Альманах Россия XX век

Архив Александра Н. Яковлева

«СОЛОВЕЦКИЕ ЛАГЕРЯ ОСОБОГО НАЗНАЧЕНИЯ ОГПУ»: Документы ЦА ФСБ России и ГАОПДФ Архангельской области
Документ № 6

Из свидетельских показаний заключенного СЛОНа о насилии и издевательствах над заключенными, данных комиссии А.М. Шанина


[Начало мая 1930 г.]1

Соловки

 

<…> Новиков Александр Михайлович, начальник одного из пунктов 4-го лагеря (Соловки), в 1926 г. был командиром 5-го взвода команды надзора и заведующим следизолятором и карцером. Сколько он бил заключенных, у меня на голове волос нет. И, представьте себе, благодаря только этому он продвинулся вперед по служебной лестнице. Человек этим сделал себе карьеру (!). В 1928–29 гг. он был начальником командировки (в то время 5-е отделение) «Кондостров». В 1929 г. на Кондострове случился побег: бежали закл[юченные] Криштоп и Юхневич. Они пытались на сколоченных бревнах добраться до материка, пойманы они были в одном километре от берега. Били их за это кошмарно. Били: Пойкан, замещавший в то время Новикова, бывшего в отпуску, Соловьев Александр (один из заключенных, пресмыкавшийся у Новикова, Пойкана и проч.), Попков – в/н стрелок, Петров Аркадий – сотрудник ИСО и секретарь [парт]ячейки Дернов Роман Федорович (!) Соловьев доходил до того, что когда уставал бить палкой, плеткой, порол лежащих ногами, ложился на обоих и грыз их зубами. В результате Криштоп с отбитыми легкими и без одного живого места на его теле, а Юхневич до неузнаваемости опухший и весь в ранах, умерли в холодном карцере. Оба только в одном белье. Новиков, приехавший к тому времени из отпуска, не разрешил даже положить их в лазарет, а когда приходил в карцер лекпом, то он с криком и матом не разрешал оказывать им медпомощи.

Все это происходило на глазах 600 чел. заключенных. Кто только не знал на «Конде» об этой дикой и зверской расправе. Об этом я уже слышал разговоры и здесь, на материке.

В 3 отделении на к[омандиров]ке «Кандалакша» был начальником некто Евстратов Андрей Самойлович. Здоровый парень, косая сажень в плечах. Этот занимается тем, что «ласкает», как он выражается.

– Ведите его сюда, я его обласкаю.

А ласкает он всегда здоровенной палкой. Однажды он на к[омандиров]ке «Кандалакша» в своей комнате так «ласкал» одного заключенного, что тот весь в крови лишился сознания. И что больше всего возмутительно – это то, что [как] человек сознательный, [он] выбирал палку с гвоздями. <…> Посадит, бывало, прошлой зимой Евстратов кого-либо в карцер, как правило, разденет его, а карцер – дощатая пристройка к бараку для дров. Замерзнет заключенный и кричит во все горло: «замерзаю, спасите», а пугливо проходящие вольные граждане только, озираясь, покачивают головами. Привезли однажды ([в] прошлую зиму) из Колвицы в Кандалакшу партию больных заключенных. Все грязные, раздетые, часть из них уже мертвецы, а другие на глазах умирают: его берут с саней, кладут на снег и он тут же на глазах умирает. Всю эту картину видят проходящие мимо вольные граждане.

Однажды я был в Кандалакшском РИКе. Смотрю, из кабинета председателя выходит группа людей. Это были члены РИКа, только что закончили какое-то заседание. Все они как-то оживленно разговаривали между собой, говорили что-то о УСЛОНе. Вдруг слышу: «Что это они делают, палками людей убивают, грязь на советскую власть льют». Фамилию говорившего я забыл, он в Кандалакше известен под кличкой Пароход. Кстати скажу: все население Кандалакши крайне антисоветски настроено.

Конец 28 года. В УСЛОН введена воспитательно-просветительная политика. По всем ротам теперешнего 4 отделения созданы красный уголки. Ну, думал я, наконец-таки! К этому времени у меня так изболелась душа, говоря просто, так я внутренне настрадался за престиж советской власти, что, помню, от волнения появлялись слезы. Попробовал я иногда выступать на страницах стенгазет, но, что вы думаете, лишь некоторые мои статьи были помещены, не имевшие серьезного воспитательного и разъяснительного значения. «Мы не призваны спасать отечество. Нашу политику надо рассматривать в разрезе выполнения услоновской лесозаготовительной программы», – было однажды сказано тов. Успенским, нач. ВПО. <…> На другой день после организации красного уголка в 14 роте (Соловки) в помещении уголка ночью дежур[ным] Колотом был избит один заключенный, укравший кусок хлеба. Его так били, что перебили ушную перепонку левого уха. Вы думаете, что ИСО, куда было заявлено об этом случае представителями ВПО, сделало что-либо [?] Конечно, нет. А Головкин, там нач. отделения (Соловки), тот еще проще посмотрел на это дело: появился в пьяном виде в 12 роте (Соловки), там в это время пел хор, и сорокаэтажным, присущим ему матом, разогнал всех, а командира роты хотел посадить за это в карцер.

<…> Вы не думайте, что я больно сентиментальный. Я чекист, и с большим стажем. Не одну сотню каэров я расстрелял лично. Но я одновременно и чекист, и очень добрый и отзывчивый человек. А главное, каждый свой поступок я стараюсь сделать таким, чтобы он на все 100 % шел только на пользу Советской власти. Советская власть так мне дорога, что вы и представить себе не можете. И это несмотря на то, что я в Соловках по рецепту Спецотдела перенес массу лишений и унижений. Теперь это дело прошлое, но осадок-то на душе остался горький. Одному только я рад: не могу я, выражаясь соловецким термином, «ссучиться», т.е. изменить, изменить тому, чему так долго, самоотверженно, бескорыстно служил, за что страдал в белогвардейских тюрьмах. <…> За это я получил седые волосы (в Соловках), подорвал свое здоровье и близок к самоубийству. Сижу уже 5-й год, не просил, не прошу и ни за что не буду просить освобождения, хотя бы это мне стоило жизни. Я жертвую не только собой, но и своим ребенком, обреченным на голодное существование уже 5-й год. Я заслуживаю того, чтобы обо мне само ОГПУ подумало. Оно, конечно, не подумает… Я в глазах ОГПУ маленький человечек…

 

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 8. Д. 120. Л. 123–126; опубл.: Исторический архив. 2005. № 5. С. 76–78.


Назад
© 2001-2016 АРХИВ АЛЕКСАНДРА Н. ЯКОВЛЕВА Правовая информация