено, что, зная Астахову по совместной работе, Мария Ильинична Ульянова лично рекомендовала ее в партию.

Допрошенный по данному делу относительно обстоятельств расследования дела Астаховой, быв. следователь Литвин И.Д. признал, что в 14 случаях он допрашивал ее в ночное время с лишением сна, не предоставляя ей отдыха в дневное время, что обвинение ее по ст. 58-1 «а» было необоснованным, что за период неоднократных допросов Астаховой он составил один протокол допроса с датой с 19 по 25 января 1950 г.

Расследуя дело преподавателей Антонюк С.Ю., Гераковой О.Р. и других (всего 12 человек), арестованных в 1948 г., Литвин проводя ночные допросы и требуя от них «признательных» показаний, выражался нецензурными словами, замахивался кулаком и угрожал расправой. Дав Антонюк бумагу, он приказывал: «...Садись, пиши, как я тебе говорю, если не сделаешь этого, погибнешь».

Искажая в протоколе записываемые им показания Антонюк, Литвин заявлял: «...Помните, за каждый переписанный лист сутки карцера». Допрашивая по этому же делу Разумовскую, Лурье и Геракову, Литвин искажал их показания в протоколах допроса, оскорблял их, понуждая давать клеветнические показания на других лиц. За отказ скульптора Григорьева А.И., проходящего по этому же делу, подписать протокол, с текстом которого он не был согласен, Литвин ударил его ногой, а при подписании ст. 206 УПК не ознакомил его с материалами дела.

Допрашивая жену профессора Лурье, Литвин оскорблял ее нецензурными словами, называл ее «мразью», заявлял, что она отсюда не выйдет, что ее сгноят здесь. В провокационных целях он говорил ей, что ее муж и дочь арестованы, и пугал ее пытками, которые они применяют к тем, кто не дает показаний.

Аналогичные незаконные действия Литвин допускал и при расследовании других дел.

Так, арестованный в 1951 г. УМГБ МО врач Кац Г.С. показал, что Литвин подвергал его на допросах специальной, как он говорит, «психологической обработке» с целью получения от него «вымышленных показаний». В этих же целях он содержал его в одиночке и помещал в карцер.

Допрашивая по делу врачей, арестованных УМГБ МО в 1950–51 гг., быв. зав. Пролетарским райздравотделом г. Москвы — Айзнер, Литвин искажал его показания, понуждая затем подписывать их.

Проводя ночные допросы с лишением сна, Литвин вместе с Чмелевым составляли по этому делу обобщенные протоколы допросов. Возмущаясь отказом на одном из допросов Айзнер дать ему требуемые показания, Литвин ударом о стул ногой, сбрасывал Айзнер на пол. Ночные допросы, угрозы и оскорбления, а также искажения показаний, Литвин допускал и при допросах Персовой и Шульман, которые были арестованы вместе с Айзнер.

С использованием незаконных методов следствия, Литвин расследовал также дела на Ганнопольского, Свидовского и других.

 

Ст. следователь УМГБ МО Якушев А.И., расследуя дело на быв. зав. юридического бюро завода им. Бадаева Раубо Р.И., арестованного в 1948 г., проводя ночные допросы с лишением сна, понуждал его к даче «признательных» показаний, выдвигая голословные обвинения и необосновательно отказывая в допросе необходимых свидетелей, показания которых были необходимы по делу, так как опровергали выдвинутые против Раубо обвинения.

Проводя в ночное время допросы с лишением сна по делу художника Храпак Г.П., арестованного в 1949 году, следователь Якушев допускал к нему различные угрозы и провокационные заявления, требуя дачи «признаний».

Проводя очную ставку Храпак со свидетелем Годына, Якушев угрожал последнему арестом в случае отказа дать показания против Храпак. Угрожал Якушев карцером и Капелюш во время производства очной ставки с Храпак.

Готовя очные ставки с указанными лицами, Якушев угрозами понудил Храпак подтвердить на них вымышленные показания, которые сам же до этого вынудил Храпак подписать.

По делу работника завода «Динамо» Авербух Якушев проводил допросы в ночное время и допускал угрозы в целях получения «признаний», заявлял: «...Раз сюда попал, то отсюда выхода нет. Есть только один выход — лагерь».

Понуждая подписывать составленные самим Якушевым показания, он заставлял его при отказе выполнить команду «встать-сесть», заявляя при этом: «...Будешь у меня так по 17 раз приседать».

Появляясь на допросах в нетрезвом виде, он говорил Авербух: «…Смотри, будем бить по больным местам… Зачем тянешь и не подписываешь протоколы допроса, дело твое решенное».

Требуя признаний, Якушев в целях понуждения его сажал Авербух на несколько часов в бокс или заставлял стоять на допросах по стойке «смирно», угрожал расправой с семьей и предоставлял возможность спать в ночное время только в обмен на подписание составленных им протоколов с вымышленными признаниями.

Проводя допросы главного бухгалтера завода «Динамо» Тараховского, Якушев проявлял грубость, нецензурную брань и угрозы. Тыча кулаками в лицо, он, по словам Тараховского, заявлял ему: «...Если бы война, я сам бы тебе сделал ВМН… Если ты не будешь показывать, ты сгниешь здесь».

Во время допросов Якушев практиковал помещение Тараховского на несколько часов в бокс, длительное время содержал его в одиночке и часто допрашивал в ночное время с лишением сна, в связи с чем Тараховский пытался, по его словам, покончить жизнь самоубийством.

В процессе следствия по делу Капелюш Л., арестованного в 1949 году, Якушев производство допросов за несколько дней оформлял одним протоколом и, требуя признательных показаний на допросах, заявлял: «...Если будете запираться, мы к Вам применим силовое воздействие… Скоро я Вас бить начну». В этих целях он помещал Капелюш в «холодную» под лестницу, длительное время содержа там в сырой камере и заявляя: «Когда сознаешься во всем, тогда переведем».

За отказ подписать требуемые «показания» Капелюш помещался в карцер.

Расследуя в 1949 году дело адвоката Белкина В.А., Якушев на допросах оскорблял его и, допуская угрозы, заявлял: «...Мы с Вами расправимся по заслугам… Хватит пить нашу кровь…»

Проводя очную ставку, он искажал показания свидетеля Фрейдулина, а в связи с возражениями Белкина угрожал отправить его туда, откуда он не вернется, «на долгие годы приковать к тачке». Длительное время Белкин содержался в сырой камере в подвале в целях воздействия на дачу им «признательных» показаний.

В процессе следствия по делу группы студентов Полякова Ю.М., Говорова А.А., Быкова И.К. и других, арестованных УМГБ МО в 1949 г., Якушев понуждал их к даче так называемых признательных показаний и, угрожая расправой, нанес, по словам Быкова, ему удар, замахивался и пытался ударить Кривошеина, лишил Говорова возможности ознакомиться с делом при выполнении ст. 206 УПК РСФСР.

Допускал Якушев угрозы, оскорбления и ночные допросы с лишением сна в целях понуждения к даче так называемых признательных показаний и при расследовании им дел на врача завода «Динамо» Васкевич и зав. учебными мастерскими Гольдина.

 

Следователь УМГБ МО Саградов А.А., расследуя дело быв. начальника конторы дорожного строительства Мосгорисполкома Морозова С.С. (сына быв. миллионера Саввы Морозова), арестованного УМГБ МО в 1948 г., угрожал ему арестом его жены.

Пытаясь любыми средствами понудить его к даче так называемых признательных показаний, Саградов в провокационных целях заявлял, что жена его уже содержится в соседней с ним комнате.

Проводя допросы в ночное время, Саградов сопровождал их нецензурной бранью, оскорблениями и угрозой посадить в карцер, заявляя при этом: «...Все равно тебя засудят, выхода отсюда нет, давай признавайся».

В целях понудить дать «признания» Саградов лишал Морозова права на получение передач, в процессе допросов сажал на 2–3 часа в бокс, искажая на очной ставке с Морозовым показания свидетеля Савельева, он понуждал его давать ложные показания, угрожая карцером.

Вызвав на допрос жену Морозова, Саградов угрожал ей, заявляя, что посадит ее в подвал в случае, если она не даст изобличительных показаний на своего мужа.

Отказывая Морозову в его обоснованных ходатайствах о допросе ряда свидетелей, Саградов цинично заявлял: «...Их отзывы о Вас ничего не значат. Враги всегда скрывают свое лицо под маской хороших работников».

Принимая участие в расследовании дела на бухгалтера завода «Динамо» Тараховского, Саградов, понуждая его к даче так называемых «признательных» показаний, заявлял: «…Если ты не будешь говорить, то у нас есть все необходимые средства, и мы заставим тебя… Мы сделаем из тебя все, что хотим. Мы сломаем тебе хребет, мы не таким хребет ломали… Тебя все равно заставят давать показания, и ты будешь на коленях ползать у нас и сам просить, чтобы мы записали твои показания… Если даже ходить не сможешь, то приносить будут сюда, но ты будешь говорить… Никто тебя отсюда не услышит и никто не поможет».

Допрашивая Тараховского в ночное время с лишением сна, Саградов угрожал ему карцером — «каменным мешочком».

Аналогичные нарушения законности допускались Саградовым и при расследовании дел на Исбах-Бахрах и на Ганнопольского.

 

Подобные же незаконные методы допускались в процессе расследования дел и со стороны таких работников УМГБ МО, как:

Иванова А.И. — по делам на врача Левина; гл. механика завода «ЗИС» Ларионова; зоотехника Шипкова; экономистов завода «ЗИС» Кантор и Лянгфельд; работника завода «Динамо» Ганнопольского; бухгалтера Берлинского.

Ковалева В.Г. — по делам на студентов Полякова, Говорова и др.; артистку Спицину; работников завода «Динамо» Фридман и Гиршович; рабочего Мизерова.

Пантелеймова — по делам на инженера Гительсона; ходожника Вайсблат; рабочего Куклес; техника Бурдину.

Шугало — по делам на журналистов Корнева и Грандова; преподавателя Мензберг; рабочих Куцоконь и Головань; супругов Туник.

Горбунова В.В. — по делам на врачей Фридман, Айзнер; Персовой; рабочих Абрамова, Понасюк; инженера Шмидт.

Булгакова — по делам на профессора Бугакова и его жены Генкиной; доцента Казарина; работника Моссовета Доронину и др.

Ушакова М.С. — по делам на журналиста Литвак; работника завода «Динамо» Эшкинд; экономиста Марголис.

Смирнова И.И. — по делам на инженера Кантор; адвоката Коган; инженера Шмидт; экономиста Марголис.

Кроме указанных лиц, в целом ряде других случаев с соответствующим участием Горгонова, Герасимова, Чмелева и др. работников из числа руководства управления и следственного отдела расследовались с нарушением закона дела следующими следователями: Абраминым, Кормилициным, Портновым, Аносовым, Щербаковым, Клепицей, Колесовым, Шомполовым, Илюшиным, Божановым, Фоминым, Наумчик, Черновым, Серегиным, Макаровым и другими.

 

Изложенные нарушения соцзаконности свидетельствуют о том, что, будучи начальником управления МГБ Московской области, Горгонов И.И. совершенно не контролировал работу следственного отдела, в результате чего руководители этого отдела Герасимов, Чмелев и Матиек, а также подчиненные им следователи, злоупотребляя своим служебным положением, беспрепятственно допускали незаконные методы следствия.

Санкционируя аресты по поверхностным и необоснованным оперативным материалам и механически утверждая затем без проверки обвинения и предание суду, Горгонов сам лично предъявлял при этом к подчиненным требования о производстве длительных допросов с целью получения так называемых признательных показаний. С его же ведома подследственные допрашивались с лишением сна, направлялись в карцер и продолжительное время содержались в одиночках.

Подтверждением отношения и личной причастности Горгонова к незаконным методам следствия, допускаемым в УМГБ МО, являются следующие факты: при расследовании дела быв. директора завода «Динамо» Орловского, который до ареста так же, как и Горгонов, являлся членом МГК КПСС, Горгонов, вызвав его к себе в кабинет и требуя дачи «признательных» показаний, заявил: «...Вы знаете, куда Вы попали? Имейте в виду, что отсюда выхода нет». На попытки Орловского заявить о своей невиновности, Горгонов сказал: «...Вот что, Вы теперь не директор завода “Динамо” и не у себя в кабинете. Рекомендую в целях облегчения Вашего положения не отрицать свою вину, а если Вы будете оказывать сопротивление, то мы Вас сломаем. Мы не таких ломали».

Присутствуя на допросе скульптора Григорьева А.И., арестованного в 1948 году, Горгонов допускал к последнему нецензурную брань и требовал дачи показаний об антисоветских, якобы, настроениях и высказываниях скульпторов Мухиной и Меркурова.

Отвергая неоднократные личные жалобы, с которыми к нему обращался в тюрьме арестованный в 1948 г. быв. зам. начальника Европейского отдела Совинформбюро Долицкий Е.И., заявлявший о длительном лишении сна, о том, что голодом и карцером его понуждают дать «признательные» показания, Горгонов, выражаясь в ответ нецензурными словами, сам требовал «признаний», заявляя: «...А как Вы думаете? Если Вы нас поймали, Вы бы с нами возились, а вот мы с Вами возимся, миндальничаем…Сами виноваты, что доводите до того, что Вас нужно сажать в карцер».

Требуя по делу арестованного в 1949 г. Туник «признательных» показания и угрожая ему, Горгонов заявлял: «...Сколько я захочу, столько и будешь сидеть. Напишу 25, и 25 будешь сидеть».

Присутствуя на допросах быв. референта НКС СССР, члена КПСС с 1919 г., Решетникова, арестованного в 1947 г., и инженера-экономиста Соколовой, арестованной в 1950 г., Горгонов оскорблял их нецензурными словами, угрожал «загнать туда, куда Макар телят не гонял», «сгноить», посадить на строгий режим, репрессировать семью и т.д.

Вызвав к себе в кабинет арестованного артиста ВТО Дубова В.В., Горгонов, выражаясь нецензурными словами и требуя признаний, заявил ему: «...Ты знаешь, где ты находишься, ты находишься в советской контрразведке. Гляди прямо, у тебя руки в крови». На слова же Дубова, что у него самого руки по локоть в крови, Горгонов, как об этом показывает Дубов, ударил его кулаков в лицо, от чего он упал со стула.

В результате отсутствия должного контроля со стороны Горгонова необоснованный арест и привлечение к уголовной ответственности было допущено подчиненными ему работниками и в отношении арестованных УМГБ МО гр-к Куваевой и Калининой.

Необоснованно с санкции Горгонова были арестованы по недостаточно проверенным оперативным материалам Абрамов и Понасюк.

Ответственен Горгонов и за необъективное расследование по делу группы студентов Говорова, Полякова и др., арестованных в 1949 г., по которому работниками следственного отдела вместе с оперативными сотрудниками как в процессе разработки дела, так и расследования допускались незаконные методы с использованием в провокационных целях агентуры.

Не было Горгоновым принято должным мер к обеспечению объективного расследования и по делу журналиста Литвак А.М., в результате чего не было предотвращено необоснованное его осуждение, хотя еще в 1949 г. к нему и поступило заявление Литвак, в котором он указывал на необъективность проведенного следствия и просил по его делу вызвать и допросить в качестве свидетеля быв. сотрудника Одесского ГУБЧКа Медведева, так как одни его показания полностью опровергали бы выдвинутое против Литвак обвинение.

 

Допрошенные по указанным выше фактам грубейших нарушений социалистической законности Горгонов, Герасимов, Чмелев, Матиек и целый ряд других быв. работников УМГБ МО, ответственных за допущенные нарушения, категорически отрицают применение лично ими или с их ведома к подследственным незаконных методов расследования с целью понуждения к даче «признательных» показаний.

Отвергая показания многочисленных свидетелей, изобличающих их в необоснованных арестах, в необъективном расследовании, производстве ночных допросов с лишением сна и понуждений подписывать искаженные следователем показания, они называют все это «злобной клеветой» или утверждают, что лично им об этих фактах не было известно, и они слышат о них впервые по данному делу.

Наряду с этим каждый из них подтверждает существование в работе следственного отдела УМГБ МО порочной практики длительных ночных допросов, составление «обобщенных» протоколов и помещение арестованных в карцер.

Будучи допрошенными по данному делу, Горгонов, Герасимов, Чмелев, Матиек показали, в частности, по этим вопросам следующее.

Отрицая нарушения социалистической законности в УМГБ МО, Горгонов признал, что в период его работы в УМГБ МО с 1946 по 1951 гг. в следственном отделе имели место такие действия, как ночные допросы, составление обобщенных протоколов и помещение арестованных в карцер, но все это, говорит Горгонов, «было для того времени обычным явлением. Обобщенные протоколы допросов арестованных составлялись на основании указаний начальника следственной части МГБ СССР Леонова и его заместителя Комарова».

Указывая на то, что практика ночных допросов существует в МГБ с давних пор, и в части ее законности ни у кого не возникало сомнений, Горгонов подтверждает, что им «...действительно предъявлялись требования к следственным работникам о производстве длительных допросов», однако, поясняет он, это делалось в соответствии с указаниями МГБ СССР.

Утверждая, что ему не было известно о практике допроса лиц (не дающих «признательных» показаний) в ночное время с лишением сна, Горгонов указывает, если это имело место, то «...безусловно, это совершенно незаконные действия».

Горгонов заявляет также, что он не знал об искажении следователями показаний подследственных, о лишении их в целях понуждения к даче «признаний» права пользования ларьком, передачами и получением вовремя горячей пищи.

Отрицая показания начальника Особой инспекции гор. Москвы Володина о том, что с назначением Горгонова начальником УМГБ МО «упростились» аресты, Горгонов заявляет, что ему не было известно фактов, чтобы Чмелев и Герасимов протестовали против практики необоснованных арестов и писали бы об этом ему рапорты.

Подтверждая использование в качестве свидетелей агентов, которые участвовали в разработке дела, Горгонов заявляет, что ему не было известно об их провокационной роли по делу.

Признавая практику составления постановлений о направлении арестованных в особые лагеря вместе с составлением обвинительных заключений, как предрешение судьбы подследственных еще до их осуждения, Горгонов объясняет это указаниями МГБ СССР.

Показывая о производстве в гор. Москве ежегодных массовых арестов граждан в период майских и ноябрьских праздников, Горгонов заявляет, что на это время приходилось 50 % всех арестов за год, но делалось это в соответствии со специальными требованиями МГБ СССР с одновременным усилением в это же время мероприятий по заведению оперативных разработок и их реализации, что и создавало рост арестов. Горгонов не отрицает, что в отдельных случаях качество агентурных материалов было слабым, в связи с чем и имели место аресты по недостаточно обоснованным и проверенным материалам.

Показывая относительно обстоятельств возникновения и расследования дела на работников завода «Динамо», Горгонов указывает, что не он «руководил агентурной разработкой по делу о работниках завода «Динамо». Этим вопросом полностью ведал и занимался практически зав. нач. УМГБ МО Боярский. Камерной агентурной разработкой на этих лиц в период следствия ведал нач. следственного отдела Герасимов. Следствием же руководил зам. нач. УМГБ МО Боярский, а затем Салынский, если не считать моего формального участия в расследовании этого дела, когда я подписывал отдельные следственные документы».

Будучи допрошен по ряду конкретных дел, Горгонов заявил, что к моменту ареста работников завода «Динамо»: «В УМГБ МО не было никаких оперативных данных о наличии на заводе “Динамо” антисоветской националистической вредительской организации».

Показывая об арестах по заводу «Динамо», Горгонов сказал: «…Если арест Эшкинда был произведен по оперативным данным Пролетарского РО МГБ г. Москвы, то все остальные последующие аресты производились по материалам следственного отдела УМГБ МО, которые получались в процессе следствия на основании показаний арестованных, как правило, постановления на арест докладывались в этих случаях Герасимову, и на основании его доклада я санкционировал арест».

Отрицая показания Орловского, Решетникова, Григорьева, Соколова, Говорова, Туник, Долицкого и Дубова о допущенных к ним понуждений и угроз с его стороны, Горгонов показал, что арест Орловского был произведен УМГБ МО по прямому указанию Абакумова.

Горгонов признал, что арест Орловского по ст. 58-7 УК РСФСР был явно необоснованным, а целый ряд моментов в подписанном Чмелевым и Герасимовым обвинительном заключении по делу Орловского вообще не соответствует материалам дела.

Ознакомившись с делом Орловского, Горгонов показал, что обвинение его по ст. 58-10 было неосновательным. Говоря об указаниях Чмелева и Герасимова в обвинительном заключении на то, что Орловский, якобы «сам высказывал клевету на советское государство», Горгонов заявил: «...Это прямой вымысел с их стороны».

Подтверждая, что не все вызовы Орловского на допрос оформлялись протоколами, он заявил: «...К сожалению, подобная практика была в УМГБ МО… Это свободно допускалось, как в УМГБ МО, так и в МГБ в целом. Этому грубейшему нарушению никто должного внимания не придавал».

Горгонов признает, что существование подобной практики «…давало возможность допускать различные злоупотребления при расследовании дел, так как неугодные следственным работникам показания подследственных могли быть не записаны в протоколы допроса, которые в этих случаях вообще не составлялись».

Признавая, что арест Долицкого был произведен по согласованию с МГБ СССР, Горгонов указал, что к незаконным действиям по этому делу со стороны зам. нач. УМГБ МО Боярского, о которых показывает Долицкий и следователь Чернов, он лично отношения не имел.

Подтверждая необоснованность предъявления обвинений инженеру завода «ЗИС» Станецкому по ст. 58-7 УК, Горгонов показал: «...Я должен прямо сказать, что как в период расследования дела по этому заводу МГБ СССР, так и в период расследования отдельных дел на работников этого же завода в УМГБ МО не было совершенно каких-либо данных о существовании на Московском автомобильном заводе… вредительской антисоветской националистической организации». Горгонов поясняет, что «УМГБ МО, а никто либо другой, обслуживал в оперативном отношении этот завод».

Подтвердил Горгонов необоснованность предъявленных обвинений по делу Русакова и ряду других дел.

Осмотрев дело на Раубо, Горгонов показал: «…Я просто не могу объяснить, на каком основании Чмелев 24 марта 1948 г. утвердил постановление о предъявлении обвинения Раубо… Я упустил, видимо, в своей работе контроль за предъявлением обвинений, и работники следственного отдела повторяли по ряду дел одну и ту же ошибку, предъявляя необоснованные обвинения. Утверждая же в конце следствия обвинительные заключения по этим делам, я не читал материалов дел и не вскрывал этим самым допущенных моими подчиненными нарушений».

Заслушав приведенные ему данные из оперативных материалов по делу Крейндель в части понуждения его работниками следственного отдела к даче «признаний» и о провокационной роли Крейндель по делу группы работников завода «Динамо», Горгонов заявил, что указанные документы ему известны не были и что Герасимов и Чмелев их ему не докладывали, хотя обязаны были это сделать.

Горгонов указал, что: «…Судя по оглашенным мне агентурным данным, не доверять которым у меня нет оснований и на которых есть подписи ряда работников следственного отдела, и, в частности, Герасимова, Матиек и Чмелева, использование провокационных показаний Крейндель в отношении других арестованных действительно является фальсификацией». «Однако, — замечает Горгонов, — я не могу объяснить, как случилось, что Герасимов, Матиек и другие вошли в этот, безусловно, преступный сговор с Крейнделем…».

Показывая о практике выделения из дел материалов обвинений против значительного числа граждан, Горгонов признал: «...Сам я, безусловно, согласен с тем, что она порочна, огульна и недопустима, но, — говорит он, — …эта практика существовала с давних пор в МГБ, и изменить ее в УМГБ МО я, конечно, не мог, да от меня это и не зависело».

Показывая относительно использования по делу Гинесина двух агентов, которые допускали при разработке целый ряд провокационных действий, Горгонов показал: «...Тогда, к сожалению, подобные “комбинации” и “реализации” допускались и проводились».

Подтвердил Горгонов и необоснованность предъявленных обвинений по делу Капелюш, Генкиной и др.

Горгонов признавал, что существовавшая тогда оценка работы следователей по количеству полученных ими признательных показаний от арестованных «...была неправильной и сама по себе толкала отдельных следователей на различные злоупотребления в погоне за большим числом “признательных” показаний».

Говоря относительно предъявляемых к следователям требований «мотать» арестованных, Горгонов показал: «...Это было самым распространенным выражением в тот период. Слово “мотать” было таким же ходким, как в 1937–38 г.г. — “колоть”».

Касаясь ареста жен работников завода «Динамо», обвиняемых как соучастников по делу их мужей, Горгонов заявил, что это были необоснованные обвинения, которые допустили Герасимов и Матиек. Никаких данных о причастности их к преступным действиям, в которых обвинялись их мужья, у УМГБ не было.

Говоря о мероприятиях Пролетарского РО МГБ г. Москвы по разработке дела на работников завода «Динамо», Горгонов утверждает, что он не давал заданий начальнику этого райотдела Жукову по сбору компрометирующих данных на этих лиц, а также на группу врачей. Горгонов поясняет, что подобные же материалы Жуковым были составлены по своей инициативе и по Киевскому району г. Москвы, куда он был затем назначен начальником райотдела.

Показывая о вызовах подследственных после выполнения ст. 206 УПК РСФСР, Горгонов признал, что «...подобная практика “контакта” с подследственными, даже после окончания следствия и подписания ст. 206 УПК, существовала в МГБ СССР и имела место в УМГБ МО. Это делалось для того, чтобы довести “признания” подследственного до суда. Не бросать арестованного, пока дело его не будет рассмотрено судом».

«…Не отрицаю, — говорит Горгонов, — что при таком положении могли иметь место самые различные злоупотребления, вплоть до применения угроз и различных обещаний в целях получения от подследственных в суде “признательных” показаний».

Горгонов отрицает существование во внутренней тюрьме УМГБ МО каких-то спецкамер для содержания арестованных. По словам Горгонова, не было ему известно и об изъятии работниками следственного отдела из дел «неугодных» им протоколов допросов.

Заслушав показания следователя Ильина о том, как по указанию Герасимова подследственные направлялись в карцер за якобы провокационное поведение на следствии, а на самом деле в связи с их отказом давать «признательные» показания, Горгонов заявил: «В этих случаях был прямой обман меня, как начальника управления, со стороны начальника следственного отдела Герасимова, который скрывал от меня действительные причины, помещения арестованных в карцер… Я не проверял его работу… в этом моя вина».

Показывая о том, что контроля за работой Герасимова и Чмелева и подчиненных им лиц не было, Горгонов заявил, что «...следственный отдел в УМГБ МО мы ведь не проверяли даже за весь период моей работы… Помимо того, что работа следственного отдела в целом не проверялась лично мною… с 1947 по 1951 гг., не проверял я их работу и по отдельным делам. Все это объяснялось тем, что следственную работу я не знал, время у меня не было, я считал вполне достаточным проверку их следственным управлением МГБ СССР».

Показывая о практике вселения сотрудников УМГБ МО в квартиры арестованных им граждан, Горгонов заявил: «...Я согласен с тем, что вселение сотрудников в квартиры арестованных было, безусловно, ненормальным положением, но до 1950 г. такая практика была. УМГБ МО получало от Моссовета 25–30 % сдаваемых им квартир, которые принадлежали арестованным УМГБ МО гражданам. То же самое было и МГБ СССР».

Объясняя причину попустительства и бесконтрольности со своей стороны в части тех злоупотреблений, которые допускались работниками следственного отдела при расследовании дел, Горгонов показал: «…У меня был зам., который специально ведал работой следственного отдела. Я ответственен за отсутствие должного контроля за работой следственного отдела и, в частности, Герасимова, Чмелева и Вислова, но Боярский и Салынский непосредственно должны отвечать за эти же недостатки, а потом уже за все и за них в том числе я, как начальник управления».

Горгонов признал, что он «…лично непосредственно в дела следствия не вникал. Материалов законченных дел не читал… Непосредственно следователей с делами к себе на доклад не вызвал… Обвинительные заключения подписывал в отсутствие следователей по докладам Герасимова и Чмелева».

«У меня, — говорит Горгонов, — на этом участке был специально один из замов Боярский, а затем Салынский, которые повседневно занимались руководством следственного отдела».

В качестве одного из объяснений отсутствия контроля за работой следственного отдела, Горгонов указывает на отсутствие у него опыта следственной работы: «...Я не знал и не работал в этой области… При этих условиях я не мог предъявлять должных требований к качеству следствия и вскрыть недостатки в работе следственного отдела. Это повлекло за собой то положение, что следственный отдел, которым руководил Герасимов, был предоставлен самому себе, и руководство отдела… было, по существу, бесконтрольным с моей стороны, делая само все так, как считало нужным».

Указывая на свою загруженность в то время, Горгонов заявляет, что как начальник УМГБ МО, он руководил работой 9 отделов управления, 25 райотделами и 67 горотделами МГБ по гор. Москве и Московской области. В это же время в его подчинении находилась и милиция.

«…В связи с изложенными обстоятельствами, я вынужден был (говорит Горгонов), целиком доверить работу (следственного и оперативного отделов) «...их начальникам… Эти отделы работали почти бесконтрольно».

 

Подтверждая производство арестов по недостаточно проверенным оперативным материалам и компанейские мероприятия по массовым арестам граждан, а также грубость и оскорбления, которые работники следственного отдела допускали на допросах, быв. начальник следственного отела Герасимов отрицал направление им лично в карцер подследственных за отказ от дачи «признательных» показаний.

Будучи допрошен по оперативным материалам о своей резолюции Чмелеву: «Нужно активнее допрашивать Кац по ночам», Герасимов заявил: «...Я мог давать указания о ночных допросах Кац, поскольку он не был размотан, но я не требовал у него ложных показаний».

Отрицал Герасимов как средство понуждения использование им и привязанности Кац к своему сыну, когда, узнав об этом, Герасимов написал Чмелеву: «...Нужно учесть привязанность Кац к сыну».

Отрицает Герасимов и понуждение к даче признаний Авербух в связи со своей резолюцией Чмелеву: «...Не размотали еще Авербух. Нужно с ним более настойчиво работать».

В связи с изъятием из дела Полозкова 39 «неугодных следствию» протоколов допросов Герасимов заявляет, что это было сделано без его ведома, и показания следователя Аносова о своей причастности к этому, отрицает.

Объясняя изъятие значительного числа протоколов допросов из дел на Полякова, Говорова, а также Гармаш, Герасимов заявляет: «…Я не согласен с тем, что изъятие упомянутых документов представляет нарушение законности и свидетельствует о необъективности следствия. Тогда мы имели полное право решать вопрос об изъятии и оставлении любых документов дела».

Герасимов отрицает показания бывшего врача завода «Динамо» Васкевич о том, что, угрожая ей на допросах и требуя «признаний», он заявлял ей, что «...еще не родился тот человек, который мог бы уйти от Герасимова, не подписав протокола допроса».

Герасимов отрицает наличие плана «оперативно-следственных мероприятий», разработанного следственным отделом, по делу работников завода «Динамо».

Будучи допрошен относительно необоснованного ареста и осуждения быв. зам. директора завода «Динамо» Крейндель, Герасимов заявил, что он, а также другие работники завода «Динамо»... «арестованы и осуждены были правильно».

Отрицая свою причастность к учиненному работниками следственного отдела сговору с Крейндель с целью получения от него обманным путем «признаний», Герасимов заявил, что обещаний Крейндель в обмен на дачу «признаний» он не давал.

Ознакомившись с оперативными материалами, которые свидетельствовали об использовании Крейндель в провокационных целях по делу и о том, каким путем были от него получены «признания», Герасимов отрицал незаконные методы и приемы, к которым работники следственного отдела прибегали для получения «признаний» от Крейндля.

Допрошенный относительно своих резолюций по делу профессора Бугакова, в прошлом второго секретаря Великолукского горкома КПСС, а затем работника МК КПСС, Герасимов отрицал использование им карцера для понуждения Бугакова к даче «признательных» показаний.

Объясняя свои резолюции на оперативных материалах, в которых сообщалось, что Бугаков очень боится карцера, а его жена Генкина — ареста дочери, Герасимов утверждает, что его резолюции: «…Нужно учесть эти обстоятельства… Это нужно использовать», не преследовали, якобы, цель понуждения к даче «признательных» показаний.

Отрицая показания значительного числа свидетелей о его незаконных действиях, Герасимов заявляет: «...Они дали указанные показания против меня… в результате сговора между собой и озлобленности в связи с их арестом УМГБ МО».

Наряду с этим Герасимов в отношении нескольких десятков показаний свидетелей заявляет, что «...оглашенные мне показания по своему числу представляют из себя ничтожно малое количество, по сравнению с тем, которое было расследовано руководимым мною следственным отделом, а потому они не могут отражать действительное положение и состояние следствия за тот период».

Не отрицая факта использования ночных допросов для получения «признаний» от арестованных, Герасимов заявляет, что «ночные допросы обуславливались не только установленным рабочим днем, но и стойким мнением, что работа по ночам с обвиняемыми, приводит к их полному разоблачению».

Объясняя предъявление работникам завода «Динамо» обвинения во вредительстве, Герасимов показывает, что, будучи вызван в МГБ СССР, он получил от зам. нач. следственной части МГБ СССР Комарова указания Абакумова о квалификации действий арестованных работников по заводу «Динамо» по ст. 58-7 УК РСФСР.

Герасимов не отрицает, что «…в расследовании дела (на работников завода «Динамо») допускались элементы обвинительного уклона, результатом которых являлось игнорирование ряда заслуживающих внимания ходатайств обвиняемых. Этот уклон, к сожалению, был, если так можно сказать, дурной “традицией” органов и воспитывался у нас многими годами».

Не отрицая своего участия в аресте в 1941 г. доктора технических наук, депутата Ленгорсовета профессора Молчанова, Герасимов указывает, что принимал участие только в оперативной разработке его, а к расследованию самого дела он не причастен.

Допрос же им ряда лиц как до ареста Молчанова, так и после Герасимов объясняет выполнением оперативного задания по собранным агентурным данным.

Свою вину в необоснованном аресте Молчанова Герасимов полностью отрицает и заявляет, что с заключением КГБ ЛенВО, прекратившим дело Молчанова за отсутствием состава преступления, он не согласен и считает это решение ошибочным и необоснованным.

Предъявление же Молчанову необоснованного обвинения и неосновательного его ареста по подозрению в совершении преступления, предусмотренного ст. 58-1 «а» УК РСФСР, Герасимов считает нормальным и заявляет, что в то время, по его словам, практиковались органами МГБ подобные необоснованные обвинения: «...В тактических целях, чтобы арестованный не знал, каким материалом мы располагаем в отношении него, так как это обстоятельство имело значение для допроса».

В заключение показаний Герасимов заявил: «…Безусловно, в работе моей и моих подчиненных могли быть и были, конечно, ошибки, упущения, недостатки, но преднамеренные действия по фальсификации обвинений я категорически отрицаю, этого не было... Показания реабилитированных лиц относительно обратного, клевета на следствие».

 

Отрицая показания свидетелей, изобличавших его в незаконных методах следствия, зам. нач. следственного отдела УМГБ МО Чмелев Б. заявил, что он «...никому и никогда не давал указаний о фальсификации дел».

Говоря относительно причин необоснованных арестов УМГБ МО, Чмелев указывает, что основную вину за это «...надо относить не за счет следственных работников, а за счет оперативных отделов, готовящих материалы на арест и занимавшихся сбором доказательств». В качестве примеров необоснованных арестов он указывает на искусственное создание в УМГБ МО так называемого «бухенвальдского дела», по которому, по указанию Горгонова, были арестованы Кюнг и другие, а также дело профессора Серейского, возглавлявшего, якобы, вредительскую организацию врачей-психиатров в гор. Москве. Оба эти дела в дальнейшем были прекращены.

Показывая относительно обстоятельств расследования дела на работников завода «Динамо», Чмелев указал, что непосредственной работой следователей руководили Герасимов, он и Матиек: «...Герасимов дал распоряжение, чтобы всю группу по расследованию динамовского дела возглавлял начальник отделения Матиек, а я наблюдал за работой по этому делу», сам же Герасимов, по его словам, «...по-прежнему продолжал руководить работой по данному делу, но многие указания следователям он давал через меня».

Отрицая фальсификацию дел на работников завода «Динамо», Чмелев признает, что при расследовании этого дела имели место «...длительные, напряженные допросы, в том числе и в ночное время. Помещение в карцер отдельных арестованных по рапортам следователей, по указанию Герасимова…».

Будучи допрошен о плане «оперативно-следственных мероприятий» по делу группы работников завода «Динамо», Чмелев признал, что «...проект такого плана в следственном отделе УМГБ МО действительно составлялся. Он был составлен на основе рабочих планов всех следователей, по которому арестованные допрашивались», однако кто же именно составил этот план, Чмелев не показал, заявил, что план не был вообще подписан и кто его составил он не помнит.

Показывая о том, как реагировал быв. начальник УМГБ МО Горгонов на непродолжительные допросы арестованных, Чмелев заявляет, что «...этот следователь вместе с руководством следственного отдела подвергались суровому внушению со стороны Горгонова, вплоть до угроз следователям и нам: “Я вас выгоню… Бездельники… Не хотите разоблачать врагов… Отправлю в милицию».

Показывая о грубостях, допускаемых следователем Якушевым на допросах, о необъективных записях показаний Шугало, а также о необоснованных арестах по непроверенным оперативным данным, Чмелев утверждает, что последнее обстоятельство «...приводило к необходимости длительных и в том числе ночных допросов».

Чмелев показывает, что «…вопросы о помещении в карцер решал Герасимов».

Говоря о «правке» протоколов допросов, Чмелев указывает, что «...руководство следственной частью по особо важным делам МГБ СССР и УМГБ МО дало указание по отдельным наиболее серьезным делам составленные следователями протоколы допросов, …до подписи их обвиняемыми согласовывать с руководством отделений и отдела».

Чмелев подтверждает составление так называемых обобщенных протоколов.

Показывая о своем участии в первом допросе основного обвиняемого по делу работников завода «Динамо» Крейндель, Чмелев утверждает, что Герасимов заявлял ему, что он был на допросе, разговаривал с Крейндель и, говорит Чмелев: «Предложил мне немедленно сесть с начальником отделения Матиек, ознакомиться у него с имеющимися материалами и побыстрее записать со слов Крейндель все, что он показывает».

Отвечая на вопрос о причинах наличия в деле Эшкинд протоколов допроса только по 30 вызовам из 237, которые фактически имели место, Чмелев признал: «...Моя вина в этом вопросе заключается в том, что я недостаточно контролировал подчиненных мне следователей, что мне ясно на примере с Эшкинд».

Относительно обстоятельств выполнения ст. 206 УПК РСФСР по делу на работников завода «Динамо», Чмелев показал: «...Общее выполнение ст. 206 УПК для арестованных по делу “Динамо” продолжалось не меньше 2–3 дней, однако при составлении протокола об окончании следствия писалась лишь последняя дата и подсчитывалась общая сумма часов, которая обвиняемым потребовалась для ознакомления с делом».

Чмелев отрицает заявление Крейндель о наличии между ним и работником следственного отдела сговора относительно дачи «признательных» показаний и заявляет, что сам он лично также ему никаких обещаний за его «признания» не давал.

Говоря о направляющих указаниях МГБ СССР и УМГБ МО по вопросам проведения допросов подследственных, Чмелев показал о предъявляемых требованиях в части производства продолжительных допросов и обязательного получения «признательных» показаний путем «мотки» арестованных.

На допросе о его участии в необоснованных арестах и привлечении к уголовной ответственности бывших членов общества «политкаторжан», Чмелев показал: «...Я такого дела не помню». После же предъявления ему материалов по данным архивно-следственным делам, заявил: «...Я этого дела не вспоминаю...», и категорически отрицал допущение им каких-либо незаконных методов следствия.

Показания же быв. своих сослуживцев, относительно участия (Чмелева) в расследовании дел этой категории, он назвал «сплошным бредом».

Арест в 1938 г. группы «политкаторжан» Чмелев объяснил «указанием руководства».

Отрицал Чмелев применение им незаконных методов следствия и при расследовании в 1938 г. дел на быв. председателя спецколлегии Московского городского суда Львова, быв. секретаря Моссовета Дедкова и зав. отдела Моссовета Савинер.

 

Бывший ст. следователь, а затем начальник отделения следственного отдела УМГБ МО Матиек П.С., отрицая показания свидетелей о его незаконных методах следствия, показал, что в своей работе он допускал длительные допросы, составление обобщенных протоколов и правку их, предъявление обвинений в общей неконкретной форме и производство ночных допросов, пояснив при этом, что делалось это в соответствии с требованиями Герасимова и Чмелева.

Матиек показал, что «…Герасимов и Чмелев в тот период установили практику, при которой на несколько вызовов арестованных составлялся один протокол. Эта практика является, как я теперь понимаю, незаконной…».

Необоснованную постановку вопросов во время допроса Матиек объяснял требованиями Чмелева и Герасимова задавать «острые» вопросы.

Объясняя причину несвоевременного проставления дат в составляемых протоколах допросов, Матиек показал: «...Герасимов и Чмелев требовали обязательного представления им для просмотра всех протоколов допросов перед подписью арестованными. Как правило, отдельные протоколы… правились Герасимовым и Чмелевым… Не исключались при этом случаи, когда после их правки протоколы переписывались мной, как и всеми другими следователями… Этим я объясняю то, что вначале даты отдельных протоколов допросов не проставлялись».

Подтверждая, что наряду с расследованием им ряда дел на работников завода «Динамо» он принимал также участие в допросе других лиц из этой группы, дела на которых находились в производстве УМГБ МО, Матиек показал: «...Все постановления о предъявлении обвинения по делам на работников завода “Динамо” составлялись Герасимовым и Чмелевым... они давали накануне указания о том, как именно составлять постановления, а затем лично корректировали проекты постановлений, … постановления эти отпечатывались… и утверждались ими».

По объяснению Матиек, его личные подписи на этих документах носили, якобы, «формальный характер». То же самое он говорит и о подписании им обвинительных заключений.

Матиек также показывает, что Герасимов и Чмелев «…от следователей требовали напряженно работать с арестованными, “мотать” арестованных, добиваясь их разоблачения».

Говоря о вызове подследственных к Герасимову и Чмелеву, Матиек указал, что они «...беседовали с арестованными и не составляли протоколы».

Показывая о ночных допросах, Матиек заявил, что им официально «...разрешалось на несколько вызовов составлять один протокол допроса».

Не отрицал он вызовов подследственных для собеседования уже после окончания дела. По этому вопросу он заявил: «После окончания дела Герасимовым было дано указание периодически вызывать арестованных и интересоваться их настроением и как они себя ведут».

Подтвердил Матиек и факт необоснованных арестов жен работников завода «Динамо», проведенных по указанию Герасимова со ссылкой на МГБ СССР.

Матиек подтвердил необоснованность ареста Орловского, указав, что достаточных оснований для его ареста не было, но что он подписал постановление, веря авторитету Герасимова и Чмелева, которые решали этот вопрос.

Помимо не составления протоколов допросов при производстве допросов, составления одного допроса сразу на несколько допросов, Матиек признал также, что он не проставлял дат при составлении протоколов, а впоследствии ставил их на память (дело Пельцман, Гиршович и др.).

Не отрицая того, что из оперативных документов ему было известно о заявлении Ганнопольского в камере относительно его невиновности, Матиек объясняет, однако, непринятие мер по этим сигналам тем, что «...Герасимов в таких случаях говорил,… что не следует верить тому, что арестованный говорит в камере, так как он это может делать, чтобы скрыть свою вину. Таким образом, нам постоянно внушалось начальниками мысль о виновности арестованных».

Показывая относительно необоснованности предъявленного обвинения быв. начальнику Пролетарского райздравотдела г. Москвы Айзнер, Матиек указал, что «...обвинение Айзнеру сформулировал Чмелев, он же и утвердил это постановление. Он же дал указание о квалификации...».

По поводу необоснованного ареста и привлечения к ответственности рабочего фабрики «Дукат» Кузьмина, Матиек показал, что он ставил в известность о недостаточном материале по этому делу Герасимова и Чмелева, однако, несмотря на это Кузьмин был предан суду.

Показывая относительно обстоятельств расследования дела Крейндель и своем участии в расследовании, Матиек заявил: «Следствие по делу Крейндель вел я от начала и до конца. Крейндель, кроме меня, неоднократно допрашивался Герасимовым и Чмелевым, но, как правило, они протоколы допросов не составляли».

Матиек подчеркнул, что следствием по делу Крейндель с самого начала, это я хорошо помню, руководили Герасимов и Чмелев, так как они руководили следствием и по делам на других работников завода «Динамо».

Отрицая наличие сговора с Крейндель о даче им заведомо клеветнических показаний в процессе следствия и в суде на группу арестованных работников завода «Динамо», а также оговора себя в этих же целях в обмен за обеспечение ему «гарантий» работниками следственного отдела, Матиек, однако объясняя, как Крейндель дал ему «признательные» показания указал, что «...после моего первого допроса, когда Крейндель не признал себя ни в чем виновным, он вызывался Герасимовым. Я при этом не присутствовал и содержание беседы Герасимова с Крейндель не знаю. Как я уже показывал, на следующем допросе, который был после вызова Герасимовым Крейнделя, он стал давать без всякого принуждения с моей стороны признательные показания», а о том, что же обещал Герасимов Крейнделю, Матиек не показал, заявив, что с ним об этом они якобы не говорили.

Несмотря на отрицание Горгоновым, Герасимовым, Чмелевым, Матиек и другими быв. работниками УМГБ МО нарушения законности, которые они и подчиненные им лица допускали при расследовании дел, помимо показаний об этом перечисленных свидетелей из числа быв. подследственных, а ныне реабилитированных граждан, об этом же по настоящему делу показывает и целый ряд других свидетелей из самих сотрудников, которые работали в УМГБ МО с 1948 по 1952 гг.

 

Так быв. следователь УМГБ МО Саградов А.А. в своих показаниях указывает на то, что Герасимов не только с подследственными, но и с подчиненными ему лицами был груб и допускал нецензурную брань. По словам Саградова: «…Герасимов неоднократно требовал от работников следственного отдела…, чтобы подследственных…, которые не дают признаний нужно “мотать” допрашивать так, чтобы они давали “признательные” показания».

Герасимов требовал, по словам Саградова, «…что, если подследственные не дают “признательные”» показания, то их нужно допрашивать по ночам».

Саградов заявляет, что руководство следственного отдела и управления не давало указаний о предоставлении сна подследственным, которые допрашивались в ночное время.

Сотрудник УМГБ МО Владимиров В.М. показал, что в целях получения «признательных» показаний Чмелев требовал длительных допросов не менее 10 часов в сутки и что отдельных обвиняемых допрашивали до 8 суток в месяц, не давая спать после допроса. По требованию Чмелева, «тех, кто не умеет себя вести, как следует», из числа подследственных, предлагалось сажать в карцер.

Следователь УМГБ МО Шугало В.А. показал, что «…производить ночные допросы арестованных, а также работать следователям с арестованными не менее 10 часов давали указания Горгонов, Боярский и Герасимов…».

Говоря о том, как Герасимов производил допросы подследственных, Шугало приводит случай по делу Туник, когда к нему на допрос заходил Герасимов «...и, крича на Туник, наносил оскорбления нецензурными словами».

Ст. следователь УМГБ МО Илюшин А.И., показывая о нарушениях законности в УМГБ, заявил, что установки о длительных и ночных допросах подследственных исходили от Горгонова, Боярского, Герасимова и др.

Говоря о том, что «…к тем арестованным, кто…не давал “признательных” показаний, применялся карцер», Илюшин заявил, что по указанию Герасимова он вынужден был написать на его имя рапорт в отношении одного из подследственных, что тот «...на допросе вел себя провокационно, тогда как никакого провокационного поведения не было». Это указание Герасимова было выполнено и арестованный по делу Дедюкина и др. был помещен в карцер.

Показывая о длительных ночных допросах с лишением сна Илюшин признал, что по делу одного из своих бывших подследственных — Соколова, он из 24 проведенных допросов в 16 случаях допрашивал его в ночное время.

Следователь УМГБ МО Антипов Н.С. показал, что «…начальник следственного отдела Герасимов требовал от следователей “мотать” арестованных, допрашивать их по 11 часов в сутки и таким образом заставить их признаться».

Бывший начальник оперативного отдела УМГБ МО Челноков Ф.М., показывая о необоснованных арестах по совершенно не проверенным в ряде случаев и недостаточным материалам, указал, что в ответ на его заявление об этом по конкретным делам начальнику УМГБ МО Горгонову, последний обвинил его тогда « в политическом недомыслии» и выражаясь нецензурной бранью, заявил: «...Обойдемся без тебя, убирайся вон. В этих случаях он выгонял меня из своего кабинета, а затем, вызвав кого-либо из моих подчиненных, заставлял их подписать постановления на арест, которые были мною отвергнуты, как необоснованные».

«Горгонов, — говорит Челноков, — открыто выражал свое недовольство тем, что в следственном отделе УМГБ МО не было нужных ему результатов в работе, т.е. арестов». Горгонов говорил, по словам Челнокова, что «он и министр не удовлетворены нашей работой, так как у нас нет “отдачи”… он обвинял нас в том, что мы не заводим “разработок”… не даем дел, у нас нет арестов… Возмущаясь небольшим временем допросов, он заявлял: “Разве это допросы, спать захотел, домой поехал”. Следователей, которые имели мало часов допроса подследственных, Горгонов называл дармоедами, лодырями».

Говоря о лицах ответственных за неудовлетворительное качество оперативной работы, влекущих за собой необоснованные аресты, Челноков показал, что в УМГБ МО «за Боярским были закреплены райотделы УМГБ г. Москвы и следственный отдел. По существующему положению работой райотделов в оперативном отношении ведал Боярский. Им же осуществлялся и контроль за агентурными разработками в УМГБ МО».

Показывая о своем уходе с должности начальника оперативного отдела УМГБ МО в 1948 г., Челноков сказал: «...Горгонов заявил мне, что по согласованию с Абакумовым решил снять тебя с работы, так как ты плохо мышей ловишь».

Бывший начальник Молотовского РО МГБ г. Москвы Скудатин А.Ф. также указывает на то, что «...Боярский руководил всей работой райотделов МГБ в области агентурных разработок и их реализации. Все в этом вопросе согласовывалось с ним и делалось по его указанию».

Бывший зам. нач. следственного отдела УМГБ МО Вислов А.Р., показывая о необоснованных арестах дочери быв. секретаря ЦК ВЛКСМ Косаревой Е.А. и других детей бывших ответственных партийных и советских работников, заявил: «...аресты 18-летних подростков, на которых в УМГБ МО не было каких-либо материалов об их антисоветской деятельности, вызывали даже у сотрудников возмущение, так как слишком бросалось в глаза то обстоятельство, что этим детям давали, как бы специально, подрасти до 18 лет, а затем их ни за что арестовывали».

Вислов подтвердил необоснованность предъявленного обвинения Косаревой о том, что она совершала якобы «социально опасные действия».

Следователь УМГБ МО Ковалев В.Г. на допросах и в своем объяснении в КПК ЦК КПСС, говоря об обстоятельствах расследования дел в УМГБ МО, показал, что их воспитывали там в духе специфической непогрешимости органов. По словам Ковалева, Горгонов, Боярский, Крайнов, Герасимов и Чмелев неоднократно заявляли им о том, что «...МГБ не ошибается, раз арестовали, значит правильно, арестованный — преступник».

Ковалев признал, что «…составляемые следователем протоколы допроса корректировались подчас так, что их содержание существенно менялось». Им указано также, что от следователей требовали допроса арестованных не менее 10 часов в сутки, предлагали чаще допрашивать в ночное время, допускалось не все вызовы арестованных оформлять протоколами допроса.

Ковалев указал, что дела по группе работников завода «Динамо» были искусственно разделены из общегруппового на отдельные. Подтверждая вызовы арестованных на допрос и после выполнения ст. 206 УПК, Ковалев подтвердил и применение к подследственным карцера. За то, что один из его подследственных — Фридман — отказался дать на допросе Чмелеву и Матиек “признательные” показания, когда те требовали от него “изобличений” на сообщников, он был направлен ими в карцер только за то, что осмелился заявить: “...нельзя же с одного барана сдирать две шкуры”».

Следователь Якушев А.И., говоря о ночных допросах в УМГБ МО, заявил: «…Герасимов и возглавлявший расследование Чмелев приказывали нам допрашивать арестованных только ночью. Это, безусловно, изматывало силы не только у арестованных, которым днем в тюрьме спать не разрешалось, но и у нас, следователей».

Якушев подтверждает корректировки и правки руководством отделения и следственного отдела протоколов допроса арестованных, а также предварительную «заготовку» обобщенных протоколов, которые уже после этого подписывались арестованными. Указывает он и на помещение в карцер арестованных.

Якушев подтверждает, что арест художника Капелюш был произведен на основе провокационных доносов агента, и он об этом в свое время докладывал руководству отдела и, в частности, Чмелеву, ставя даже вопрос об аресте агента, однако этого сделано не было, и Капелюш был осужден.

Якушев указывает, что по требованию Герасимова и Чмелева следователи предъявляли целый ряд необоснованных обвинений для того, чтобы держать постоянно в напряжении подследственных в целях получения от них «признаний» и этим «не давать им возможности расхолаживаться».

Якушев признал, что во время допроса Капелюш, его показания на очной ставке писались не со слов Капелюш, а с заранее заготовленного текста, составленного им и Чмелевым, который зачитывался стенографистке.

Показывая о том, что «…ночные допросы применялись в УМГБ МО, как правило, к тем арестованным, которые не давали “признательных” показаний», Якушев указал, что систематические длительные допросы этих лиц «...приводили к тому, что они давали нужные показания».

По словам Якушева: «…Герасимов с санкции Горгонова ввел обязательное правило, чтобы допрос арестованных ежедневно продолжался не менее 10 часов». Якушев подтверждает, что Герасимов, Чмелев и Вислов «...давали указания о длительных ночных допросах арестованных для получения “признательных” показаний».

Следователь Булгаков Г.В. показал, что «...с приходом Горгонова и Герасимова стали допускаться незаконные методы следствия. Герасимов был груб с подчиненными, допускал оскорбления арестованных на допросе, угрозы, требовал от следователей длительных ночных допросов. Система ночных допросов была направлена на то, чтобы “мотать” арестованных для получения от них так называемых признательных показаний”. Тех же, которые не давали “признательных” показаний, заключали в карцер». «Это, — говорит Булгаков, — была не мера наказания, а мера понуждения к даче “признательных” показаний».

Показывая об отдельных расследованных им делах, Булгаков указал, что показания от Бугакова, Генкиной и Казарина были получены в связи с применением незаконных методов следствия. Подтвердил он и необоснованный их арест. Он указывает: «Длительные ночные допросы Генкиной производились мною для того, чтобы получить от нее “признательные” показания и такие показания были от нее получены».

Булгаков утверждает, что «… не только дело Генкиной расследовалось с обвинительным уклоном, а все дела в УМГБ МО с периода работы Герасимова начальником следственного отдела расследовались с обвинительным уклоном. В повседневной работе Герасимов проводил линию обвинительного уклона».

Указывая, что дело Казарина расследовалось «…незаконными методами с ночными длительными допросами и помещением в карцер», Булгаков заявляет, что длительные ночные допросы проводились им в соответствии с требованиями Герасимова. Указание посадить Казарина в карцер, было также получено от Герасимова. Булгаков показывает: «Герасимов на допросах наносил Казарину нецензурные оскорбления, угрожал Казарину карцером, и когда Казарин не дал показаний на себя и других лиц, то Герасимов предложил написать рапорт о помещении Казарина в карцер, что мною и было выполнено».

Говоря об очных ставках Казарина с Бугаковым и Генкиной, следователь Булгаков заявляет: «...На этих очных ставках показания Казарина полностью не записывались в связи с тем, что Казарин отрицал свою вину». Очные же ставки проводились с участием Герасимова.

Быв. следователь, а затем начальник отделения оперативного отдела Чернов Г.И., показывая о длительных допросах, заявил, что «...Горгонов требовал повысить количество часов допросов подследственных с целью получения от них “признательных” показаний».

Его же зам. Боярский указывал, что «…мы недостаточно работаем по ночам с подследственными, и требовал, чтобы следственные работники усилили свою работу с арестованными в целях получения от них “признательных” показаний».

Объясняя причину предъявления необоснованного обвинения по ст 58-1 «а» УК бывшему зам. начальника Европейского отдела Совинформбюро Долицкому Е.И., арестованному в 1948 г. УМГБ МО, Чернов показал, что он лично и его непосредственный начальник Александров докладывали зам. нач. УМГБ МО Боярскому, что для предъявления Долицкому обвинения по ст. 58-1 «а» УК оснований нет, но в ответ на это Боярский заявил нам, что «...если Долицкому не будет предъявлено обвинение по ст. 58-1 “а” УК, то с ним вообще нельзя будет работать по делу в плане получения “признательных” показаний».

«На этом основании, — показывает Чернов, — Боярский потребовал от нас, чтобы мы предъявили Долицкому обвинение по ст. 58-1 “а” УК, что мною и Александровым и было выполнено».

Говоря о зам. нач. УМГБ МО Боярском, который руководил работой следственного отдела, Чернов указал, что, бывая на допросах Долицкого и требуя от него «признательный» показаний, он оскорблял его нецензурными словами и унижал его человеческое достоинство.

В соответствии с указаниями Боярского, Чернов, по его словам, допрашивал Долицкого в ночное время с лишением сна. С 30 января по 21 февраля 1948 г. Чернов по требованию Боярского допрашивал Долицкого каждый день.

«О том, что я и другие работники каждый день допрашивали своих подследственных в ночное время, — показывает Чернов, — Горгонов и Боярский знали из тех сводок, которые им давались за каждые сутки начальником тюрьмы».

Сотрудник УМГБ МО Синицин В.С. показывает, что Герасимов, Чмелев и Вислов требовали от следователей, чтобы они при записях показаний записывали в протокол только то, что изобличает подследственных, если же это не делалось, то руководство следственного отдела приказывало составлять протокол допроса заново. Подобная практика допускалась, по словам Синицина, и при допросе свидетелей.

Синицин подтвердил также о существовании в практике работы следственного отдела УМГБ МО составления обобщенных протоколов допроса, с произвольной правкой их, и указал, что по предложению Герасимова им были написаны обвинительные заключения по 8 делам на работников завода «Динамо», к расследованию которых он не имел никакого отношения.

Показывая о требованиях Герасимова и Чмелева к следователям в части производства расследования, Синицин заявляет, что они сводились в основном к длительным допросам по ночам в духе — «жми», «давай», «мотай».

Следователь Барабанов И.Д., указав о необоснованном аресте, без санкций прокурора, жен работников завода «Динамо» заявил, что Герасимов требовал производства ночных допросов, так как «они дают лучшие результаты в получении “признательных” показаний».

Следователь Стратонович Б.Л., показывая об обстоятельствах расследования дела на работников завода «Динамо», заявил: «Герасимов приказывал мне допрашивать Эшкинд только ночами и не менее 12 часов в день».

По словам Стратоновича: «Герасимов ввел порочную практику корректирования и переделки… протоколов допроса, причем делалось это после подписания их обвиняемыми».

Стратонович признал, что он, «…как и другие следователи, допускал ряд нарушений социалистической законности, … изматывая арестованных ночными допросами (Эшкинд, Кац) и допуская оскорбления и нецензурную брань, … а также не всегда составлял протоколы допроса».

Стратонович подтверждает арест группы жен работников завода «Динамо» без санкции прокурора и вынесения постановления на арест, а также необоснованное их обвинение.

Ст. следователь УМГБ МО Вязигин В.А., подтвердил, что Герасимов и Чмелев требовали от следователей допросов продолжительностью не менее 10 часов и производства ночных допросов подследственных, которые не дают «признательных» показаний. Герасимов, по словам Вязигина, допускал грубость и оскорбления не только к подследственным, но и к подчиненным. За отказ от дачи «признаний», арестованные направлялись им в карцер.

Следователь УМГБ МО Смирнов И.И., показывая о грубостях и оскорблениях Герасимовым подследственных, подтвердил производство необоснованных арестов по целому ряду дел, о которых он докладывал Герасимову свое мнение о необходимости прекращения их, однако последний отвергал это, и дела направлялись на особое совещание.

Смирнов заявляет, что «…в УМГБ МО существовала практика обязательного “обоснования” ареста, хотя материалов по делу в части виновности арестованного иногда было недостаточно». В таких случаях, говорит Смирнов, Чмелев заявлял, что «…надо помотать его», а в отношении ночных допросов он же говорил «...в УПК не сказано о том, что мы не можем допрашивать ночью».

Смирнов отмечает требования Герасимова и Чмелева о том, что «…если арестованный не дает “признательных” показаний, то его нужно допрашивать по ночам».

По словам Смирнова, Чмелев считался специалистом по составлению обобщенных протоколов, в которых по указанию Герасимова показывалась «борьба» следователя по «разоблачению» подследственного.

Смирнов показывает, что он докладывал Герасимову и Чмелеву о необоснованности предъявленного обвинения Станецкому, но его не захотели слушать и заявили, что он не понимает «карательной практики».

Показывая о том, как использовался карцер для получения «признаний», Смирнов заявляет, что в отношении арестованных, которые не давали «признательных» показаний, «...Герасимов и Чмелев обычно говорили — неплохо было бы посадить в карцер, может быть он даст тогда показания».

Быв.мл.следователь Чупрунов Ю. заявляет, что цель длительных ночных допросов с лишением сна — получить «признательные» показания — «как правило, достигались, так как арестованные не выдерживали систематических ночных допросов, при которых они лишались сна». В качестве примера Чупрунов указывает на допрос им в течение недели с лишением сна, со следователем Абрамкиным, одного из подследственных.

Сотрудник УМГБ МО Морозов В.П. заявляет, что в погоне за количеством арестов, по которым в значительной части оценивалась работа сотрудников, в УМГБ МО возбуждались дела по недостаточно проверенным и обоснованным оперативным материалам. Значительное число арестов приурочивалось к майским и ноябрьским дням. Морозов говорит, что «...обычно в эти периоды реализовывались и такие материалы, которые в другое время и не могли пройти. Об этих недоработанных материалах сотрудники говорили между собой, пусть полежат до праздничных дней, тогда пройдут. Это имело место как в райотделах г. Москвы, так и в самом управлении».

Подобное отношение было и к качеству дел направляемых в особое совещание.

Морозов признал, что арест Гинесина, по которому он производил расследование, был основан на агентурных данных, которые не вызывали доверия. Показывая об основном лице, изобличавшем Гинесина по оперативным данным, Морозов заявил: «Это был грязный человек, замешанный в ряде темных преступных дел, за которые он не был судим только потому, что его как агента…выводили из этих дел. По своей натуре он был способен на самую грязную провокацию… К тому же оба этих агента, на материалах которых было обосновано обвинение Гинесина, сводили с ним счеты… По делу тогда было установлено знакомство между этими двумя агентами, с какими-то отношениями друг с другом».

«…Один из них, — говорит Морозов, — был просто жуликом, а второй был агент милиции».

Показывая о том, как составлялись протоколы допроса в УМГБ МО, быв. мл. следователь, а затем зам. нач. отделения следственного отдела Караулов М.С. указывает, что приняв по указанию зам. нач. УМГБ МО Боярского дело на Кашковского, которое Боярский считал очень «интересным», Караулов допросил его, установил невиновность и записал в протоколе его отказ от ранее данных показаний с указанием, что его понудили в Загорском РО МГБ оговорить себя. Узнав об этом, Боярский, по словам Караулова, грубо выругал его за то, что он допустил дословную запись показаний в протокол, заявив, что он не имел права этого делать. После этого данное дело было изъято у Караулова и передано другому.

Ст. следователь УКГБ МО Васильев А.С. заявил: «…Мною было проверено дело по обвинению Полозкова и Гуднева..., (которое) расследовалось в УМГБ МО в 1951–1952 гг. Аносовым и Ильиным под руководством Вислова. Проверкой установлено, что дело… было сфальсифицировано ими грубейшим образом».

Оперативный работник УМГБ МО Шилов В.Н. показал, что «к моменту ареста группы работников завода “ЗИС” у них, оперативных работников УМГБ, обслуживающих этот завод, никаких данных о наличии… антисоветской вредительской контрреволюционной организации не было, и для них было неожиданностью изъятие группы лиц по обвинению в контрреволюционной вредительской деятельности».

Оперативный работник УМГБ МО Иванов Л., касаясь обстоятельств возникновения дела на работников завода «ЗИС» указал, что за период обслуживания в оперативном отношении этого завода с 1948 по 1951 гг.: «Мы не имели никаких данных о существовании на нем антисоветской вредительской националистической организации. За указанный период к нам не поступало ни одного донесения об этом».

Иванов показывает, что аресты по заводу «ЗИС» были поспешно произведены на основании указаний МГБ СССР и лично Абакумова, а вскоре весь оперативный состав, обслуживающий этот завод, был заменен.

Быв. следователь УМГБ Серегин А.В., показывая о продолжительных допросах с лишением сна, заявляет, что они проводились по требованиям Горгонова, Боярского и других. Он утверждает, что этими лицами «...следователям указывалось на необходимость допроса подследственных в ночное время в целях получения от них “признательных” показаний».

Говоря о необоснованных арестах по делу Антонюк и др. (всего 12 человек), которое впоследствии пришлось прекратить, Серегин заявил, что по этому делу «...были использованы при арестах донесения агента, который еще в 1944 г. признал, что его донесения по делу о теософах провокационные, ложные и не соответствуют действительности. Зная же об этом, к делу Антонюк и др. указанные показания агента, изложенные в его протоколе допроса за 1944 г., не приобщили и скрыли их по делу».

Быв. следователь УМГБ МО Ильин В.Г. показывая о том, как расследовалось дело на работников завода «Динамо», указал на то, что каждый протокол допроса до его подписи арестованным, а иногда и после подписи, докладывался Матиек и Чмелеву, которые корректировали протоколы.

Говоря о проводимых по указанию Герасимова и Чмелева ночных допросах и, в частности, о заявлениях Тараховского, Авербух и др. о том, что их истязали, допрашивая по ночам, Ильин заявил: «...Надо сказать, что это было истязание не только для арестованных, но и для следователей».

По словам Ильина, арестованных допрашивали с обвинительным уклоном, очень грубо допрашивали Герасимов, Чмелев, Матиек.

Говоря об установках, которые Чмелев и Матиек, руководя расследованием дела на работников завода «Динамо», давали следователям, Ильин указывает: «...У меня появились сомнения в правильности предъявленного обвинения арестованным... Я не видел в действиях Тараховского и др. вредительства… Свои сомнения я высказал Чмелеву и Матиек. Они к моим сомнениям отнеслись отрицательно и довольно резко обругали меня за них, считая мои действия большой и серьезной ошибкой. При этом Чмелев сказал, что меня необходимо обсудить на партийном собрании за политическую близорукость».

Следователь УМГБ МО Пантейлеймонов М.Г. показывает, что «…от следователей требовали ночных и длительных допросов арестованных. Эти  требования исходили как от Герасимова, Вислова, Чмелева, так и от руководства УМГБ МО и МГБ СССР».

Пантелеймов подтверждает, что в следственном отделе УМГБ МО существовала даже такая норма, по которой следователи должны были допрашивать не менее 10 часов, в том числе и в ночное время, … причем за выполнением этой нормы был установлен строгий контроль со стороны Герасимова, Вислова и Чмелева, которые взыскивали со следователей, не сумевших выполнить эту норму.

«…Когда арестованный не давал “признательных” показаний, следователю предлагалось допрашивать таких арестованных ночью. Такие указания непосредственно исходили от Герасимова, Вислова, Чмелева.

Быв. нач. отделения следственного отдела Мещеряков показывая о системе ночных допросов в УМГБ МО, заявил: «...Ночные допросы официально применялись всем следственным отделом при расследовании дел. Они были настолько узаконены, что о них никто и не задумывался. Герасимов и Чмелев выражали недовольство работой тех следователей, у которых, по их мнению, было недостаточно ночных допросов».

Быв. следователь УМГБ МО Герасимов К.Н. показывая о составлении обобщенных протоколах допроса, заявил, что они писались следователем, «…сидя в кабинете без обвиняемого».

Ночные допросы, по словам Герасимова, руководством следственного отдела считались обязательными для получения так называемых признательных показаний. При допросах обвиняемых ночью, днем они лишались сна. В качестве примера Герасимов указывает на проведенные им допросы: «...Я помню, что по делу Сафронова я допрашивал арестованного 18 суток непрерывно ночью, не исключая выходного дня. Я помню, что Сафронов на 5-е сутки уже спал у меня на допросах, и я вынужден был окриком будить его».

Герасимов заявляет, что «…с целью добиться от арестованного “признательных” показаний руководство отдела направляло арестованных в карцер. В карцер помещались по распоряжению Герасимова [В.В.], Чмелева или Вислова.

Объясняя мотивировку направления в карцер, Герасимов указывает: «Следователи не могли называть действительную причину для помещения в карцер, т.е. для получения “признательных” показаний, и вынуждены были указывать нарушения, которые арестованные не совершали. Это делалось для того, чтобы оправдать как бы “законное” содержание арестованных в карцере».

Помимо этого, «…те арестованные, которые не давали “признательных” показаний, … лишались продуктовых передач… Им запрещалось пользоваться тюремным ларьком».

Быв. следователь, а затем начальник отделения следственного отдела Макаров Н.Н., подтвердив расследование в УМГБ МО ряда дел по заводу «Динамо», «ЗИС», на группу художников с нарушением законности, а также указав на требования Герасимова о длительных ночных допросах заявил, что Герасимов, принимая участие на допросах арестованных, допускал, как правило, нецензурные выражения, кричал на них, вел себя очень грубо, при этом он обычно заявлял подследственным: «Тебе известно, куда ты попал? Ты попал в ЧК. Знаешь ли ты, что отсюда только один выход — лагерь?».

В отношении лиц, которые не давали «признательных» показаний, Герасимов, по словам Макарова, говорил следователю: «...В карцер его, пусть подумает там».

Быв. начальник особой инспекции УМГБ МО Александров В.Н., возглавлявший в 1948–1949 гг. специальную группу работников в количестве 25–30 человек по расследованию дел на лиц, имевших в прошлом причастность к антисоветской деятельности, показал, что «…Горгонов лично совершал обходы и проверял, как работает моя группа, все ли на местах и выполняем ли мы указания о 8–10-часовых допросах подследственных».

Говоря о ночных допросах, Александров указал, что «…в подчиненной ему группе работали две смены, и 12 следователей каждую неделю допрашивали подследственных в ночное время с 11–12 часов ночи и до 8 часов утра. Таким образом подследственные этих следователей допрашивались в это время с лишением сна».

На вопрос о том, как обстояло с предоставлением сна подследственным, Александров указал : «...Лишение сна подследственных при ночных допросах тогда было обычным явлением. Все считали… это в порядке вещей».

Быв. следователь, а затем зам. нач. отделения следственного отдела УМГБ МО Новиков Г.И. показал, что «по приказанию Герасимова следователи обязаны были допрашивать ночью тех подследственных, которые не давали “признательных” показаний. Тех следователей, у которых мало было ночных допросов, Герасимов ругал, угрожал наказанием».

Новиков заявляет: «…Лично Герасимов ввел в следственном отделе требования о том, чтобы каждый следователь в сутки имел минимум 10 часов допроса».

В целях контроля: «…Герасимов приказал завести даже специальную сводку о ежедневных допросах за сутки каждым следователем».

Новиков заявляет, что при расследовании им и другими работниками дела, известного по оперативным материалам под именем «Рабы ислама», они «...на протяжении 20 ночей подряд вели допросы подследственных…».

Показывая о помещении арестованных в карцер, он заявляет, что «…Герасимов неоднократно говорил, если он не дает показаний, в карцер его». Как правило, — говорит Новиков, — подследственные помещались в карцер для того, чтобы получить «признания», «...можно прямо сказать, что карцер использовался, как средство для получения “признательных” показаний».

Указывая на то, что Герасимов был груб в обращении с подследственными, допускал угрозы, оскорбления и нецензурную брань, Новиков показывает, что Герасимов, отрицая необходимость проверки в процессе следствия обоснованности оперативных материалов, заявлял: «…Меморандум подписан оперативными работниками, и это не ваше дело, они отвечают, а не вы за него, а вы только должны в развитие меморандума допрашивать подследственного».

Быв. следователь УМГБ МО Колесов Г.И. показал, что в следственном отделе УМГБ МО в то время «…производились длительные ночные допросы с лишением сна подследственных… тот, у кого было мало ночных допросов, кто допрашивал меньше 10 часов в сутки, кто не умел “мотать” арестованного и не получал от него “признательных” показаний, тот… считался руководством следственного отдела и управления в лице Чмелева, Боярского, Герасимова и Горгонова неугодными и неспособными работниками…».

Колесов утверждает, что «…по указанию руководства УМГБ МО в лице Горгонова и Боярского, в следственном отделе проводились и ночные допросы арестованных».

По словам Колесова, Чмелев требовал от следователей, чтобы допрос арестованных и протоколы их допроса были «кинжально-острыми». Чмелев и Герасимов требовали производства «…длительных настойчивых допросов в отношении только что арестованных лиц». Колесов говорит, что они требовали допроса этих лиц, «…пока они тепленькие». «Чмелев говорил, — показывает Колесов, — …этих лиц нужно брать сразу в оборот, пока они не опомнились…».

Показывая о том, как было запрещено отпускать с допросов арестованных на обед, Колесов заявил: «…Чмелев мне сказал тогда, вас не должен тревожить обед подследственного. Пусть побудет без обеда, скорей даст “признательные” показания. Какой толк из того, что он хорошо поспит, пообедает, от такого арестованного и показаний не получишь, его состояние будет прекрасным».

Колесов указывает на то, что следственным работникам УМГБ МО внушали, «…чтобы мы держали себя на допросах так, чтобы арестованный был подавлен, чтобы он дрожал, как кролик перед удавом… вы должны властвовать подследственным. Вы их должны “мотать”, пока не будут получены “признательные” показания. Только тогда, говорили Чмелев и Герасимов, будут положительные результаты, если все это нами будет выполнено».

Показывая о «правке» уже подписанных следователем и арестованным протоколов допроса, Колесов заявляет: «…Своими “правками” Чмелев превращал протоколы допроса в такие документы, что не только подследственный, но и сам следователь не мог узнать этого протокола допроса. От слов подследственного в этих протоколах часто ничего не оставалось после правки Чмелева».

По словам Колесова: «…Исправленные протоколы допроса, подписанные подследственным и следователем, уничтожались после того, как были составлены по ним новые тексты».

Показывая о приемах, к которым прибегали отдельные следственные работники в процессе следствия, Колесов указал, что допрашивая в 1950 г. одного из свидетелей относительно злоупотреблений в торговой сети, связанных с бывшим секретарем Краснопресненского РК КПСС г. Москвы, он обещал этому свидетелю (зная то, что тот является агентом) вывести его из дела, если он даст развернутые показания на ряд лиц.

Колесов подтвердил наличие во внутренней тюрьме УМГБ МО специальной камеры, известной как «холодная». «В этой камере, — по словам Колесова, — можно было только стоять. Сесть было нельзя. Согнуть колено тоже. Против головы была решетка. Эта камера была продувная снизу вверх. В ней был сквозняк… я сам видел эту камеру в 1947–48 гг. Когда проходил мимо этой камеры, я слышал стон находящегося там арестованного».

Бывший следователь УМГБ МО Литвин И.Д., указывая лиц из числа руководства УМГБ МО, непосредственно ответственных за работу следственного отдела, показал, что «…Горгонов непосредственно работой следственного отдела не руководил, этим ведал его зам. Боярский, который за время… с 1946 по 1950–51 гг. был шефом данного отдела, руководя практически работой следственного отдела».

Бывший начальник внутренней тюрьмы УМГБ МО Авдюнин А.В. показал, что руководство следственного отдела, а не тюрьмы решало вопрос о лишении арестованных права пользованием ларьком, передачами и о том, в какой камере кого из подследственных содержать, кого поместить в одиночку. «За каждые сутки, — говорит Авдюнин, — мы направляли в следственный отдел к Герасимову сведения о том, сколько каждый подследственный был на допросе у следователя».

Отмечая, что ночные допросы арестованных в то время были обычным явлением, Авдюнин указывает, что «…Горгонов и Герасимов неоднократно выражали свое недовольство тем, что арестованные спят в дневное время в положении сидя на койках». Обычно они заявляли об этом так: «...Спят у тебя там снова в неположенное время». Возмущаясь тем, что подследственным удавалось иногда подремать в дневное время в камере после ночных допросов, хотя по инструкции это не разрешалось, Герасимов говорил: «...Что же это происходит? Следователь работает по ночам с арестованным, чтобы получить о него показания, не спит, а подследственный, уходя от него, может отдыхать, спать в камере днем и вновь приходить на ночной допрос со свежими силами. Вы же нам все портите и смазываете».

Авдюнин утверждает, что «…вопрос об отдыхе подследственных после ночных допросов с лишением сна… не ставился на разрешение вообще, ибо тоже самое было и в МГБ СССР».

Авдюнин отрицает, что с его ведома в тюрьме на арестованных одевалась маска от противогаза, и заявляет, что «...если ее и одевали, как об этом утверждает Ляничев (сотрудник тюрьмы), то делали это без меня».

Относительно необоснованных арестов, составления обобщенных протоколов допросов, длительных допросов с лишением сна, правки протоколов допроса, помимо указанных работников УМГБ МО, по данному делу показали также Воронков Л., Белянский М., Серегин А., Аносов А., Сацко В. и другие.

 

Произведенным расследованием установлено, что перечисленные выше незаконные методы следствия имели место не только в результате грубейших нарушений социалистической законности со стороны указанных выше работников УМГБ МО, которые допускали их, злоупотребляя своим положением по службе, но и в силу насаждаемой по указанию Абакумова и руководства следственной части по особо важным делам МГБ СССР в лице Леонова и Комарова преступной практики расследования дел, сопровождающейся, в частности, требованием производства длительных ночных допросов с лишением сна, «разматывания» арестованных с целью получения так называемых признательных показаний, составления обобщенных протоколов с искажением действительных показаний и т.д.

Допрошенные по данному вопросу быв. сотрудники УМГБ МО показали следующее:

Горгонов отмечает, что «…в приказе МГБ по следствию за 1948–1949 гг. прямо указывалось на необходимость “разматывания” подследственных путем длительных допросов арестованных. Эти требования предъявлялись и мною в УМГБ МО при расследовании конкретных дел».

Не отрицая, что «…в УМГБ МО действительно имели место длительные допросы, и в том числе ночные с фактическим лишением сна подследственных…», Горгонов, однако, оправдывает это тем, что «...эта практика подобных допросов была ненормальной, но она была до меня в УМГБ МО и после меня. То же самое было в целом по всему МГБ СССР».

Показывая о состоянии обобщенных протоколов допроса и об обязательном указании в них отрицаний обвиняемых даже тогда, когда на заявлениях их Горгонов поясняет, что «...это делалось для того, чтобы показать “борьбу” арестованных со следствием и затем постепенное их разоблачение следователем. Безусловно, все это было надуманным и не нужным для дела, но это делалось по примеру МГБ СССР и у нас в УМГБ МО».

Горгонов показывает, что «…порочная практика составления так называемых обобщенных протоколов допроса… действительно существовала у нас, но… насаждена эта практика была не мною, а МГБ СССР. Потребовалось вмешательство ЦК КПСС, чтобы устранить эти обобщенные протоколы допросов в работе МГБ СССР».

Говоря о проводимых массовых арестах УМГБ МО в отношении лиц, обвиняемых в причастности в прошлом к антисоветской деятельности, Горгонов заявляет, что он «…не брал на себя ответственности в аресте указанных лиц, так как считал, что по имеющимся в то время на них материалам привлечение их к уголовной ответственности являлось бы необоснованным… об отсутствии необходимых данных для ареста указанных лиц я докладывал Абакумову, однако последний отвергал их и требовал выполнения своих указаний». В связи с этим, говорит Горгонов, он и стал составлять тогда справки на этих лиц, на которых Абакумов сам писал свои резолюции об их аресте.

Показывая относительно необоснованных изъятий группы жен арестованных работников заводов «Динамо» и «ЗИС», Горгонов заявляет, что это было сделано по личному указанию Абакумова, который приказал арест произвести немедленно. Реализуя это указание, начальник 5 управления МГБ СССР Волков [А.П.] предложил, по словам Горгонова, арест провести по одним ордерам без санкции прокурора, с последующим официальным оформлением ареста, что и было сделано спустя несколько дней.

Бывший ст. следователь УМГБ МО, а затем начальник отделения следственного отдела Макаров Н.И. показывает: «…В составлении обобщенных протоколов допроса мы брали пример с МГБ СССР, откуда нам присылались даже образцы обобщенных протоколов допроса по отдельным делам, которые мы разбирали на оперативных совещаниях…».

Бывший ст. следователь, а затем пом. нач. отделения следственного отдела Якушев А.И. показал, что «…в результате установленного Горгоновым порядка с ведома МГБ СССР, который поддерживался Герасимовым, арестованные после длительных, в том числе и ночных, допросов не имели возможности отдыхать…»

Показывая относительно обстоятельств ареста по агентурным материалам, Герасимов указывает на установившуюся практику в МГБ, запрещающую следователям проверять достоверность агентурных материалов. «В связи с этим, — говорит Герасимов, — следователи ставились в положение, которое исключало по существу объективное расследование всех вопросов, связанных с выдвинутым обвинением в силу преклонения перед незыблемостью оперативных данных… Вот это и создало тот обвинительный уклон, который имел место в расследовании целого ряда дел прошлого времени…»

Указывая на требование приказа МГБ СССР относительно обязательного «получения “признательных” показаний от арестованных путем “разматывания” подследственных», Герасимов заявляет, что это «…повлекло за собой то положение, что практически следователи допрашивали арестованных до тех пор, пока они не были вынуждены давать так называемые признательные показания».

Герасимов утверждает, что «…следчасть МГБ СССР в лице Леонова, Комарова и Лихачева требовали от нас обязательного получения от арестованных “признательных”показаний».

Подтверждая, что направление на особое совещание значительного числа дел сказывалось на качестве расследования этих дел, Герасимов заявляет, что это делалось в связи с тем, что «…Абакумов требовал от Горгонова, чтобы московские дела направлялись на особое совещание».

Проведение массовых арестов к ноябрьским и майским дням Герасимов также объясняет соответствующими указаниями со стороны МГБ СССР.

Не отрицая практики проведения ночных допросов, он указывает: «…Практика ночных допросов в УМГБ МО существовала, но она ведь была не только у нас, в УМГБ МО, а в МГБ СССР в целом». В связи с этим, говорит Герасимов, вопрос о предоставлении сна арестованным после ночных допросов никем не ставился и не разрешался, хотя все об этом знали в МГБ СССР.

Герасимов показывает, что «…в работе следственного отдела УМГБ МО, как и по всему МГБ СССР, имела место практика производства фактических допросов подследственных без составления протоколов допроса по каждому вызову и допросу. Такой порядок приводил к тому, что следователи вызывали подследственных, допрашивали их, а протоколов допроса не составляли до тех пор, пока не найдут нужным».

Показывая о составлении обобщенных протоколов допроса, Герасимов говорит: «…Делалось это по указанию МГБ СССР». Он поясняет, что данные протоколы вначале «составлялись следователем в отсутствии подследственных, а затем эти тексты правились руководством отделения и отдела, и в том числе мною, Чмелевым и Висловым. После всех этих отработок арестованный на допросе подписывал указанный протокол. «…Данные протоколы, — по объяснению Герасимова, — как информационный материал направлялись с МК КПСС и в МГБ СССР».

Герасимов заявляет, что предъявление обвинения группе арестованных работников завода «Динамо» по ст.ст. 58-7-10-11 УК было сделано «...на основании прямого указания бывшего министра Абакумова». По его же указанию были произведены аресты жен работников завода «Динамо».

Отрицая применение метода физического принуждения в практике работы в УМГБ МО в 1950–1951 гг., Герасимов, однако, признает, что начальник УМГБ МО имел право дать санкцию на использование физических методов воздействия, так как это было официально разрешено ему МГБ СССР.

Объясняя происхождение термина «мотать» арестованных, Герасимов заявляет, что это было взято из официальных указаний МГБ СССР по следствию, где прямо говорилось «...о необходимости разматывать арестованных».

Показывая о направлении подследственных в карцер, Герасимов заявил, что в приказе МГБ СССР о помещении арестованных за нарушения в карцер эти нарушения не указаны, и следственные работники в каждом конкретном случае сами определяли, за что и когда поместить арестованного в карцер. Причем подобный порядок, по утверждению Герасимова, существовал во всем МГБ СССР.

Арест дочери бывшего секретаря ЦК ВЛКСМ, Косаревой Е.А. и ряда др. таких же лиц, Герасимов объясняет специальными указаниями МГБ СССР.

Объясняя причину вынесения фиктивных постановлений о выделении из дел в отдельное производство материалов на якобы «скрывавшихся» лиц, активно проходящих по делу в качестве подстрекателей или прямых участников, Герасимов показал, что «…это были агентурные комбинации, направленные на вывод из дела агентуры, причем подобные действия также разрешались МГБ СССР».

Показывая относительно обстоятельств поступления в УМГБ МО от начальника Пролетарского РО МГБ г. Москвы Жукова в 1950 г. специального доклада на 22 печатных страницах о результатах проверки по заданию УМГБ МО руководящего состава завода «Динамо» (в котором указывался компрометирующий материал на 26 работников завода, в числе которых были все впоследствии арестованы не участники дела по заводу «Динамо»), Герасимов отрицал инициативу УМГБ МО в этом массовом сборе компрматериалов и заявил, что делалось это на основании специальных указаний МГБ СССР и проводилось, якобы, по линии всех райотделов г. Москвы и Московской области.

Бывший зам. нач. следственного отдела УМГБ МО Вислов А.Г., говоря о том, что в 1948–1951 гг. решения об арестах в УМГБ МО очень часто принимались на основании специальных указаний МГБ СССР, заявил, дела о так называемых «третейских судах», возникли в УМГБ МО в связи со специальным указанием МГБ СССР.

Быв. зам. нач. следственного отдела УМГБ МО Чмелев Б.Я. утверждает, что «…система, установленная в органах МГБ в те годы, приказами и распоряжениями, директивами и устными указаниями, прямо наталкивала на целый ряд грубых нарушений законности».

Чмелев показывает, что руководством УМГБ МО и «Министерством государственной безопасности вменялось нам в обязанность добиваться от арестованных признаний путем длительных, в том числе и ночных допросов».

Говоря о производимых УМГБ МО так называемых «повторных» арестах по директиве № 66 МГБ СССР лиц, уже отбывших наказание, Чмелев заявляет, что «…никаких оснований для таких арестов, влекущих повторное следствие и осуждение, не было».

Чмелев указывает, что приказом МГБ СССР «О задачах и практике следственной работы в МГБ» им предписывалось: «Разматывать (арестованных)». Причем в развитие этого приказа работниками следчасти по особо важным делам МГБ СССР Комаровым, Шварцманом и др. в УМГБ проводилось оперативное совещание, на котором в директивной форме предлагалось «разматывать» арестованных путем длительных напряженных допросов, добиваясь от них «признательных» показаний.

Чмелев подтверждает, что даже в 1952 г., когда работники прокуратуры «уже начали ставить перед нами вопрос о необходимости отказаться от подобных длительных ночных допросов, …от руководства УМГБ МО и МГБ СССР продолжали поступать приказы о длительных «мотках» арестованных».

Чмелев указывает, что при расследовании в УМГБ МО дел на работников завода «Динамо» «...основное и направляющее руководство исходило от работников следственной части по особо важным делам МГБ СССР».

Подтверждая практику составления обобщенных протоколов допроса и не составление протоколов по всем проводимым допросам, Чмелев объясняет это также указаниями МГБ СССР, и в частности, установкой не составлять «пустых протоколов».

Не отрицая включения в состав экспертной комиссии по делу работников завода «Динамо» агентов, Чмелев заявил: «...МГБ СССР, в принципе, рекомендовало в состав экспертной комиссии вводить агентуру». Указаниями МГБ СССР Чмелев объясняет и утверждение руководством УМГБ МО постановлений о направлении подследственных в лагеря еще до того, как дело было передано в суд или особое совещание.

Показывая об оформлении протоколов допроса агентов задним числом, Чмелев заявляет, что это также официально разрешалось МГБ СССР. Предание суду работников завода «Динамо» по ст. 58-7 УК было произведено, как показывает Чмелев, по указаниям МГБ СССР, куда дело это дважды направлялось на изучение.

Бывший начальник отделения следственного отдела Матиек П.С. показал, что «…обобщенные итоговые протоколы составлялись по требованию центральных органов МГБ, и нам даже… из центра… в качестве образцов направлялись такие протоколы».

Матиек утверждает также, что с ведома и разрешения работников следчасти МГБ СССР ими составлялся один протокол на несколько вызовов арестованных.

Подтверждая составление обобщенных протоколов допроса и длительные допросы, Матиек заявляет, что в УМГБ МО «...арестованных длительно и напряженно допрашивали как днем, так и ночью. Этого требовали от всех следователей Герасимов, Чмелев и руководящие работники управления в лице Горгонова, а также руководство центра».

Показывая относительно требований «разматывать» арестованных, Матиек заявляет: «Термин “разматывать” был тогда в широком обиходе. Его употребляли Герасимов, Чмелев, Горгонов, работники МГБ центра».

Показывая о ночных допросах, обобщенных протоколах, не оформлении допросов протоколами, Матиек признает: «Все эти методы являются незаконными», но заявляет он: «...Это была система, которая была введена сверху и распространялась на все дела. Тогда ее считали нормальной».

Бывший пом. начальника оперативного отдела УМГБ МО Дишель Д.Г. подтверждает, что дело на работников завода «ЗИС» было возбуждено по личному указанию Абакумова при отсутствии у оперативных работников УМГБ МО, обслуживающих этот завод, каких-либо данных о наличии на нем контрреволюционной вредительской организации.

Помимо изложенного, при ознакомлении в процессе расследования настоящего дела с материалами следственного управления и Особой инспекции при председателе Комитета Государственной безопасности СССР установлено, что со стороны быв. руководства МГБ СССР к УМГБ МО предъявлялись требования о том, чтобы работники следственного отдела заканчивали дела с обязательным получением «признательных» показаний. Им указывалось, что при проведении допросов отдельные следователи «недостаточно настойчиво допрашивают арестованных». Работники следственной части МГБ СССР требовали, чтобы УМГБ МО «путем активных наступательных допросов, добивались признаний» и т.д.

В специальной справке, составленной помощником нач. следчасти по особо важным делам МГБ СССР Соколовым, указывалось, что после ознакомления работников следчасти МГБ СССР Соколова, Рассыпинского и Коровина с показаниями арестованных по делу работников завода «Динамо» ими было проведено со следователями УМГБ МО совещание с участием Герасимова, Чмелева и нач. Пролетарского РО МГБ г. Москвы Жукова. В справке отмечено, что руководители совещания «посоветовали повернуть допросы в сторону расследования, вредительства…»

Хотя упомянутые обстоятельства и имели место, однако, материалами дела установлено, что, наряду с исполнением отдельных незаконных требований МГБ СССР в области следствия, повлекших за собой нарушения социалистической законности, работники следственного отдела, при попустительстве, а в ряде случаев и прямом участии со стороны руководства управления и следственного отдела МГБ МО, сами лично, по своей инициативе, допускали в процессе расследования дел, находящихся в их производстве, запрещенные методы следствия.

Дополнительно к изложенным уже в постановлении показаниям целого ряда лиц из числа бывших подследственных о допущенных к ним незаконных методах следствия, приведенные ими факты подтверждаются показаниями бывших их сокамерников, а также свидетелей, которые в тот период допрашивались по их делам.

Эти свидетели показывают не только о тех незаконных методах следствия, которые допускались в УМГБ МО к проходящим по данному делу лицам, но и о подобных же незаконных действиях, проявленных к ним в УМГБ МО, когда их самих понуждали давать вымышленные клеветнические показания.

Наглядным примером, как допрашивались указанные свидетели, по упомянутым в данном постановлении делам, являются следующие случаи:

Гражданка Карп К.И., показывая относительно обстоятельств ее допроса в качестве свидетеля в УМГБ МО, заявила: «...Впервые на допрос я была вызвана в УМГБ МО в начале мая 1952 г. На допросе я находилась с утра до 10 часов вечера, т.е. 12 часов, оставив без надзора двух детей в возрасте 3-х и 12 лет. Допрос вел Шпитонов, который требовал дачи показаний на мужа.

Вторично я была у Шпитонова на допросе в последних числах мая 1952 г. На допросе я находилась непрерывно почти весь день с 10 утра до 12 ч. ночи… Шпитонов требовал дачи показаний о намерении мужа изменить Родине… На другой день я была на допросе с 10 ч. утра и до 2-х часов ночи следующего дня. Допрос проводил Ильин со Шпитоновым». На допросе Карп, по ее словам, оскорбляли, угрожали арестом. Ильин говорил: «...Я вас посажу… Вы не советский человек, вы паршивая подлюка, Ваше место в тюрьме... Вот видите, у вас руки потные, у мужа Вашего Карп руки тоже потные, значит вы оба говорите неправду, врете. Вы одного поля ягода». Для того, чтобы окончательно сломить Карп, к ней был введен ее арестованный муж и т.д.

В конечном итоге от Карп К.И. добились подписания требуемых показаний: «...Я подписала составленный Ильиным протокол допроса, хотя в своих записях он искажал мои показания, и они не соответствовали тому, что я говорила».

После этого Карп еще несколько раз вызывалась на допросы в порядке подготовки к даче показаний на очной ставке.

Объясняя, как она подписывала показания, Карп заявила: «...Желая скорее уйти в эти дни домой к брошенным на произвол без надзора детям, я боялась, чтобы меня не задержали в УМГБ, мною было все подписано».

Показывая о допросе ее при повторном доследовании дела в 1953 г., Карп заявляет: «...Мне был продиктован текст, который я записала в протоколе допроса: каких-либо претензий к следствию я не имею, мне была создана обстановка, при которой я свободно давала показания».

Говоря о своем состоянии в это время, Карп указывает: «…Напряжение мое в тот момент было доведено до предела. Я к этому времени боялась ходить по улице. Мне казалось, что за мною следят, ночами я боялась спать, стоя у окна, смотрела на улицу, не идут ли за мной. Я просыпалась от каждого стука, шороха и ждала все время, когда арестуют меня. Я все время боялась оставить сиротами своих детей... Как я могла в этом положении написать по своему желанию, своей рукой, что “каких-либо претензий к следствию я не имею” и что я свободно давала, якобы, показания. Это ведь прямое издевательство и насмешка, но это нужно было зачем-то Ильину и Горбунову, и они продиктовали мне этот текст, а я подписала».

Свидетель Мойзель С.М. (по делу Раскина) показала, что, будучи вызвана на допрос, продолжавшийся в УМГБ МО свыше 16 часов, она подверглась длительному ночному допросу следователем Ивановым, который оскорблял и угрожал ей и требовал дать клеветнические показания на мужа. Во время допроса он заставлял ее, как показывает Мойзель, делать приседания, грозил расправой.

Свидетель Крижевская Л.А. (по делу Спициной) подтвердила показания Спициной о незаконных методах следствия, которые допускались к ней на допросах. Она показала, как, возвратившись однажды с допроса и будучи не в силах уже стоять, Спицина упала на пол, разбив себе лоб до крови. Из карцера Спицина возвратилась, по ее словам, с распухшими ногами и синяками на теле.

Характерно отметить, что даже такой свидетель, как бывший агент МГБ, который разрабатывал, а затем выступал против своего «объекта» по делу как свидетель, так и тот подтверждает необоснованность обвинения, заявляя, что его — Этчина Г.А. — показания были записаны следователем неверно и не с его слов.

Подобные факты имели место у Этчина по делу Васкевич, а у Гороховой Л.Г. — по дуле Спициной.

Соответствующие показания об искажениях при записях в протокол дает и бывший следователь Аносов А.П. Говоря о проведенной им с Герасимовым очной ставке обвиняемого Гольцкенер с Гофт 10 апреля 1952 г., Аносов заявил: «...Считаю, что в данном случае были нарушены требования УПК, так как не были записаны в протокол показания Гольцкенер о его взаимоотношениях со свидетелем. Я не мог предотвратить допущенных нарушений, так как был подчинен Герасимову по службе…»

Подобные показания, вскрывающие порочную систему производства допросов сотрудниками УМГБ МО, дают также и следующие лица, допрошенные в качестве свидетелей по упомянутым ниже делам:

Антонюк по делу Кац, Стельнов М.И. по делу Панасюк, Петров С.П. по делу Панасюк, Трифонов по делу Гительсон, Коротков по делу Мизерова, Маркова Е.Н. по делу Малеева, Степанов Н.М. по делу Мягкова, Дулько по делу Александрова, Озерной З.М. по делу Кузьмина, Листенгурт по делу Тараховского, Самолетов И.В. по делу Суворова, свидетели Шарвина А.Г. и Щербакова М.Н. по делу Мензбир, Определенная Т.Г. по делу Спициной, Храмцев по делу Гинесина, Лаворова А.Н. и Волкова Ц.Н. по делу Бирулиной, Король Б.П. и Валхонский И.Я. по делу Молчанова, Редько Л.И., Танкилевский Л.З. по делу Вайсблат, Годына по делу Капелюш и Храпак, Астахова Н.В. по делу Косаревой.

Помимо перечисленных лиц, аналогичные показания были даны также в отношении ряда дел 26 другими свидетелями.

Факты непрерывных и длительных допросов и, в частности, допросов в ночное время с лишением сна, а также помещение подследственных в карцер, о чем указывают по данному делу в своих показаниях многие свидетели, подтверждаются полученными в процессе следствия архивными материалами бывшей Внутренней тюрьмы УМГБ МО по таким делам, как на: Крейнделя В.Е., Эшкинд В.М., Гитес Е.Н., Ганнопольского И.М., Тараховского З.Р., Литвакова У.М., Фридман Г.Н., Кац Б.И., Масина, Авербуха Л.С., Васкевич Л., Мензбир Н.М., Астахову Н.В. и по другим 12 делам, по которым проходят: Гиршович, Туник, Берлинский, Соколова, Рудзитис, Куклес, Гиттельсон, Шипкова, Шемшурина, Мизеров, Спицина и Долицкий.

Прямым свидетельством необъективного ведения следствия и допущенных злоупотреблений работниками УМГБ МО при расследовании ими дел являлась незаконная практика изъятия из основных следственных дел с последующим помещением в оперативные материалы целого ряда подлинных протоколов допроса многих свидетелей, а иногда самих обвиняемых, в которых не только отрицились, а иногда и опровергались выдвинутые по делу обвинения.

Такие «изъятия» установлены в процессе следствия по следующим делам:

1. По делу Ускова В.Ф. и др. было изъято 50 различных документов, в число которых входит 35 протоколов свидетелей и обвиняемых, акты об отказе от дачи показаний, протоколы опознаний и др. документы.

2. По делу Крейндель В.Е. изъято 8 протоколов допроса.

3. По делу Полякова, Говорова и др. изъято 10 протоколов допроса обвиняемых и свидетелей.

4. По делу Гиттельсон Ф. изъято 4 протокола свидетелей.

5. По делу Полозкова Н.И. и Гуднева Г.Т. из общего количества 72 протоколов допроса свидетелей было изъято 39.

6. По делу Литвакова У.М. изъято 7 протоколов допроса свидетелей.

Целый ряд аналогичных протоколов допроса и других документов, имеющих значение для дела, был помещен в оперативные материалы вместо основного следственного дела и по таким делам как на: Айзнер, Фридман, Вайсблат, Белкина, Храпак, Куклес и т.д.

Произведенным в процессе следствия осмотром фактического наличия протоколов допроса арестованных в архивно-следственных делах и сверкой их с данными учета вызовов на допросы по материалам Внутренней тюрьмы УМГБ МО, где содержались подследственные, подтверждены показания ныне реабилитированных лиц и о том, что в связи с их заявлениями о своей невиновности и отказом давать требуемые от них так называемые признательные показания в целом ряде случаев протоколы допросов следователями вообще не составлялись.

Так, например, при 236 вызовах с камеры на допрос арестованного Эшкинд протоколы допроса были составлены только по 30 вызовам.

При 142 вызовах на допрос Гитес протоколы допроса были составлены только по 21 вызову.

У арестованного Крейндель при 196 вызовах на допрос протоколы допроса были составлены только по 70 вызовам.

Будучи вызван на допросы в 283 случаях, арестованным Ганнопольским было подписано протоколов допроса только по 138 вызовам.

Фридман на допросы вызвался 156 раз, а протоколы допроса были составлены только по 50 вызовам.

Тараховский был вызван на допросы 183 раза, а протоколы допроса составлены только по 101 вызову.

При 95 вызовах Васкевич протоколы допроса были составлены только по 38 вызовам.

Орловский был вызван на допрос 57 раз, а протоколы допроса были составлены только по 28 вызовам.

Аналогичное положение было и по другим делам.

О грубейших нарушениях законности свидетельствует и та практика массового, огульного обвинения по так называемым «выделенным в особое производство для дальнейшего расследования материалам», которая допускалась работниками следственного отдела УМГБ МО на основании одних голословных и не проверенных показаний арестованных, которые были вынуждены путем незаконных методов следствия дать вымышленные показания на ни в чем неповинных советских граждан.

Подтверждением указанного являются следующие данные по отдельным конкретным делам:

по делу Айзнер был выделен в особое производство материал на предмет дальнейшего расследования и привлечения к уголовной ответственности 27 человек из числа медицинских работников г. Москвы.

Вообще же по этому делу следователем Литвиным был составлен специальный список на 56 врачей по г. Москве, в отношении которых были собраны какие-либо компрометирующие материалы по делу.

По делу Антонюк и др. был выделен материал в особое производство на 56 человек, как на, якобы, членов «Подпольной антисоветской организации теософов».

По делу Авербух был выделен материал на 16 человек.

По делу Крейндель выделен материал на 19 человек.

По делу Ганнопольского — на 14 человек.

По делу Свидовского — на 8 человек.

По делу Тараховского — на 12 человек; по делу Фридман — на 11 человек; по делу Кац — на 12 человек; по делу Гольдберг — на 6 человек; по делу Пельцман — на 5 человек; по делу Спициной — на 7 человек; по делу Гольцкенер — на 8 человек; по делу Раскина и др. — на 41 человек; по делу Куклес — на 24 человека.

О том, на чем порой обосновывалось выделение подобных материалов в отдельное производство в отношении целого ряда граждан, видно из того, что по делу Шипоковой, например, и других, от проходящей по делу Загрязкиной были получены показания об антисоветской деятельности 40 человек из числа ее знакомых и родственников. Между тем впоследствии было установлено, что Загрязкина психопатическая личность со склонностью к вымыслам и фантазированию.

Таким образом только по 16 названным делам был необоснованно выделен материал для привлечения к уголовной ответственности свыше, чем на 300 советских граждан.

Расследованием установлено, что в качестве главного основания для ареста, а затем и обвинения по значительному числу указанных в настоящем постановлении дел работниками УМГБ МО использовались агентурные материалы, причем в ряде случае они вообще являлись единственными «уликами» по делу.

В связи с этим из-за отсутствия других доказательств те же самые агенты, которые проводили разработку своих объектов и на основании донесений которых разрабатываемые ими лица были арестованы, допрашивались затем по этим же делам и в качестве свидетелей, на показаниях которых основывалось все обвинение.

Впоследствии ряд из этих «свидетелей» при пересмотре дел и реабилитации бывших подследственных отказались от ранее подписанных ими «изобличительных» показаний, а некоторые из них, как об этом уже указывалось в постановлении, заявили, что их показания были искажены следователем при записи в протокол.

Подтверждено также, что по ряду других дел, где обвинение также основывалось на оперативных материалах, в процессе разработки, а затем и расследования этих дел имели место прямые провокационные действия со стороны отдельных лиц из числа агентуры, а также целые порочные оперативные «комбинации», направленные на заведомо искусственное создание и обоснование обвинения по делу.

Так, имеющимися оперативными материалами по делу Антонюк, Гераковой и др. подтверждается причастность руководства следственного отдела УМГБ МО к тем незаконным методам следствия, которые допускались при расследовании данного дела. Указанные материалы подтверждают, что используемые по данному делу агенты, проводящие разработку, оказались дезинформаторами.

Сами донесения агентов искажались к тому же оперативным работником Дрибинским, и на основании искаженных данных были произведены аресты по делу.

В нарушение ст. 100 УПК РСФСР проходящие по делу арестованные Геракова, Вискунов и Качалов содержались без санкции прокурора. Подтверждается оперативными материалами и производство Литвиным, Новиковым по указанию Чмелева допросов указанной группы лиц в течение 8 суток подряд с лишением сна. По 83 вызовам арестованных протоколы вообще не составлялись.

О том, какое отношение имели отдельные работники из числа руководства МГБ МО к незаконным действиям со стороны следователей, видно из того, что на одном из агентурных донесений по делу Гераковой, в котором сообщалось, что следователь по ее делу «...наводит на нее боязнь», против этих слов было написано: «Хорошо!», а сами слова подчеркнуты, после чего следовала резолюция зам. нач. УМГБ МО Боярского к Чмелеву.

Примером использования в провокационных целях агентуры и создание искусственного обвинения является «план реализации оперативных материалов по делу Гинесина Ю.М.». Этот план подписан Чмелевым и др. работниками и утвержден в декабре 1948 г. нач. УМГБ МО Горгоновым. В плане указано, в частности, следующее: «агенту Кручину», по материалам которого возникло дело, поручается написать заявление в МГБ, датированное сентябрем 1948 г. Конверт, в котором, якобы, было написано заявление, оформляем… той же датой. Содержание заявления будет соответствовать материалам, полученным от «Кручина» в процессе агентурной разработки Гинесина, до отъезда их в гастрольную поездку… «Кручин» будет нами допрошен, причем допрос будет оформлен датой 9 декабря 1948 г., т.е. по приезде «Кручина»… Поскольку в заявлении «Кручина» упоминается «Мешков», возникает необходимость в допросе его. С целью освобождения агента «Мешкова» от ответственности за недоносительство и получения материалов второго свидетеля предусматриваем также получение заявления от «Мешкова» и допрос его… Заявление «Мешкова» будет оформлено датой 5 сентября 1948 г., т.е. накануне того, как он слег в больницу. Допрос «Мешкова» оформляем датой 15 сентября, когда он уже находился на излечении в больнице.

Использование агентов «Кручина» и «Мешкова» в качестве свидетелей дает возможность изобличить Гинесина в преступной деятельности и получить от него «признательные показания».

В соответствии с указанным планом 25 ноября 1949 г. за подписями Чмелева, Матиек и Володина, по делу Гинесина было вынесено специальное постановление о приобщении к делу «заявлений» указанных двух агентов с целью опровержения показаний Гинесина, что эти лица сами его подстрекали к побегу, который он не думал совершать.

Подобным же образом в провокационных целях были использованы агенты и по делу Бухарского и Куцоконь, а также при проведении разработки по делу Ратновского и Дедюкина.

Помимо целого ряда грубейших провокационных действий, допущенных при разработке дела Полозкова, Гуднева и др., соответствующие нарушения допускались следственными работниками и в процессе самого расследования дела.

Достаточно указать, что после использования в провокационных целях агента «Злобина», по специально разработанному плану, подписанному Герасимовым, Салынским и Салиным и утвержденному бывшим начальником УМГБ МО Головковым, в целях сокрытия этого лица от суда в апреле 1952 г. он вместе с его двумя малолетними детьми и беременной женой по мотивам «вывода его из дела», ночью, тайно был вывезен из постоянного места жительства в другой город и помещен в один из бараков, где в течение года должен был проживать без прописки.

О прямой причастности Герасимова к понуждению Ганнопольского давать так называемые признательные показания, подтверждает целый ряд документов в оперативных материалах по этому делу.

В этих документах изложены многочисленные заявления Ганнопольского, переданные агентом в донесениях, которые тот делал по ходу расследования его дела и, в частности, о том, что все признанное им «было вынужденным».

В указанных документах приведено заявление Ганнопольского относительно его роли по делу работников завода «Динамо», которая ему отведена следствием в части изобличения других арестованных, Ганнопольский заявляет: «...я глубоко сожалею, что следствие неудачно выбрало меня в качестве объекта для обвинения отдельных руководящих работников завода. Следствие видимо переоценило меня...».

Говоря о роли Герасимова в его деле, Ганнопольский заявил: «...Следователь под давлением начальника следственного отдела продолжает “мотать” меня... я признал такие несуразные дела и выводы, которые никогда не делал... Чего еще от меня хотят, я не пойму...».

В оперативных материалах приведено также заявление Ганнопольского, в котором он указывает: «...Я часто задумываюсь над сказанным начальником следственного отдела: “Подумай, Ганнопольский, чтобы ты дотянул до конца следствия”».

Оперативные материалы по делу Тараховского подтверждают использование агентов в качестве свидетелей, обосновывающих обвинения с оформлением их допросов задним числом, с учетом того, что эти же лица занимались разработкой его.

Указанные материалы свидетельствуют также о том, что Герасимову было известно по ходу следствия, как Тараховский понуждался на допросах к даче «признаний», однако мер к пресечению этих незаконных действий, Герасимовым принято не было. Наоборот, указанные материалы свидетельствуют о том, что он сам давал указания об усилении подобной «работы» с Тараховским.

С ведома Герасимова практиковалось также использование камерной агентуры в целях подготовки Тараховского к даче в суде «признательных» показаний.

В агентурных донесениях по делу Крейндель изложены многочисленные заявления его о том, что «все его признания были даны под страхом репрессий со стороны следственных органов». Из этих донесений видно, что Крейндель неоднократно заявлял агенту о сговоре его, Крейнделя, со следователем и тех обещаниях, которые ему были даны относительно облегчения его участи в виде «услуга за услугу».

По требованию работников следственного отдела Крейндель обещал им и в суде подтверждать данные показания. Об этом он заявлял: «...Следствие хочет, чтобы я выступил на суде в роли разоблачителя себя и всей группы...».

Крейндель открыто заявлял в камере о том, что он «…помог следствию разоблачить всех евреев работников завода “Динамо”» и что подобные же показания им были даны по требованию следователя и по делу врача Айзнер.

Из оперативных материалов видно, что, дав вынужденные «изобличительные» показания против арестованных работников завода «Динамо», Крейндель, однако, прямо заявлял о том, что все эти лица ни в чем не виновны и что их оговаривают и необоснованно обвиняют. Донесения с указанными заявлениями оставались без всякого реагирования со стороны работников следственного отдела.

Опасаясь, как бы его не обманули, Крейндель заявлял: «…Не дает мне покоя уговор следователя в отношении моего поведения на суде. Не знаю, уменьшат ли мне срок за сговор со следствием или наравне с другими понесу одинаковую кару, ведь этот сговор устный».

В агентурных донесениях указано и такое заявление Крейндель: «...У меня создалось... положение, что я, не читая, должен подписывать все протоколы… отступать поздно… выхода у меня теперь нет».

Учитывая требования, предъявляемые к нему работниками следственного отдела, Крейндель заявлял: «...Я готов принять на себя звание провокатора по делам националистов».

Затем, когда целый ряд провокационных показаний им уже был дан, Крейндель заявил: «...Пусть мне скажут, что я должен говорит о себе и о других. В жизни я много сделал подлости, могу сделать еще, лишь бы за это я что-то имел».

В связи с возникшими подозрениями в конце следствия, что работники следственного отдела могут его обмануть, Крейндель, по донесению агента, не исключал для себя и того, что «...кончится следствие, двери закроются, и я никого не увижу».

В связи с этим он заявлял, что если его обманут, то «…я переверну все дело, изменю линию поведения и покажу, что дело построено на фальши и что все мои показания были даны в интересах следствия, что я рассчитывал получить освобождение, на что настраивало меня следствие».

В оперативных материалах приведено заявление Крейндель и о том, как, кто и при каких обстоятельствах склонил его к указанному поведению на следствии. Подготавливая свой разговор с Герасимовым, Крейндель в камере заявлял: «...Я хочу сказать, Владимир Владимирович, в день первой беседы с Вами, Вы силой своего убеждения и своими доводами сделали то, что я был поколеблен. Я стал обдумывать линию своего поведения в сторону Ваших требований, затем через 5 дней после беседы со следователем я убедился в правоте Ваших требований и встал на путь содействия следствию. После этого я стал подписывать все протоколы, не вдаваясь в существо и содержание, но когда я делал то или иное замечание по записи в протоколах, то следователь заявлял: “Мы с вами договорились, будьте спокойны”, и я слепо верил следователю... Я верил, что все это даст мне возможность отделаться легкой царапиной, как вы все меня убеждали. Теперь... я хочу знать, остались ли в силе ваши обещания... Я не хочу получать от вас гарантийный вексель в письменном виде, но я хочу еще раз получить подтверждение ваших слов».

С этим, как и с другими указанными выше заявлениями Крейндель, изложенными в донесениях, по ходу следствия Герасимов, Чмелев, Матиек и другие лица регулярно ознакамливались, о чем имеются их соответствующие резолюции и подписи.

Из оперативных данных по делу Крейндель видно также, что при попытке отказаться от подписанных им по принуждению показаний, камерный агент, находящийся в ведении следственного отдела, отговаривал его от этого, заявляя, что это будет расценено следствием как провокация и повлечет усиление наказания.

В период же возникновения сомнения у Крейндель о том, не обманут ли его работники следственного отдела в своих обещаниях, секретный агент докладывал в официальном донесении своему руководству о том, что он разубеждал Крейндель в его сомнениях, подчеркивая солидность данного учреждения и его работников.

Этот же агент проводил в камере и «репетицию» Крейндель по его выступлению в суде с «разоблачением» лиц, арестованных по делу завода «Динамо».

В одном из донесений приведено заявление Крейндель о том, что он «с первых дней следствия предложил Чмелеву отпустить его на свободу». «Я, — говорил Крейндель, — буду работать на МГБ. Я дам вам сотню еврейских националистов. В этом [освобождении] мне отказали, [сказали, что] этот вопрос будет решаться после следствия».

Вместе с указанными оперативными материалами были обнаружены и протоколы допроса 8 свидетелей в подлиннике, а также подлинный протокол допроса Крейнделя, в которых излагались его «изобличительные» показания в отношении министра электротехнической промышленности Кабанова.

На некоторых из протоколов допроса свидетелей сделаны надписи следующего содержания: «...Можно и переделать», «Не пойдет» и т.д.

Там же находилась и докладная записка начальника Пролетарского РО МГБ от 22 мая 1950 г. с представленными им в УМГБ МО обширными компрматериалами на 22 работников завода «Динамо».

Помимо изложенного в указанных оперативных материалах по 46 делам, расследованным УМГБ МО, был обнаружен целый ряд различных документов, изобличающих проходящих по данному делу лиц в необъективном расследовании и нарушении законности.

К упомянутым документам относятся, в частности: заявления арестованных, изложенные в донесениях камерных агентов о незаконных методах следствия и понуждении к даче так называемых признательных показаний, резолюции Горгонова, Герасимова, Чмелева и др. лиц, подтверждающие причастность их к целому ряду злоупотреблений и незаконных действий в отношении подследственных, и другие материалы, свидетельствующие о необоснованности произведенных арестов, выдвинутых обвинений и иных незаконных методах следствия, а также об отсутствии каких-либо мер со стороны руководства и следственного отдела к пресечению допускаемых грубейших нарушений законности.

Указанные оперативные материалы, свидетельствующие о нарушении законности, подтверждают показания бывших подследственных о применении к ним незаконных методов расследования, установлены по делам: Кац, Литвакова, Эшкинд, Гиршович, Гитес, Авербух, Пельцман, Айзнер, Фридман, Лифшиц, Исбах-Бахрах, Долицкого, Литвак, Русакова, Бугакова, Полякова и др., Ускова, Гармаш и др., Бадаш, Решетникова, Листенгурт, Гольдфарб, Лянгфельд и Кантор, Гиттельсон, Куклес, Туник, Спицину.

Подтвердив отсутствие должного прокурорского надзора за следствием по расследуемым в УМГБ МО делам и указав: на санкционирование арестов по недостаточно проверенным и обоснованным материалам, об автоматическом продлении сроков следствия и содержания под стражей, о сведении всего прокурорского надзора к формальному присутствию на допросах обвиняемых и при выполнении ст. 206 УПК РСФСР, об отсутствии проверок показаний свидетелей, допрошенных оперативными работниками до возбуждения дела, целый ряд лиц из числа прокуроров, осуществлявших в период с 1948 по 1952 гг. надзор за следствием в УМГБ МО, со своей стороны также показали о нарушении законности со стороны отдельных работников следственного отдела УМГБ МО при расследовании ими дел.

Так, быв. помощник прокурора гор. Москвы Кешишев Р.В. показал: «После составления протоколов допроса, следователь куда-то уходил вместе с протоколом допроса, а затем возвращался, и иногда протокол переписывался... Был конкретно случай, когда при составлении протокола допроса я сидел рядом со следователем и тут же читал, что он пишет, а когда вернулся следователь после временной отлучки и стал переписывать протокол допроса, предложив подследственной подписать его, то я потребовал, чтобы следователь сам прочитал вслух протокол допроса. После прочтения протокола, подследственная отказалась подписывать протокол, так как показания ее в переписанном протоколе были искажены.

Подследственная просила разрешить ей собственноручно изложить свои показания. Я разрешил. После этого случая зам. нач. следственного отдела Чмелев сказал мне: «...Вы вчера поступили неправильно, разрешив подследственной собственноручно писать протокол допросы, забываете, что мы не прокуратура, у нас есть особые указания на сей счет».

Кешишев показывает, что он, пытаясь убедить Чмелева, ссылался на УПК, но в ответ тот заявил ему, что у них был один военный прокурор, также наблюдавший за следствием и ссылающийся на УПК, но «этого прокурора быстро убрали».

В качестве примера, свидетельствующего о нарушении социалистической законности со стороны работников следственного отдела УМГБ МО, бывший помощник ВП в/МВД МО Гаврилов М.М. указывает на то, что при расследовании дела на быв. сотрудника УМВД МО Изотова последний заявил, что за его отказ подписать сфальсифицированный следователем протокол допроса, в котором были искажены его показания, он был посажен на 5 суток в карцер.

В карцере он сидел в одном белье и замерз. Изотов в присутствии следователя заявил также, что последний держит его на допросах стоя...» «Когда же, — показывает Гаврилов, — я сообщил об этом начальнику следственного отдела Герасимову, то тот в очень грубой форме заявил: “...Все это неправда, а вообще мы с вами так работать не сможем...”».

По прибытии в прокуратуру и подачи об этом случае рапорта, Гаврилов, по его словам, в УМГБ МО больше уже не ходил.

Бывший помощник прокурора г. Москвы Варичева Т.В., подтвердив проведение ночных допросов с лишением сна, указала на необъективность таких следователей, как Шугало, Саградова, Ильина, Смирнова и др.

Варичева показала, что [следователь] Шугало широко практиковал ночные допросы, проявлял на них грубость и издевательство к арестованным, унижающих их достоинство. Следователь Смирнов допускал неоднократно искажение показаний подследственных при записях их в протокол. Саградов был груб, допускал брань.

Бывший помощник ВП в/МГБ МО Прокопеня И.И. показал, что грубейшие нарушения законности при расследовании дел в УМГБ МО имели место при попустительстве Герасимова. В качестве примера он указал на дело Козловой, которую «путем проведения длительных ночных допросов с лишением сна Пантелеймонов довел до такого состояния, что возникла необходимость в направлении ее на психиатрическую экспертизу. В процессе следствия Пантелеймонов допускал грубость и оскорбления Козловой».

Прокопеня указывает, что Герасимов всячески уклонялся от проведения допросов Козловой с участием прокурора, когда же «...я настоял на допросе, то Герасимов пытался в грубой форме воздействовать на меня и запугать выдвинутым им с этой целью обвинением в том, что своими требованиями я срываю борьбу с контрреволюционерами».

Прокопеня заявил, что на одном из допросов подследственный Александров сказал ему: «Признательные» показания его понудили дать путем длительных ночных допросов с лишением сна, а также угроз и запугиваний. Александров заявил мне, что «по указанию Герасимова и Шпитонова его сажали в карцер, где на него одевали противогазную маску».

Бывший помощник ВП в/МВД МО Рощин А.П. указал на такую особенность в работе, что «прокуроры допускались к участию в следствии только тогда, когда от подследственных были получены так называемые признательные показания. До этого же случая прокурорам под всяким предлогом следственные дела не представлялись и прокуроры в допросах участия принимать не могли».

Рощин показывает, что по вопросу производства длительных ночных допросов без предоставления отдыха подследственным, Герасимов заявлял: «Мы в белых перчатках не можем бороться с контрреволюционерами». Тут же, по словам Рощина, он пояснил, что только что вернулся из какой-то высокой инстанции, где ему, якобы, были даны эти указания.

Бывший помощник прокурора г. Москвы Миняев П.В., говоря о правах подследственных в УМГБ МО, приводит случай, когда он «при окончании следствия по одному из дел пытался разъяснить арестованному его права в части ознакомления с материалами дела, возможность дополнять следствие, заявить ходатайство, то следователь прервал мои разъяснения и дал понять, что это не положено делать, а после ухода подследственного стал говорить мне, что подобных разъяснений у них не положено делать, это, мол, можно только в милиции. Этот мой поступок обсуждался затем Чмелевым».

Бывший помощник ВП В/МВД Ягупов А.С. показывает, как у помощника ВП в/МВД МО подполковника Федорова в 1949 г. в УМГБ МО отобрали пропуск на вход, когда он направлялся туда для осуществления надзора за следствием.

Ягупов объясняет, что пропуск у него был отобран в связи с тем, что «он стал предъявлять требования следственным работникам, спорил с руководством следственного отдела, и от него как неугодного работника избавились таким грубым приемом».

Бывший помощник прокурора в/МВД МО Аргунов И.Д. показывает также об аналогичном случае: «...Следователь допрашивал с моим участием подследственного, исказив при записи в протоколе допроса его показания. Поскольку подследственный отказался подписать в такой форме протокол допроса, так как он дал иные показания, я потребовал от следователя записать в протокол допроса, что говорил подследственный. Следователь это сделать отказался и пожаловался начальнику следственного отделения Мещерякову. Последний в грубой форме заявил мне, что я мешаю разоблачать преступников».

По словам Аргунова, об указанном инциденте было сообщено в ВП округа, в связи с чем он был отстранен от надзора по этому делу, а затем вообще переведен на другую работу.

Бывший помощник ВП в/МВД МО Боровиков А.М. заявил, что «Герасимов и Чмелев были грубы и к прокурорским работникам относились пренебрежительно, по-барски, не считаясь, порой, с ними».

Боровиков показывает, что, исполняя в 1952 г. обязанности зам. прокурора округа, он обнаружил по одному из дел длительную волокиту: «...Установив это, я позвонил Герасимову и сказал, чтобы они приняли меры к окончанию следствия. В ответ на это Герасимов грубо заявил мне: “Расследование мы будем вести столько, сколько найдем нужным”, — и не желая разговаривать бросил трубку».

Боровиков указывает, что все письменные указания ВП в/МВД в УМГБ МО встречали в штыки. Получив их, они саботировали их выполнение.

Характеризуя отношения к указаниям прокуратуры, Боровиков приводит случай, когда он был у Чмелева по этому вопросу: «...Получив одно из них (письменное указание), он вызвал меня к себе и, потрясая письмом, подписанным ВП в/МВД МО генералом Волковым, заявил: “Какой дурак дал эти указания”».

Бывший помощник ВП в/МВД Корунчиков Г.П. показал, что Герасимов на допросах вел себя грубо, допускал угрозы: «сгною», «не запирайтесь», «врете» и т.д. К прокурорам он относился грубо. По словам Корунчикова, Газин (ВП в/МВД МО) был выгнан им из кабинета.

Показывая о Герасимове, Корунчиков заявил, что «...он за каждым материалом видел преступника и добивался его осуждения, а поэтому наделал так много ошибок».

Бывший помощник прокурора гор. Москвы Гаврилова А.Н., подтверждая проведение в УМГБ МО ночных допросов подследственных с лишением сна, показала, что к осмотру карцеров во Внутренней тюрьме УМГБ МО прокуроры вообще не допускались. Говоря о правке протоколов допроса, Гаврилова заявила, что «...у следователей УМГБ МО было принято после составления протокола допроса до подписания его арестованным протокол отнести к руководству следственного отдела на согласование и правку, после чего следователь с учетом замечаний, сделанных ему начальником, составлял новый протокол, добиваясь его подписания подследственным. Как правило, все эти изменения, конечно, усиливали формулировки обвинения».

Говоря об использовании в качестве свидетелей агентов, Гаврилова показала, что тогда это считалось обычным явлением. В ряде случаев в качестве свидетелей, изобличавших подследственных, были те же агенты, которые принимали участие в разработке их дел и на основании донесений которых были произведены аресты.

Подтверждая показания отдельных свидетелей, Гаврилова указала, что «...оперативные уполномоченные, которые вели разработку дел, и следователи посещали суд, когда там слушалось дело, по которому они принимали участие». В качестве примера она сослалась на дело Каминского, по которому выступал адвокатом академик Трайнин, отказавшийся затем участвовать в деле в связи с присутствием на закрытом процессе указанных работников МГБ.

Показывая о злоупотреблениях работников УМГБ МО, допускаемых при расследовании дел, Гаврилова заявила, что «в тот период квартиры арестованных лиц занимались сотрудниками УМГБ МО, что не могло безусловно не вызывать прямую заинтересованность сотрудников УМГБ в “успехе дела”. В связи с арестом граждан… работники УМГБ МО получали квартиры, мебель и вообще имущество арестованных. Я помню, как работник следственного отдела УМГБ МО Полукаров, заняв квартиру артистки Геоли (в связи с делом ее мужа), хвастался тем, какая ему досталась в их квартире богатая библиотека. Подобные случаи были не единичны».

Бывший помощник прокурора гор. Москвы Чумало Н.Н., показывая о работнике следственного отдела Матиек, заявила, что «...все его арестованные были какие-то замкнутые, неразговорчивые, механически повторяющие, как заученный урок, свои показания... Я догадывалась, что Матиек с ними что-то делает, каким-то образом влияет на них, чтобы получить требуемые показания, однако формальных оснований отвергнуть их показания я не имела».

Характеризуя Матиек, которого она знала по работе в следственном отделе, Чумало указывает, что «...это была личность, способная на любые подлости и мерзость».

Чумало считает, что Матиек так же, как и Чмелев, карьерист. В своих показаниях она подтвердила, что в работе УМГБ МО действительно имели место «...необоснованные аресты граждан по недостаточно проверенным оперативным материалам, длительные изнуряющие допросы и в том числе с лишением сна, составление в отдельных случаях протоколов с искажением показаний подследственных».

«…Герасимов, Чмелев и Вислов на мои замечания, зачем они десятки раз допрашивают одних и тех же лиц целыми днями и ночами, отвечали, что это нужно для того, чтобы получить от подследственных “признательные” показания».

Чумало подтверждает, что «…в погоне за часами допроса следователи даже не отпускали арестованных на обед или отдохнуть в камеру».

Говоря о злоупотреблениях, допускаемых работниками УМГБ при обысках и арестах, Чумало показала, что «...значительное число изымаемого в протоколы обыска не включалось. Так было, например, с книгами, фотографиями и другими предметами. Произвол при обысках у граждан доходил до того, что изымались все семейные фотографии, которые затем уничтожались, …изымали и уничтожали документы о трудовой деятельности. В большем числе изымались, без включения в опись, различные книги, которые затем присваивались отдельными работниками УМГБ МО. Я вспоминаю, как во время одного из допросов следователь Полукаров, открыв свой сейф, хвастливо демонстрировал мне свой набор им “подобранных” редких и ценных отобранных им книг. Обычно при обысках изымаемое имущество брали навалом, потом решали, как оформить, приобщать, или нет. Значительная часть имущества арестованных сотрудники УМГБ МО через спецторг по копеечным ценам присваивали себе. Жены этих сотрудников отбирали по своему вкусу картины, сервизы и мебель».

Наряду с изложенным, показывая о неудовлетворительном состоянии прокурорского надзора за качеством следствия в УМГБ МО со стороны прокуратуры г. Москвы, Чумало указывала также на порочную практику дачи санкций на арест по совершенно непроверенным и необоснованным оперативным материалам, представляемым УМГБ МО: «...За время моей работы с 1943 по 1951 г.г. … из общего количества около 10 000 арестов, отказ в даче санкции прокурором был в 10–12 случаях. По годовым отчетам прокуратуры иногда можно было за целый год не встретить даже одного отказа в даче санкции на арест».

Зам. прокурора г. Москвы Сучков А.В., характеризуя отношения руководства УМГБ МО со стороны Горгонова, Герасимова к прокурорскому надзору, показал, что при проверке в 1948 г. Прокуратурой СССР работы по спецделам в прокуратуре г. Москвы работнику прокуратуры Томазкову Горгоновым и Герасимовым было отказано в ознакомлении с делами следственного отдела УМГБ МО, по которым прокуратура г. Москвы осуществляла надзор.

Сучков показывает также, что вопреки установленного порядка, он, по требованию руководства УМГБ МО, с согласия бывшего зам. Генерального прокурора СССР Вавилова, вынужден был прекратить ежемесячные проверки законности содержания арестованных под стражей во Внутренней тюрьме УМГБ МО, ограничившись при этом только ежеквартальной проверкой.

По словам Сучкова, Герасимов и Чмелев объясняли ему это тем, что «…частые посещения прокурором тюрьмы отрицательно влияют на состояние подследственных».

Подтверждая производство допросов с лишением сна, Сучков заявляет, что «...это было не только в УМГБ МО, а вообще в МГБ СССР в целом».

Бывший прокурор г. Москвы Васильев А.П. показывает, что «...прокуроры фактически включались в надзор и, в частности, участвовали в допросе, когда арестованный был в положении обвиняемого и сознался полностью или частично...».

Васильев указывает, что это имело место потому, что, по объяснению работников УМГБ МО, до этого момента, они вели по делу оперативную работу, и вмешательство прокурора могло, якобы, сорвать им все дело.

По словам Васильева, Горгонов действительно не разрешил представителю Прокуратуры СССР ознакомиться при проверке с находящимися в производстве УМГБ МО следственными делами, так как по его заявлению считал это «ненужным делом».

 

Помимо указанных в постановлении данных о фактах необоснованного привлечения к уголовной ответственности целого ряда лиц с применением к ним незаконных методов следствия со стороны работников УМГБ МО, свидетельствуют также и поступившие в ГВП материалы проверки МК КПСС о допущенных нарушениях социалистической законности по группе дел на работников завода «Динамо» и другим делам.

В этих материалах указывается на то, что, несмотря на отсутствие каких-либо объективных доказательств о наличии на заводе «Динамо» контрреволюционной вредительской организации, когда даже не было оперативных данных об этом, целой группе лиц из числа быв. работников завода «Динамо» необоснованно предъявили обвинение, основанное на их же собственных показаниях, которые они были вынуждены дать в результате допущенных к ним таких незаконных методов следствия, как: изнуряющие ночные допросы с лишением сна, помещение в карцер, не составление протоколов допроса при отказах признать себя виновным и т.д.

Этими материалами подтверждается и то, что из-за опасения, чтобы обвиняемые не отказались от своих показаний, полученных у них «незаконными» методами следствия, очные ставки по групповому делу по заводу «Динамо» были подменены оглашением одних выдержек из показаний других лиц. По этим же соображениям данное групповое дело было искусственно разделено на целый ряд отдельных дел в отношении каждого из арестованных, между тем, как все эти лица обвинялись в принадлежности к одной и той же «контрреволюционной организации» и, якобы, совершили вредительство на одном и том же заводе.

Указано также и на введение в состав экспертизы по делу о заводе «Динамо» четырех агентов, об отклонении ходатайств проходящих по данному делу обвиняемых и т.д.

Аналогичным образом искусственно было создано обвинение и по делу о «контрреволюционной молодежной организации» в г. Москве под именем «люди города» и т.д.

Подобные же факты о нарушении социалистической законности при расследовании дел в УМГБ МО подтверждаются и материалами особой инспекции УМВД и УКГБ МО, собранными в результате проведенных ими специальных проверок и расследований по отдельным конкретным делам.

В этих материалах, в частности, указано на необъективное ведение следствия по делу Кузьмина, по которому Герасимов, зная в 1950–51 гг., что из 15 допрошенных свидетелей по делу никто не показал об антисоветской деятельности Кузьмина, в которой тот обвинялся, вместо прекращения дела добился от руководства УМГБ МО и Управления охраны МГБ СССР согласия на допрос в качестве свидетелей ряда агентов, в результате чего, Кузьмин был на основании их показаний осужден к 25 годам ИТЛ, и только в 1954 году дело его было судом прекращено.

При расследовании дела Козловой, в целях получения «признательных» показаний, она, по указанию Герасимова, допрашивалась в ночное время в течение продолжительного времени с лишением сна и содержалась в карцере. Требования прокуратуры в/МГБ МО о прекращении ночных допросов Козловой Герасимовым выполнены не были.

При расследовании дела Александрова, последний, по указанию Герасимова, в течение 9 месяцев содержался в тюрьме без оформления санкции прокурора на продление сроков следствия и содержания его под стражей. С целью понуждения к даче «признаний», по указанию Герасимова, он помещался в карцер, причем в качестве основания была использована справка следователя Шпитонова, в которой указывалось, что «Александров вел себя на допросах вызывающе, провокационно, и заявлял, что его принуждают давать ложные показания и приписывают несовершенные им преступления».

В материалах Особой инспекции указано и на необъективное ведение следствия при расследовании дела Литвак, который был необоснованно арестован и осужден, получив после отбытия 6-летнего срока наказания костный туберкулез и целый ряд других заболеваний, приковавших его с тех пор постоянно к постели.

Помимо изложенного, со стороны Герасимова были допущены различные злоупотребления и по целому ряду других дел и вопросов.

На основании материалов ревизии и проверок работы УМГБ МО со стороны следственного управления и Особой инспекции МГБ СССР по настоящему делу установлено также, что наряду с насаждением в прошлом целого ряда порочных и незаконных методов следствия со стороны МГБ СССР им же неоднократно обращалось внимание работников УМГБ МО и, в частности, Горгонова, Герасимова и других, на неблагополучное состояние работы в области качества следствия.

Об этом, в частности указывалось:

— в справке следственной части МГБ СССР о недостатках в следственной работе УМГБ МО за 1947 г.;

— обзоре следчасти МГБ СССР о состоянии следственной работы КМГБ МО за 1948 г.;

— в справке о недостатках в следственной работе УМГБ МО за 1950 г.;

— в докладной записке следчасти МГБ СССР на имя министра от 9.03-50 г. о результатах проверки следствия в УКГБ МО;

— в приказе МГБ СССР № 781 и от 24 октября 1951 г. о работе УМГБ МО, а также в актах и справках МГБ СССР и УМГБ МО о состоянии агентурно-оперативной и следственной работы за 1951–52 гг. и др. документах, известных еще в то время быв. руководству УМГБ МО и следственного отдела, проходящему по данному делу.

Указанными материалами подтверждаются факты о низком качестве следствия в УМГБ МО, порочной практике составления обобщенных протоколов допроса, о прекращении дел и освобождения арестованных из-под стражи в связи с поспешным арестом их по недостаточно проверенным материалам, об отсутствии контроля за работой следователей со стороны Горгонова, Герасимова, Чмелева и др. лиц.

В проверочных материалах МГБ СССР обращалось также внимание работников УМГБ МО на то, что ими нарушаются требования УПК при составлении постановлений на арест, когда они не указывают конкретных обстоятельств, послуживших основанием для ареста.

Указывалось руководству УМГБ МО и на то, что при реализации агентурных разработок имели место преждевременные и необоснованные аресты по недостаточно проверенным материалам, причем в целях оправдания этих арестов следователи, изыскивая доказательства, вынуждены были допрашивать в качестве свидетелей по этим делам агентуру и даже проводить ей очные ставки. Отмечалось также, что со стороны ряда агентов при разработке объектов допускались провокационные методы.

Указывая на не составление в ряде случаев протоколов допроса по производимым допросам, приводился пример на то, как по делу Корнева его допрос за 13 дней был оформлен одним протоколом допроса с датой «8–20 декабря 1949 г.».

В специальной докладной записке следчасти по особо важным делам на имя министра от 9 марта 1950 г. особо обращалось внимание на то, что со стороны руководства УМГБ МО отсутствует контроль за работой следователей и что эти лица непосредственно не участвуют в следственной работе, самоустранившись от нее.

В выводах следственного управления МГБ СССР по результатам проверки состояния агентурно-оперативной и следственной работы в УМГБ МО от 1 октября 1951 г., помимо указания на то, что «руководством УМГБ МО (Горгонов, Салынский) допускалась практика производства поспешных арестов по недостаточно проверенным и противоречивым материалам, которые в ходе следствия не подтверждались», специально отмечалось, что «...начальник УМГБ МО Горгонов работой следственного отдела фактически не руководил. Его участие в руководстве следствием ограничивалось лишь утверждением постановления на арест, продлением сроков следствия и обвинительных заключений. За последние два года Горгонов очень редко вызывает арестованных и мало интересуется кадрами следственных работников».

В акте проверки состояния следственной работы в УМГБ МО от 24 октября 1952 г., также как и в других документах, указывается на целый ряд недостатков в работе следственного отдела и в особенности на невыполнение указаний ЦК КПСС и МГБ СССР о коренном улучшении качестве следствия. В этом же акте отмечено, что «...начальник следственного отдела Герасимов и его заместители Чмелев и Вислов также недостаточно контролируют работу следователей и мало оказывают им помощи в практической работе».

Следует указать, что об аналогичных же недостатках в работе УМГБ МО, которые указаны в данном постановлении, отмечалось и на оперативных совещаниях работников УКГБ МО вместе с начальниками 64 городских и 25 районных отделов и отделений МГБ г. Москвы и Московской области, проведенных в 1951 г. в связи с разоблачением преступной деятельности бывшего министра Абакумова.

На этих совещаниях указывалось, что по разрабатываемым и расследуемым делам в УМГБ МО имели место в погоне за «палочками» преждевременные и поспешные аресты по недостаточно проверенным и необоснованным материалам; порочная практика составления так называемых обобщенных протоколов, а также «правка» и «корректировка» показаний подследственных и целый ряд других недостатков, свидетельствующих о низком качестве оперативной и следственной работы.

Таким образом, утверждения Горгонова, Герасимова, Чмелева, Матиек и других быв. работников УМГБ МО о том, что им не было, якобы, в свое время известно о незаконных методах следствия, допускаемых при расследовании дел их подчиненными и что отдельные злоупотребления и недостатки в следственной работе имели место только по вине МГБ СССР, а не их лично, не соответствуют действительности и опровергаются изложенными в настоящем постановлении доказательствами.

В итоге произведенным расследованием по настоящему делу установлено, что в период с 1948 и по 1952 гг. указанными в настоящем постановлении работниками УМГБ МО в нарушение требований закона допускались:

— Необоснованные аресты граждан по непроверенным и совершенно недостаточным оперативным материалам, собранным в процессе проведения необъективных разработок с бесконтрольным использованием донесений от неподготовленных агентов, проявляющих в ряде случаев в отношении разрабатываемых ими лиц провокационные действия.

— Длительные, изнуряющие допросы, в том числе и ночные с лишением сна.

— Содержание в карцере и одиночках.

— Различные «приседания» и «стойки», направленные на изматывание арестованных во время допросов.

— Лишения прав пользования передачами, ларьком, прогулками и своевременным приемом пищи.

— Искажение показаний при записях в протокол, «правки» и «корректировки» уже подписанных показаний.

— Угрозы, оскорбления, обман и использование в провокационных целях внутрикамерной агентуры.

Извращая методы ведения следствия, работники УМГБ МО строили все расследование на получении в обязательном порядке от каждого подследственного так называемых признательных показаний, в которых арестованные вынуждены были под воздействием указанных выше незаконных действий оговаривать себя и давать клеветнические показания на других лиц по обвинению их в тяжких контрреволюционных преступлениях, которые они не совершали.

Не ограничиваясь указанными действиями, они и после окончания следствия продолжали специальную «обработку» подследственных путем угроз о расправе и дачи обещаний о «сокращении срока наказаний», о направлении в «хороший лагерь» и т.д. в целях дачи ими в суде «признательных» и «изобличительных» показаний.

Используя полученные упомянутыми способами сфальсифицированные следственные материалы, Горгонов в своих необъективных информациях и, в частности, так называемых обобщенных протоколах допроса, составленных и скорректированных работниками следственного отдела под руководством Чмелева и Герасимова, вводил в заблуждение партийные и советские органы о существовании, якобы, в Москве ряда контрреволюционных, вредительских организаций, а также проявлений злобных антисоветских высказываний со стороны врачей, студентов, инженерно-технических работников и целого ряда других рабочих и служащих предприятий и учреждений города Москвы.

Помимо значительного числа дел, расследованных с нарушением социалистической законности работниками следственного отдела УМГБ МО под руководством и соответствующим непосредственным участием в этом Горгонова, Герасимова, Чмелева, Матиек и др., которые не только на пресекали необъективное расследование дел и незаконные методы следствия со стороны подчиненных им лиц, но и сами допускали подобные злоупотребления, Чмелевым и Горгоновым в 1938 г., а Герасимовым в 1941 г. лично были расследованы отдельные дела.

Однако следствием не установлено данных, которые свидетельствуют о том, что допущенные нарушения социалистической законности по этим делам были бы совершены ими не в результате злоупотреблений по службе, а в контрреволюционных целях, что предусматривается ст. 58-7 УК РСФСР.

Бесспорным свидетельством применения в УМГБ МО в течение длительного времени указанной незаконной практики ведения следствия, сопровождающейся грубейшими нарушениями законности со стороны бывших работников УМГБ МО, являются не только многочисленные показания свидетелей из числа бывших подследственных, к которым эти незаконные методы допускались, но и показания об этом же со стороны таких лиц как: быв. следователей и оперативных работников УМГБ МО, прокуроров, свидетелей, на показаниях которых «обосновывались» обвинения, сокамерников арестованных и, наконец, самих лиц, ответственных за эти нарушения.

Помимо этого, факты незаконных методов следствия подтверждаются также: оперативными материалами разработок по указанным делам, данными учета Внутренней тюрьмы УМГБ МО и материалами проверок: Следственного управления, Особой инспекции МГБ СССР и МК КПСС.

В связи с нарушением социалистической законности со стороны следственных работников УМГБ МО, допущенным ими при расследовании дел на работников завода «Динамо» и др. лиц, начальник УМГБ МО Горгонов, начальник следственного отдела Герасимов и зам. нач. следственного отдела Чмелев были исключены МК КПСС из партии, освобождены от занимаемых должностей и уволены из органов МГБ СССР.

Работникам следственного отдела УМГБ МО: Матиек, Стратонович, Якушеву, Ильину, Ковалеву, Иванову и Саградову были объявлены партийные взыскания.

Бывш. зам. прокурора гор. Москвы Сучков А.В. и пом. прокурора Чумало Н.Н., осуществлявшие надзор за следствием в УМГБ МО, привлечены МК КПСС к строгой партийной ответственности.

Помимо Горгонова, Герасимова, Чмелева и Матиек, из органов МГБ СССР были также впоследствии уволены проходящие по данному делу бывшие сотрудники УМГБ МО: Боярский, Вислов, Литвин, Якушев, Чернов, Смирнов И.И., Ушаков, Наумчик, Макаров, Серегин, Колесов, Козлов, Михин, Морозов, Антипов, Булгаков, Щербаков и др.

Таким образом, по делу установлено, что бывший начальник УМГБ СО Горгонов, начальник следственного отдела Герасимов, зам. нач. следственного отдела Чмелев, начальник отделения следственного отдела Матиек и подчиненные им следователи: Стратонович, Ильин, Литвин, Якушев, Иванов, Ковалев, Пантелеймонов, Шугало, Горбунов, Саградов и Ушаков, злоупотребляя своим должностным положением, незаконно использовали предоставленные им по службе права и под видом борьбы с преступностью нарушали социалистическую законность, что повлекло за собой тяжелые последствия, выразившиеся в необоснованных арестах и осуждении многих ни в чем неповинных советских граждан, чем совершили преступление, предусмотренное ст. 193-17 п. «а» УК РСФСР.

Однако, принимая во внимание, что в силу Указа Президиума Верховного Совета СССР от 27 марта 1953 года «Об амнистии» указанные лица не могут быть привлечены к уголовной ответственности, а потому, руководствуясь ст. 4 п. 6 УК РСФСР, постановил:

Настоящее дело о нарушениях социалистической законности бывшими работниками УМГБ МО: Горгоновым И.И., Герасимовым В.В., Чмелевым Б.И., Матиек П.С., Стартоновичем Б.А., Ильиным В.Г., Литвиным И.Д., Якушевым А.И., Ивановым А.И., Ковалевым В.Г., Пантелеймоновым М.Г., Шугало В.А., Горбуновым В.В., Саградовым А.А. и Ушаковым М.С., в соответствии со ст. 4 п. «б» Указа Президиума Верховного Совета СССР от 27.03-53 года, дальнейшим производством прекратить.

 

Военный следователь

по особо важным делам ГВП

полковник юстиции Шаповалов

 

РГАСПИ. Ф. 589. Оп. 3. Д. 7930. Т. 1. Л. 1–87. Подлинник, машинописный текст, подпись — автограф.


Назад
© 2001-2016 АРХИВ АЛЕКСАНДРА Н. ЯКОВЛЕВА Правовая информация